Моменты

      Это началось почти два месяца назад.       Он просто опаздывал на прослушивание в дом культуры, просто насчитал последние взятые с собой копейки, просто сел в первое подъехавшее такси.       Просто увидел его и потерял голову.       Севе только недавно исполнился двадцать один год, месяц назад он окончил консерваторию и вернулся в родной Катамарановск, чтобы начинать карьеру в более привычной обстановке. Тихий небольшой город. Его родной город. Здесь он поднимал свои рукописи, сделанные ещё во время учёбы.       Пытался сочинять тексты, песни. Здесь он учился жить настоящей жизнью свободного музыканта. Здесь он мечтал устроиться на работу в местный дом культуры, где когда-то с пяти до тринадцати лет пел в хоре. Потом стал ломаться голос — отправили на «мутационные каникулы» *.       А потом он запел. Из звонкого ангельского голоса обрёл неожиданно низкий, бархатистый голос молодого мужчины. На редкость благозвучный и красивый. О хоре речи больше не шло. Тогда-то Сева и загорелся стать настоящим сольным артистом… Чтобы услышали все. Чтобы донести до всех.       В доме культуры кандидатуру сразу одобрили, но всё равно пригласили на прослушивание. Сева отчего-то страшно волновался — словно чувствовал, что что-то пойдёт не так.       И оно случилось. Проспал.       В спешке собрал и запихнул в портфель ноты, в спешке уложил волосы. В спешке выскочил из дома и стал ловить машину. Повезло — почти сразу к нему подъехал белый автомобиль с задорными чёрно-оранжевыми шашечками такси. От волнения Сева путался в собственных ногах, когда забирался в салон. Даже забыл посмотреть на водителя и поздороваться.       Лишь когда автомобиль уже тронулся, Старозубов обратил свой взгляд на таксиста, а вернее на зеркало, в котором отражались его глаза.       И в тот же момент словно забыл, куда вообще и зачем едет. В груди что-то глухо ударилось, и лишь спустя пару секунд Сева вспомнил, как дышать. — У вас хорошо всё? — спросил водитель бодрым, но несколько обеспокоенным голосом. Он чуть обернулся назад, и частично Всеволод смог рассмотреть его лицо. С виду ничем не примечательное — доброе, усатое, выразительное. Безумно красивое.       Неожиданно до Севы дошло, что какое-то время назад, ещё до последнего вопроса, у него что-то спрашивали, но он пропустил мимо ушей, что именно. Он хлопнул глазами и медленно выдохнул. — Да… Простите… Что? — Я говорю, куда ехать-то надо? — таксист улыбнулся. На его щеках появились совершенно очаровательные ямочки, а всё лицо словно озарилось каким-то светом. Он снова посмотрел на дорогу, но Сева всё равно видел его глаза, отражающиеся в зеркале. — В дом культуры. — О. Давно туда подвозить не просили. Ну, как грится, время не бремя, культура не мануфактура — домчим во мгновение ока!       Таксист абсолютно непринуждённо стал что-то негромко мычать себе под нос, ловко крутя руль. А Сева смотрел на него и не мог отвести взгляд. Рассматривал затылок, каштановые, чуть волнистые волосы, торчащие из-под фуражки, красивые руки, сжимающие руль.       Как Сева ни пытался, он так и не понял глубинного смысла поговорки, произнесённой таксистом, но отчего-то она его немало впечатлила.       Глаза цвета молочного шоколада с длинными тёмными ресницами, которые смотрели на дорогу и периодически устремлялись на него. Старозубов смотрел и не мог понять, что с ним происходит. Он не мог думать ни о прослушивании, ни о том, что опаздывает. Он мог только смотреть на сидящего перед ним водителя и чувствовать, как щёки горят, будто от стыда. Быть может, всё же на нервной почве?       Ответа не находилось.       По дороге таксист ещё несколько раз что-то спрашивал, очевидно, желая завязать беседу, но Сева то и дело отвлекался. Переспрашивал, подолгу искал мысль для ответа. От этого чувствовал себя ещё более неловко. Таксист это дело заметил и снова бросил несколько обеспокоенный взгляд на пассажира. — Вы чего-то какой-то рассеянный… Точно всё у вас в порядке? Может, нехорошо вам? — Да нет, нет… — отвечал Старозубов с коротким вздохом. — Волнуюсь просто. Прослушивание у меня. Ну. Прослушивание. — О-о-о-о-о! Петь будете что ли? Великое дело! — неожиданно восторженно отреагировал водитель. — Я вам вот что скажу: всё у вас будет хорошо. Выступите лучше всех.       Сева сглотнул, не сводя взгляд с чужих улыбающихся ему глаз в отражении зеркала. — Я вас может и не слышал, но наверняка скоро услышу! По глазам вижу, хорошим артистом будете. Люди ещё в очередь за вашими пластинками становиться будут. Не верите? А зря! Я врать не стану!       Старозубов ощутил, как запылали его щёки, а губы сами собой растянулись в широкой улыбке. В какой-то момент он заметил, что улыбается слишком уж откровенно, отчего неловко приложил ладонь к губам. — Спасибо вам… За добрые слова. — Да не жалко мне добрых слов на вас-то, на молодёжь. Вы улыбайтесь, уважаемый, не стесняйтесь! Право дело, улыбка человека только украшает. Сколько вам годков ещё? Юность только и создана что для улыбок. — Мне двадцать один… — А я бы дал меньше. Лет шестнадцать. Вы не подумайте ничего плохого, просто взгляд у вас такой чистый и открытый — ну как у подростка. Даже нет, как у ребёнка. Никогда не надо торопиться взрослеть, вот это правильно…       Сева ловил каждую фразу этого человека с замиранием сердца. Он знал многих хороших, даже очень хороших и любезных людей, но ещё никто не говорил с ним настолько… Тепло и по-доброму, словно они знакомы сотню лет. Таксист словно обнимал его каждым своим словом.       Старозубов понимал, что, наверняка, этот человек так относится абсолютно ко всем людям. Просто так воспитан, не умеет иначе. И всё равно сердцем хотелось верить, что только ему повезло получить такое огромное пуховое одеяло добра и поддержки. На душе стало спокойнее и теплее.       Знакомое здание было уже близко, и Сева понимал, что надо срочно что-то сделать. Надо оставить хоть какой-то контакт, чтобы встретить этого человека снова. — А вы… — Сева запнулся. — А? — Таксист снова обернулся со своей светлейшей улыбкой. — Вы тут… Всегда работаете? — А как же иначе? Всегда к вашим услугам. Вы в следующий раз не ловите, а сразу вызывайте. Вот телефончик-то. Даже скидку вам сделаю, — таксист ловко достал из бардачка какую-то бумажку и протянул Севе. Старозубов взял бумажку за уголок и поднёс ближе, чтобы рассмотреть. Аккуратным почерком, чуть ли не как в прописях начальной школы, было выведено «Фёдор Горький, Такси». Ниже — номер из шести цифр. Сбоку примитивнейше, но совершенно трогательно нарисованный цветок подсолнуха…       Отчего-то Сева зажмурился и снова расплылся в улыбке. Фёдор Горький. Два слова, а внутри Севы словно взорвались фейерверки и рассыпались миллионами разноцветных искр.       На прощание добрый таксист Фёдор снова пожелал ему удачи, а Сева отдал деньги, поблагодарил его и пожелал хорошей дороги. Вот так они и расстались, пока рука Старозубова с трепетом сжимала в кармане пальто бумажку с номером такси.       На прослушивание Сева не опоздал, а вот директор дома культуры — да. — Прошу прощения, Всеволод, машина не заводилась… — Ну что вы, ничего страшного! Как говорится, время не бремя, культура не мануфактура, — сказал и улыбнулся милейшей улыбкой.       Прослушивание прошло на ура. Почему-то Сева был уверен, что помогла ему именно встреча с Фёдором.       Сердце отчаянно подсказывало, что это судьба. Отказывалось верить во что-то иное. Он сэкономил на обеде и этим же вечером вызвал Фёдора снова. Они снова разговаривали, приятно и непринуждённо. Горький что-то спрашивал, а Сева смотрел на него и не мог отвести взгляд.       Доехали, обменявшись любезностями и улыбками. И Фёдор снова уехал.       Старозубов снова откладывал деньги, присылаемые родителями, на такси, которое совершенно не было ему нужно.       Ему был нужен Фёдор.       В дом культуры он ездил пять дней в неделю, на репетиции. На концерт его пока что не ставили, их просто ещё не было. И чуть ли не каждый день Сева вызывал Фёдора, чтобы просто проехать те десять минут расстояния, которое когда-то он сам преодолевал пешком. Он с трудом мог есть. С трудом мог спать. Он сам кое-как готовил самые элементарные вещи или покупал в магазине и садился в такси с контейнером еды, отчего-то решив, что Федя не накормит себя сам.       Сева рассказывал ему всё больше. Доверял всё больше. Федя, в свою очередь, говорил обо всём, но аккуратно избегал разговоров о себе. Это ещё больше распаляло в Старозубове интерес. Они уже не были чужими людьми. Федя старше его на девять лет, но Севу это абсолютно не волновало. Он хотел знать всё о человеке, с чьим именем на губах засыпал и просыпался.       Сочинение пошло в гору — Старозубов готовил свою первую песню. Первую настоящую песню, особенную. Даже назвал её по-особенному — «Тет-а-теты с летом». Как-то раз решился напеть её при Феде во время их очередной поездки. Тот заслушался, а затем помычал от удовольствия и посмотрел на него тепло-тепло. Как и всегда. Словно улыбался так во всём мире только одному Севе. — Как хорошо звучит… И текст, и ваш голос, ну просто диву даюсь. Как у вас там… Три раза повторяется «Тет-а-теты с летом»? А отчего же добавить не хотите?       Всеволод посмотрел удивлённо, но с живым интересом. — А что добавлять-то? — Ну смотрите… Тет-а-теты с летом. Тет-а-теты… С солнцем. Хорошо же? Сева закивал, слушая и, кажется, даже не моргая и не дыша. — А третий раз… С полем? С морем? — С миром… — на выдохе ответил Старозубов, пронзённый неожиданной догадкой, которую поспешил озвучить.       Фёдор радостно хохотнул, показывая большой палец вверх. — Во! И так-то звучало отлично, а теперь ну вообще. Легендарно, как грится. С таким текстом и с такой музыкой песня ваша точно шлягером станет, вот увидите!       Сева смотрел на Горького и до боли кусал собственную губу. Отчего-то стало саднить горло, а в глазах защипало.       Он был так счастлив и так несчастен одновременно. Он любил так сильно, что это уже приносило ему не только радость, но и боль. Самую настоящую, физическую. Сердце билось загнанной птицей весь оставшийся день после поездки. Старозубов понимал лишь одно — больше терпеть он просто не может. Нет сил. Чаша его любви переполнена настолько, что вот-вот всё перельётся через край и затопит всё вокруг. Он сам захлебнётся в своей любви.       Это началось почти два месяца назад. И с каждым днём становилось всё невыносимее. «Сегодня или никогда,» — именно так решил Всеволод, после бессонной ночи по памяти набирая номер Феди, с которым они не виделись уже два дня. Прождал долгие полчаса, словно на иголках. Дрожащими руками застегнул пуговицы пальто, вышел из дома и остановился у подъезда, то краснея, то бледнея. Когда до боли знакомая машина подъехала и из окна выглянуло улыбающееся лицо Феди, Сева невольно улыбнулся и пружинящей походкой пошёл к автомобилю.       Сел рядом, на пассажирское и посмотрел на Горького искрящимся взглядом. — Здравствуйте! — прозвучало громче обычного, с каким-то нервом в голосе, нетерпением. Федя заметил это и улыбнулся шире. — Здравствуйте-здравствуйте! Как приятно видеть вас в таком хорошем настроении! У меня тоже сегодня день хороший, радостный. Пожалуй, особенный.       Особенный. После этого слова у Севы сердце на мгновение замерло, и он сам чуть прерывисто выдохнул, как обычно протягивая руку для рукопожатия. — У меня тоже… Особенный.       Соприкосновение рук, взглядов. Федя сжимает его руку, и в этот момент Старозубов невольно опускает взгляд на его ладонь. И в ту же секунду замирает. Внутри что-то каменным грузом обрывается вниз и разрывается в клочья.       Всеволод смотрел на блестящее обручальное кольцо на безымянном пальце чужой руки и чувствовал, как весь мир вокруг рушится, придавливая его обломками. В ушах зазвенело, а перед глазами всё поплыло. Сева отдёрнул руку, не в силах обратить взгляд на Фёдора. — Вы чего? Вам нехорошо? — сразу обеспокоился Горький, пытаясь всмотреться в чужое лицо и поймать взгляд Старозубова. Тот сидел неподвижно, чувствуя, как грудь прожигает яд. — У вас… Кольцо? — едва слышно спросил Сева, понимая, что его голос просто пропал. Его просто нет. — А, это… Ох, да, действительно, я должен был вам сказать! Простите, так летал, что о главном-то и не сообщил. Два месяца почти с мыслями собирался, и вот… Наконец, предложение сделал. Ну, невесте моей! Жене уже нынче… В тот же день в ЗАГС пошли, представляете? Во-от. А вы уж меня простите, дорогой, зла не держите… Я вас на празднество приглашаю! Через неделю состоится, ровно. Адресок вам сейчас напишу, вы приходите обязательно, с Василисой моей познакомлю с радостью! Не чужие люди ведь. А вы… Всеволод?       Старозубов поднял взгляд, услышав собственное имя, после чего снова его опустил, абсолютно бледный, словно вовсе не живой. В голове было пусто, слова, сказанные Федей с трудом долетали до него сквозь плотную дымку. — Что-то на вас совсем лица нет… Это всё из-за меня, да? Из-за того, что раньше не сказал? — Федя смотрел на него понуро, до глубины души виновато, но Сева этого не видел. Хотел было протянуть руку, когда увидел скатившуюся по чужой щеке слезу, но не успел — Всеволод выскочил из машины и пулей метнулся обратно к двери подъезда. На бегу достал ключи, с лязгом выронил, подобрал, побежал дальше. Не слыша, как вслед ему что-то отчаянно кричит Федя.       Вбежал в квартиру и лишь на пороге разрыдался. Сполз на пол, сжимая собственные волосы и чуть ли их не выдирая. Рыдая и задыхаясь.       Сутки телефон то и дело разрывался звонками. Сева не брал трубку, прекрасно зная, кто ему звонит. На вторые сутки набрался сил и позвонил сам. Осипшим убитым голосом попросил прощения и поздравил с бракосочетанием. А потом соврал, что заболел. Федя вздыхал, но сделал вид, что поверил, и пожелал скорейшего выздоровления.       Попрощавшись, Старозубов повесил трубку с надеждой, что больше никогда не услышит этот голос снова. И всё равно снова и снова слышал его в своих снах, открывая не успевающие затягиваться раны.       Спустя полгода весь Катамарановск озарила новость о вышедшей премьере молодого начинающего артиста. В холодное зимнее время необычайно тёплое летнее название и содержание песни пришлось всем по вкусу — она звучала из каждого радио, и в домах, и на улицах. И в автомобилях.       Незатейливая мелодия, полная любви и счастья, текст, такой простой и наивный, но от этого не менее прекрасный. Люди быстро выучили наизусть: В тени аллей в лучах тепла и света, И в запахе цветов, растущих где-то, И в песне, что ручьями мне напета Ищу ответа, где найти тебя! Тет-а-теты с летом, Тет-а-теты с солнцем, Тет-а-теты с миром — Ну где найти тебя?       Многие перепевали. Все восхищались светлыми строками, напоминающими о лете и согревающими в самый лютый мороз. С выходом песни город словно расцвёл, а песня полетела дальше — по другим городам, чтобы зазвучать на всю страну.       Песня, поселившая в сердцах людей веру в счастливое и прекрасное.       Песня о самой искренней и открытой любви.       Песня о разбитом сердце.