***
Дерзкий, похабный, обнаглевший и бессовестный — только такую характеристику может дать молодому сыну Нихила Сестра-Император. Будущий папа, преемник своего отца и его новоставленный ученик не сочтется в сане ни с кем, разве что с самым отъявленным франтом или лондонским денди. Эмеритус Третий действительно нуждается в более серьезном воспитании. Его юный дух беспечного авантюриста всё еще можно было послабить или же попробовать утолить в нём бесконтрольную похотливость и гордыню, ни коем боком не идущие будущему ересиарху. У Император нет никаких сомнений: его правление невидимой рукой накроет купола духовенства скатертью смуты и отчаяния. Третий легкомысленнен, щеголист, и очень лукав; пресловутый Инкуб во плоти и крови. Для Зиро нет и не будет большего предмета гордости, чем средний сын — он истинная его копия многие годы назад, а может быть, даже, лучше: старый учитель побеждён, и его право теперь заключается в том, что он склонит голову перед своим победителем-учеником. Но тот горделив. Ужасно и бесстыдно горделив. Его белесое око заведомого беса видит мир через тонкую пленку злочастиво чёрно-белым, в элементах язвительного ар-деко, словно в импрессионистском кино. Юноша может довести до чувства подобострастия и беспрекословного уважения не только паству, но и отца. Своего отца, потомка прародителя рода Эмеритус. Но у Нихила есть и младший сын, о котором он попросту… забыл. И Сестра-Император больше, чем уверена: Третий будет плохим примером подражания для подрастающего Копиа.***
Тихие коридоры духовенства оглушает яркий звон велосипедного звонка. Мрачные мраморные стены и потолки с устрашающим чужой глаз орнаментом не смущают мальчика нисколько — это его родной дом, и пока все глупые взрослые заняты непонятными вопросами и делами, он обязательно найдёт занятие, которое войдёт в перечень его шалостей и развлечений. Кто-то опять сварливо пробурчит: «Ох, негодный мальчишка», но Копиа и в ус не подует — он привык каждый день слышать негодования в свой адрес, и уже смирился с ними, делая вид, что вовсе ничего не слышит, как старый и глухой Олд Уан. Министерство — далеко не лучшая игровая площадка для девятилетнего ребенка, что и доказывали всякий раз его своды: Копиа множество раз напирался на острые углы и вмазывался в стены на своем трёхколёсном коне. Сейчас он потирает очередную шишку слегка рассерженно, его недовольство — лишь детский лепет, но сам по себе он больше, чем уверен, что его гневу может позавидовать сам Тёмное Высочество. За углом, деловито убрав руки в карманы брюк и наигранно поцокивая языком, с деланным издевательством покачивая головой стоит Третий, слегка ухмыляясь. — Пересчитываешь косяки? — мурлычет он то ли с издёвкой, то ли с пониманием. — Всё в этом месте может убить тебя, если ты не будешь осторожничать. Мальчик фыркает под нос и с некоторой растерянностью прячет глаза. Такие же цветные и глубокие, как у Третьего. Один блещет стальной радужкой; второй — темно-зеленый, болотистый омут, в котором так легко утонуть. Того и гляди, сейчас из него потянутся тёмные когтистые лапки маленьких дьяволов, утягивая жертву в сумрачные пучины. Младший Эмеритус упирает руки в оба колена, наклоняясь, дабы стать одного роста с крохотным братом и с привычной наглостью насильственно смотрит ему в лицо, добиваясь ответного взгляда. Он давно подозревает о таинстве родственной связи с мальчиком, ведь гетерохромия — генетическое заболевание рода, и кем бы ни были родители Копиа, они имеют отношение к папской крови. Дитя греха давно проявляет заядлый интерес к юноше — он чувствует в нем что-то манящее и родное, и по-детски наивно ему доверяет. Будучи очень робким, скромным и мнительным, Копиа с волнением перебирает слегка потные пальчики, бегая взором по церковным фрескам и витражным окнам, стараясь не столкнуться глазами с собеседником. Сестра-император будет очень недовольна, если застанет их вместе, потому что своенравие Третьего никогда не приходилось ей по вкусу. Он ещё не знает, что в далёком будущем займет сан кардинала и будет одной из самых почитаемых личностей Духовенства, и сейчас ему кажется, что всё имеет скучные, серые и однообразные краски. Здесь нет других детей, и больше не с кем играть, и только Эмеритус Третий — лучший компаньон и соратник в этой повседневной среде. Только рядом с ним русый мальчонка не настолько замкнут и молчалив. — В следующий раз будь аккуратнее, ребёнок. — вновь ухмыляется темноволосый, едва-едва оскаливая острые белоснежные зубы. Его юношеская челка потешно валится на глаза, но он считает, что это круто. Действительно круто. Отрок, укутанный в чёрно-белый сюртук — истинный образец беспечного падшего ангела, но воочию мальчика — он самый близкий друг, которому можно доверить самую сокровенную тайну. Копиа шмыгает разбитым носом, и, тупясь, расчётливо подходит к Эмеритусу, прижимаясь к его груди и вздыхая. Он не знает, что дерзкий подросток — его единокровный брат, но большое сердце маленького человека чувствует это всякий раз, когда ситуация сводит концы на нет и предлагает им узнать друг друга получше. — Я больше так не буду, — стыдливо всхлипывает мальчик, укладывая голову на сильное плечо заступника, быстро смахивая подступающие от боли, обиды и стыда слёзы, — только не говори Папе Нихилу, пожалуйста. Третий тихо смеётся, похлопывая шкета по спине, и, склоняя голову, успокаивающе урлычет что-то в духе: «Я и не собирался». У Копиа на душе становится значимо легче, и он, прижимаясь сильнее к старшему товарищу, прикрывает глаза, наслаждаясь его близостью, теплотой, голосом и запахом. Приторные напевы будущего ересиарха убаюкивают мальчишку, погружая в глубокий сон. И кажется, что больше ничего не нужно для полного спокойствия и счастья.***
Кроме Третьего, у мальчика, казалось бы, не было и нет ничего. Абсолютно ничего. Маленький Копиа не знает своих родителей, его воспитывают Сёстры Греха, и какими бы ласковыми они порой не были — их руки никогда не заменят материнские. В министерстве редко появляются другие дети — им попросту нечего здесь делать. Но кто же тогда он? Зачем он здесь, и чей он сын? Одиночество сделало его странным. Крошке часто приходят в голову глобальные навязчивые мысли, когда он остаётся один. Мир в его глазах меняется: становится большим, страшным, как дикий зверь, открывший жуткую клыкастую пасть, готовый поглотить любое невинное создание и погрузить то в неумолимую чёрную бездну. Он действительно начинает мыслить по-взрослому, но любая подобная мысль доводит его до паники. Видимо, ему слишком рано задумываться о таких серьёзных вещах. Дни проходят чередом, серые, затяжные и вовсе безынтересные. Мальчишка растёт под фатой мрака и был укутан в него практически с рождения — возможно, это одна из причин, по которой он так любит тайно прогуливаться в садах Духовенства по ночам и любоваться восходящей луной. Но еще одна его страсть, и, пожалуй, самая главная — крысы. Полчища серых крыс толпятся везде, где только суждено будет побывать пройдохе. Он вовсе не боится маленьких созданий с блестящими глазками-бусинками, а истинно к ним привязан, как порой казалось, даже больше, чем к людям. Периодически Копиа отлавливает некоторых особей и приручает их, чтобы поселить в просторной самодельной клетке в своей келье — по его мнению, такой же клетке, но с менее комфортными условиями. Кроме Эмеритуса Третьего на мальчика заглядывается Сестра-Император, как думает Копиа, просто потому, что она — самая главная и важная фигура среди девушек, которые ухаживают за ним. Он и понятия не имеет, что эта женщина — его родная мать, но целыми днями готов бегать хвостиком за своей заботливой кормилицей, высказывая безмерную благодарность и любовь за всё содеянное. Глаза Император всякий раз наполняются ласковой печалью, когда она видит детские шалости сына, всё ещё по-ребячьему невинные. Им не суждено стать счастливой полноценной семьей, и высокие саны всё сильнее губят тёмные души, но во что бы то ни стало и что бы ни случилось, Сестра будет рядом с маленьким Копиа. Всегда. Замечая вселенскую тоску мальчика, мать с тяжестью на сердце часто старается мысленно его утешить, вонзить в его ауру некий искрящийся посыл. Порою, она берёт Копиа на руки и до боли вглядывается в его глаза. Его глаза — глаза Нихила, и это, должно быть, заставляет женщину любить малыша ещё сильнее. Но все эти процедуры вывода из холодной оболочки одиночества очень коротки, и едва ли оказывают на Копиа настоящий, значимый эффект. Ему кажется, что здесь он никому не нужен. Его шуткам не смеются и не улыбаются, разве что, чтобы отнекаться. Его никогда не включают в разговор. Быть может потому, что он ещё всего лишь глупый ребенок, а может быть, потому, что он — невидимка. Маленький призрак с хрустальной душой. Копиа никак не может понять, чем он хуже остальных. Каждый вечер, ложась спать, он представляет завтрашний унылый день, грустный стук дождя по цветастым оконным витражам, и холодные коридоры министерства, по которым он будет шататься от рассвета до заката. Мир представляется Копиа чужим и равнодушным. От подобных мыслей ему очень хочется залезть в норку, свернуться клубочком, и никогда, никогда не вылезать. И только мечтать о том, что когда-нибудь придет кто-нибудь, вытащит, улыбнется и станет с ним играть. Хоть кто-нибудь! Должно быть именно по этим причинам он сравнивает себя с крысами и так любит маленьких зверей с пытливыми длинными мордами. Крысы — ровно такие же, подобные ему беспризорные странники. Маленькие и беспомощные.***
Под осадой гнусных мыслей мальчик подолгу не может уснуть; постоянно ворочается, недовольно ворчит себе под нос, подтягивая одеяло ближе и накрываясь им практически по уши. Но оно такое же холодное и будто бы полое, как и пустая келья, скрытая где-то в садах такой холодной, порожней ночи. Как только на небе загораются первые звёзды, Копиа садится на край кровати и любопытно смотрит в окно, тщетно пытаясь посчитать, сколько же светил прячется в незыблемых просторах далёкого космоса. Всякий раз сбиваясь со счету, он безустанно начинает перечислять цифру за цифрой заново шёпотом: «Раз, два, три, четыре...», но каждый раз приходит, к одному и тому же выводу — звёзды невозможно посчитать, а следовательно, ему остаётся только любоваться на них и думать о чём-то своем, по-детски возвышенном. Если же у него получается смыкать глаза — то это совсем ненадолго, с этим уже давно знаком всякий из Духовенства. Очень часто Копиа просыпается в слезах, с ужасом глядя по сторонам и всхлипывая. Ему безумно страшно, и он сам не знает, почему. Сердце его трепыхается, что есть мочи, бьётся об хрупкие рёбрышки, и он, съеживаясь, как промокший воробей, выбегает из своей скромной спальни в одной ночной рубашке, бесперебойно стуча зубками и вытирая кулачками красные от слёз глазки. Каждую ночь у него один и тот же маршрут, раздражающий и пробуждающий многих — через долгие коридоры министерства к покоям Третьего. Копиа знает, что юноша ещё не спит, а потому скромно стучится в роскошные тяжёлые двери, и, переждав пару мгновений, открывает их, прикладывая огромную силу. Эмеритус привык к полуночничеству и сейчас вальяжно сидит в кресле с книгой, укутавшись в тёмный халат-кимоно, закинув ногу на ногу. Его глаза лениво скользят между строк какого-то смутного классического произведения, а от сигары в левой руке то и дело исходит парящий дымок с приторным полуароматом. Замечая мальчишку на пороге, молодой нечестивый падре поднимает взор на того исподлобья и привычно наклоняет голову вбок с задорным любопытством, выпуская на арену колизея своих эмоций привычную беспардонную ухмылку. — Тебе снова приснился кошмар? — вздыхает он с нарочитой усталостью, и тут же сопровождает её гортанным смешком, замечая, как энергично кивает Копиа, сглатывая подходящие к горлу слёзы. Бесперечь эта конъюнктура заставляет сердце молодого распутника предательски, с сожалением вздрогнуть. Он прекрасно понимает, что все мы родом из детства, и очень не завидует положению маленького братца — ведь в своё время ему предоставлялись большие почести и внимание, а Копиа в свои жалкие девять лет действительно живёт, подобно изгнаннику. Эмеритус тушит сигару и откладывает в сторону книгу, подманивая мальчонку указательным пальцем. Путаясь в ночной рубашке, Копиа медленно подходит к Третьему и берет того за руку, другой своей маленькой бледной ручкой протирая глаза, заставляя их опухать ещё сильнее. Впервые за долгое время он видит и чувствует длани старшего такими, какие они есть в самом деле: сейчас на них не красуются ни претенциозные кавалерские перчатки, ни тяжёлые стальные перстни, украшающие буквально каждый палец молодого Папы. — Тебе нечего бояться. — вкрадчиво заверяет Эмеритус, легко, но лукаво улыбаясь, — Посмотри мне в глаза и скажи мне что всё, что тебе снилось, было ложью. Копиа молчит в ответ, тихо похныкивая и упирается лбом в грудь Третьего, гарантируя себе, что по-другому успокоиться у него не получится. Темноволосый и подавно не имеет ничего против, по крайней мере, сейчас. Усаживая мальчишку на колени, он зарывается носом в его русые волосы по-отцовски, незаметно усмехаясь. — Спи, чертёнок. Я буду рядом.***
Шумная дружеская компания — отличная среда для того, чтобы быть в тонусе и чувствовать себя на отлично. Сегодня у Третьего день заслуженного отгула, когда он на время может позабыть об обязанностях и немного расслабиться, позволить «взгульнуть» своей прыткой молодости, что вырывается наружу изо всех сил, блещет тщеславием и сладострастием. О, да, он уже готов покорять сердца миллионов, он готов вторгнуться в мирскую дымку и облелеять паству неслыханными назиданиями, от которых она сама потеряет дар речи. Отец и старшие Эмеритусы несомненно будут гордиться им, он войдёт в историю Духовенства и запомнится всем последующим поколениям на долгие годы, оставив след, подобный хвосту падающей Утренней Звезды. Компания Третьего — сплошной сброд с наивеселейшим нравом и несерьёзнейшим подходом к делу во многих вещах, но Нихил сводит всё на юные порывы. «Они все ещё поменяются», — заверяет он всякий раз Сестру-Император, когда та бросает косые взгляды на темноволосого плута и его безымянных упырей. Ряженые в тёмные одеяния и нацепившие одинаковые маски демонических созданий — они едва ли внушают страх, или, наоборот, вверенность — скорее утеху и забаву, живущую в каждой из отроческих душ. Никто не знает, сможет ли подобное общество стать головою «Призрака», но ещё никто и не видел, как поведёт своего коня младший Эмеритус, оказавшись на адском шоссе. Так называемые «безымянные упыри» всегда были неразлучны с нечестивыми Папами: они — спутник и опора во всех вопросах, и несомненно, самые близкие соратники. Однако Третий — новатор во всем, и, как кажется старшим членам Совета Министерства, его «стая безликих оборотней» — никакое не предводительство культа, а обыкновенная шпана. Любимцем Эмеритуса является Омега — самый близкий из его преданных товарищей. Его характерные твердость, напористость, а также физическая комплектация, сила и выносливость порою заставляют помышлять Второго о том, что брат в первую очередь выбирает себе телохранителей, а только потом задумывается об умственных и духовных способностях своих перенимателей. Но во всяком случае, как бы там ни было, сейчас Третий довольствуется тем, что имеет. До восхождения на папский трон у него ещё целых полторы эпохи правления предшественников, а следовательно, ещё можно позволять себе жить в собственное удовольствие и насыщаться участью младшего, любимого сына. Ведь Копиа — не наследник, правда? Ныне ему по горло хватает власти, репутации и привлекательности. За ним толпою бегают девушки, его любят и почитают молодые люди, стремясь походить на своего новоявленного кумира, а те, кто старше, безусловно верят в его будущее. По крайней мере, ему так кажется, и чувство уверенности в себе заставляет Эмеритуса быть счастливым.***
После длительной гулянки и полного расточительства чувств, эмоций и денег, Третий возвращается домой утомленный, но крайне довольный собой. Похлопывая упырей по спинам и расцеловывая руки юных сестер греха на пороге, Эмеритус заступает в полумрачные коридоры министерства, мирно выдыхая и закрывая глаза. День прошёл на славу, и сейчас у него просто кружится голова от всего произошедшего. Впереди ещё не одна бодрая встряска, но сегодняшний кутёж следует запамятовать как один из самых ярких и примечательных — ещё никогда прежде плут не был таким эксцентричным, вводящим в экстаз очумелую публику одним лишь своим присутствием. Он дебютировал, как усмиритель плотских утех Зепар, и отныне окрасил свой престиж в распаляющие тона. Темноволосый авантажно скользит мимо мраморных стен, задумавшись о чём-то глубоко личном и напевая под нос что-то заедающее. Кажется, что сейчас абсолютно ничто не может нарушить его прекрасное уединение с собой. Он жаждит лишь того момента, когда окажется в собственных покоях, сбросит с себя тяжёлую одежду и блаженно упадёт на мягкие перины, предаваясь сонному забвению и манящей беззаботности. Сегодня он порядком вымотался и не желает даже подниматься к Лидерам Духовенства, чтобы навестить отца, брата и дядюшку. Сейчас он доберется до своей опочивальни и встретится лицом к лицу с Морфеевым царством, и никто ему в этом не помеха. Останавливаясь посреди пустого коридора Третий потягивается, распрямляя напряжённую спину, сладко зевая. Каждая складочка на его аккуратном чёрном пиджаке распрямляется, возвращая распутнику прежний бодрствующий вид. Эмеритус промаргивается, концентрируясь на дистанции перед собой. После лёгкой дозы вина все несколько плавает перед глазами, но он достаточно быстро цепляется за осознание и ориентируется в пространстве. — Привет! — доносится до юноши звонкий голосок откуда-то сверху. Третий переводит взор слегка потухших от изнеможения разных глаз к месту, откуда доносится звук, и наконец замечает сидящего на подоконнике Копиа, старательно рисующего что-то цветными карандашами на листке бумаги. Эмеритус недоумевает, тщательно промаргиваясь и приподнося пальцы к вискам, медленно их потирает, стараясь сосредоточиться. Как мальчишка оказался здесь в это время, да ещё и так невовремя? — Я уже было тебя потерял, но ты как раз пришёл. Я видел тебя в окно. Третий ласково хмыкает, подходя к подоконнику и, присаживаясь на скамью, складывает на нём руки, укладывая сверху тяжёлую голову. Искоса глядя на мальчика, он любопытно спрашивает: — Что рисуешь? Копиа быстрым движением незанятой руки поправляет свой крохотный амикт и живо отряхиваяется, подтягиваясь ближе к витражному окну и практически вплотную упираясь в него худым, острым локотком. Слегка прищуриваясь, русый склоняется над рисунком, буквально распластываясь над ним лепёшкой, но старательно доводя значимый штрих. — Нас с тобой, — скромно отвечает бесёнок, улыбаясь и тупясь. Ну вот, сейчас вновь Копиа погрязнет в болоте своих смущений и полностью отдаст себя собственным тараканам. — Как трогательно, — усмехается в ответ Эмеритус без доли колкости или подначничества, но с крохотной иронией. С какой-то стороны молодого ересиарха даже умиляют отношения с Копиа. Тот старательно пыхтит над своей детской картинкой, а уставший Третий полулежит рядом и с интересом наблюдает. Копиа кажется, что они похожи на художника с конкурса талантов и умного критика-аналитика. Сейчас он выполняет важное творческое задание, и в любой момент следует быть начеку! Темноволосый лениво рассматривает проявляющийся цветами рисунок, начертанный детской рукой. Среди малоразборчивых ярких каракуль он различает более-менее знакомые силуэты и даже набросок церкви. — А это что за линия электропередач? — хекает Эмеритус, тыкая пальцем в фигуру, смутно похожую то ли на крест, то ли на Эйфелеву башню, по какому-то случаю, перевёрнутую. — Это груцификс! — возмущается Копиа, пофыркивая, будто маленький ёжик, и тут же, усмиряя пыл, приготавливается слушать наставления старшего товарища. Ну же, что нужно исправить? Он даже держит стирательную резинку наготове — только скажи, и всё в миг заиграет другими красками! — Да ладно тебе. Ты неплохо рисуешь для своего возраста, — Третий приподнимает свою голову и с братской любовью нежно треплет голову Копиа, взлохмачивая его русые волосы, которые и без того слишком сложно убрать: они постоянно беспорядочно торчат в разные стороны, что даже немного возмущает мальчишку. Он готов взвизгнуть от такой наглости и того, что ему вновь придётся долго причесываться (а он крайне не любит это дело), но и благодарно прижаться к руке своего ласкового надзирателя. Его только что похвалили за рисунок! Быть может, он действительно что-то умеет? Что-то такое, что когда-то всех удивит и поднимет на уши, заставляя удивляться и ликовать? — Скажу по секрету, — шепчет пройдоха практически в ухо Копиа, обжигая его своим дыханием и бегая взором по стенам, — я до сих пор не умею. Маленький братец тихо смеётся, разливаясь счастливыми искорками бескорыстия и доверия к нему. Осторожно складывая карандаши в сторонку, мальчик потешно шлёпается на подоконник, свешивает ножки и, болтая ими туда-сюда, искренне заверяет Третьего: — Не переживай! Я научу тебя! Обязательно научу! Молодой мужчина смыкает разные глаза и вновь слабо ухмыляется, гортанно угукая в знак согласия. Впереди у них ещё много счастливых лет, и остаётся лишь искренне верить, что Копиа научит Эмеритуса не только рисовать.***
Новый день не сулит ничего необычного. Всё те же стены, всё те же птицы за окном, те же мрачные силуэты в долгополых одеждах и те же их изо дня в день повторяющиеся речи восхвалений Тёмному Высочеству. Ничего нового. Никаких новостей. — Копиа, милый, ты не заболел? — одна из сестёр греха, Аннборг, отставляет в сторону стопку книг и садится рядом с мальчиком, осторожно беря того за руку. Русый, чуть съежившись, скромно сидит на скамеечке и смотрит в пол своими разными глазами, норовито их пряча. Его кормилицы давно привыкли, что мальчишка сдержанный, недемонстративный и порою очень даже замкнутый, но сейчас Копиа совсем будто не в своей тарелке. С самого раннего детства он очень чувствителен ко всему, особенно к оценкам в свой адрес, как к положительным, так и к отрицательным. Ему нужен стимул и позитивное отношение, чья-то добрая рука и постоянная поддержка. Теплое дружеское участие. — Ты выглядишь совсем подавленным. У тебя нет температуры? — девушка заботливо прикладывает руку запястьем ко лбу Копиа, и тут же убирает её, оценивающе качая головой, — нет, ты наоборот холодный. Что-то стряслось? Сидишь тут вот уже полдня, скучаешь. Как насчёт прогулки? — Спасибо, всё хорошо, — тихо отвечает кроха слегка хрипящим от длительного молчания голоском. — Всё хорошо, правда, — тут же он улыбается через силу и поднимает голову, но не поднимает глаз. — Просто замечательно. Я уже гулял сегодня… На улице холодно. — киснет Копиа, путаясь в собственных словах. И сказать особо нечего. Грустно. Наступление осени гарантирует ещё большую тоску и уныние. Копиа тяжело вздыхает. Аннборг вздыхает следом. Проходит какое-то неважное мгновение полной тишины, и они сталкиваются взглядами, улыбаясь друг другу гораздо более искренне и даже слегка посмеиваясь. Молодая сестра греха обнимает мальчика за плечи и целует того в лоб, как бы это могла сделать мама. Тот чуть морщится то ли от нежности, то ли от удивления, и робко посматривает в сторону, словно боясь всего, что его окружает. Собравшись с мыслями, разноглазый боязливо, но заинтересованно спрашивает: — А ты сейчас занята?.. Аннборг вновь печально вздыхает и кивает в ответ. Как бы плачевно это не звучало, она не может обманывать малыша и ей снова придётся оставить его одного. Самое подавляющее в данной ситуации было то, что нельзя было сказать даже «Беги, поиграй с друзьями!». Здесь нет никого, кто бы мог полноценно воспитать мальчика или подружиться с ним. Что вырастет из него в такой среде — не ясно. Главное, чтобы он совсем не сломался — ведь сейчас он представляет собой слабого, болезненного ребёнка с каким-то отчужденным индивидуализмом в поведении. Честно говоря, когда Копиа был совсем маленьким, мало кто верил, что он вообще сможет выжить. Шанс на это был критически невысок. От подобных мыслей в какой-то момент у Аннборг по коже пробежались мурашки: это дитя могло умереть в любой момент при малейшем риске. Она искренне рада, что все обошлось, и сейчас Копиа сидит рядом с ней, такой маленький и тихий, как мышонок, которых он так сильно любит. — Прости, солнышко, но я… Я действительно занята. Мне опять придётся исправлять всё за младшими Эмеритусами. — цокает она достаточно недовольно, буквально закатывая глаза. Нихил так свято доверяет своим сыновьям, что спускает им с рук любое свинство. Пусть развлекаются и дальше, пока могут. Но когда-то и к ним постучится трезвое осознание происходящего. — Они опять порядочно напортачили. Думаю, тебе стоит немного развеяться. — улыбается она, быстрым рывком проводя пальцем по носу мальчика и снова целуя того в макушку, — почитай что-нибудь. Я принесла несколько новых книг. Там есть и книги со сказками. — А там есть сказка о демоне, ворующем звёзды? — заинтригованно спрашивает Копиа, укладывая голову на хрупкое, мягкое плечо девушки и мечатетльно прикрывает глаза. Это одна из его любимых коротких историй, заставившая его в своём возрасте задуматься о многом. Конечно, помимо сказок, приключений и легенд мальчику нравится и более серьезная литература: он стремится получать знания и грызть гранит науки, его любознательность зачастую затмевает даже тягу к шалостям и играм. — И она там тоже есть, — заверяет Аннборг, ласково усмехаясь и, поднимаясь со скамьи, берёт с самого верха стопки книг толстую пыльную книгу в синей твердой обложке, быстро протирая её и подавая Копиа. Тот благодарно принимает подарок и, подскакивая с места, бросается обнимать девушку, счастливо щурясь и поуркивая, как котёнок. Та нежно чешет ноготками затылок русоволосого, поглаживая после по голове. Выслушав уйму благодарностей в свой адрес, сестра греха сгребает практически все книги и берёт их на руки. Заботливый мальчонка хватает оставшиеся, пока Аннборг ещё не успела привыкнуть к массе остальных: он не хочет, чтобы ей было тяжело нести эту кипу одной. Тут же Копиа бежит к дверям, чтобы как можно скорее открыть их: они безумно тяжёлые, у него заняты руки, и его плечи до ужаса худые и слабые, как и он сам. Но несмотря ни на что, он вырывается и резко откупоряет мощные ставни, вырываясь в коридор и чуть ли не пролетая по инерции половину пути носом вниз. — Осторожно, маленький! — девушка стремительно выбегает следом, с лёгкостью закрывая помещение и находя глазами в полумраке своего крохотного спутника. — Не ушибся? — спрашивает она с опекой, покровительски. — Вовсе нет! — улыбается в ответ Копиа, наконец распрямляясь в спине и расправляя плечики. Он очень рад, что наконец-то оказался полезным и прямо сейчас помогает одной из своих выхажевательниц. Ему кажется, что без его помощи сестре греха было бы действительно тяжело, она бы обронила половину книг по пути и растерялась бы вдвойне сильней, если бы в коридорах Министерства в этот момент расхаживал бы кто-то ещё. Мальчик вовсе не хочет гордиться и выпячиваться перед ней, нисколько. Все, что ему необходимо — быть полезным и нужным соратником, а не заброшенной обузой, которая только прибавляет хлопот. По завершению цели и отнесению книг в общую библиотеку Духовенства, Копиа в очередной раз проявляет телячьи нежности к Аннборг и деловито прячет за спиной подаренную книгу, лукаво кося белёсым глазом. — Ты ведь говорила, что Эмеритусы что-то начудили, да? — Да, — усмехается молодая служительница тьмы, складывая руки и наигранно закатывая глаза, явно показывая несерьёзное отношение к данной ситуации. Честно говоря, её саму забавит юношеская беспардонность и легкомысленность сыновей Нихила. — Угадай, кто идёт выполнять всю работу за них в очередной раз? — Ты, — скромно отвечает Копиа, тупясь из-за стыда за чужую безответственность, но тут же улыбается и сам, словно умиляясь отзывчивости девушки. В самом деле она делает всё по своей прихоти, и всегда готова оказать помощь этим недотёпам, что мальчишка очень в ней ценит. Он ведь такой же недотепа, глупыш и плут, который приносит уйму забот и проблем, но Аннборг почти никогда не относилась к нему жёстко, в отличии от многих здесь. В их отношениях редко бывали передряги, а если таковые и случались — то они очень быстро рассеивались, и любая ссора забывалась уже через несколько минут после своего зарождения. — Прости, пожалуйста, — неуверенно задаётся вопросом Копиа вновь, стараясь не выдать своих намерений, — а где они сейчас? Аннборг с любопытством приподнимает бровь и смотрит на мальчика все так же слегка испытывающе. — Должны быть на верхнем уровне. К чему тебе это? — Да так, — пожимает плечами Копиа, делая абсолютно невинный и удивленный вид, даже смешивающийся с некоторым равнодушием. Он пытается сочетать краски эмоций так, чтобы получить идеальную непричастность к ситуации, но выходит что-то по-детски нелепое и очень забавное, — просто интересно стало. Я очень осуждаю такое поведение. — добавляет он в конце с ноткой важности, которая предательски скатывается вниз до его привычного гнусавенького и дрожащего тона в голосе. Внутренне мальчик ропочет на себя, и уши его слегка краснеют. Разноглазый нервно сглатывает, искренне надеясь, что это не слышит Аннборг. Ну вот. Сейчас весь план полетит к чертям. Копиа старательно пытается взять себя в руки и перенять умение актёрствовать у Эмеритуса Третьего — вот кто действительно пришёлся ему авторитетным примером для подражания. Что есть сил мальчишка пытается влить в свой вид и в свою речь каплю своенравной важности и горделиво выпячивает грудку, но тут же ловит очередной собственный бзик и трусливо скукоживается, мысленно ругая себя за всё произошедшее в эти несколько секунд. Что вообще он вытворяет? Девушка тихо смеётся, нежно прикрыв губы рукой. В её глазах то и дело пляшут веселые искорки, не сулящие ничего издевательского и надсмехающегося по отношению к детской нелепости Копиа. Тот готов провалиться под пол от стыда — из него ужасный артист, и он держит пари, что в далёком будущем, когда он вырастет, ему и мечтать об участии в «Призраке» будет запрещено. — Иди, пройдоха. — Аннборг уверяюще кивает в сторону лестницы, давая мальчику осознать, что она всё поняла и ничего не имеет против. После восторженного гундосенького «спасибо» следуют ещё одни благодарные объятия, а за ними тёплые прощания и, наконец, стремительно удаляющийся силуэт мальчишки, неуверенно топающего к верхам Министерства по мрачной лестнице. Сестра греха смотрит ему вслед и искренне надеется, что всё обойдется и Копиа обязательно будет радостен в будущем. Он будет гораздо более счастливым мальчиком, чем сейчас. Из заморышного крысёныша он вырастет в сильного и красивого мужчину, и затмит своих старших братьев харизматичностью. А пока что она должна доложить Сестре-Император о том, что с её сыном всё в полном порядке. Он жив, здоров, и, кажется, обрёл некоторый смысл хотя бы в сегодняшнем дне.***
Ступая вверх по завивающейся спиралью тёмной лестнице, Копиа смотрит под ноги и быстро, пускай и осторожно, делает шаг за шагом. Его испытывают некоторые волнение и неуверенность, навеивающие сильный дискомфорт, но что бы он ни делал — ему не одолеть их, своих самых сильных и самых свирепых врагов, которые преследуют его повсюду. Мальчишку тревожит абсолютно всё — даже мысль о том, что сейчас он встретится с Эмеритусами, внушает ему необоснованный страх. Нервно перебирая пальчики, Копиа наконец преодолевает ступенчатый барьер и оказывается в холодных коридорах верхнего уровня Министерства, где всегда дует сквозной холодный ветер, будто приносящий с собой отчаяние и тоску. Ветер ревёт под потолком, словно раненный волк, и от этого мальчику становится немного не по себе, он дичится, оглядываясь по сторонам. Впереди — зал с тяжёлыми закрытыми дверями, позади — долгие воющие коридоры, такие же снисходительно пустые и наполненные смутной тишиной. Если бы здесь кто-то был, то Копиа тут же бы определил это по звуку — эхо на этом этаже готово вести зеркальные беседы с абсолютно любым шорохом, который его потревожит. Любопытство заставляет мальчонку некоторое время пошастать вдоль и поперёк закрытых дверей. Неужели Аннборг его обманула? Или же, просто ошиблась? Сейчас это не имеет абсолютно никакого значения. Где бы Третий с братом ни были — они наверняка серьёзно заняты и без Копиа. У них полно хлопот, ответственности и обязанностей, скоро они оба получат высокий сан, и, должно быть, сейчас учатся чему-то такому, что после может стать для них полезным. Должно быть, с ними делится опытом сам Папа Нихил — «нулевой» Эмеритус и самый колоритный представитель рода, его отец. Наверное, это безумно здорово и приятно — иметь отца, который, тем паче, ещё и лидер Духовенства… Мальчик резко мотает головой и шёпотом возмущается тем, что вновь о чём-то глубоко задумался. Он переносить не может дурацкие мысли об отсутствии родителей и собственной бесполезности. Каждый новый день он обещает себе начать всё с чистого листа. Ему неистово надоело себя жалеть. Он хочет переписать всё заново, стать свежим и абсолютно другим человеком. Жизнь впереди ещё такая длинная, и есть, чего желать, есть, к чему стремиться. Копиа присаживается на скамеечку возле окна и медленно переводит взгляд за него. По стеклу то и дело бьют мелкие, редкие капли моросящего дождя. Осенний вихревей продолжает сетовать на плачущую золотую пору. Всё обретает новые краски, не такие яркие, как хотелось бы видеть, но тем не менее, пастельно-цветные. В воздухе витает предвкушение каких-то перемен. Русый осознает, что его одиночество, в самом деле — не самое страшное, что может быть в жизни, и отчего-то ему становится немного легче. Он расслабляется, укладывая голову на холодный каменный подоконник и полуприкрывает разные глаза, позволяя лёгкой меланхолии и песне небесных хлябей его убаюкать.***
Над мрачными шатрами высятся чёрные купола нечестивой церкви. Подобно заострённым шпилям небо пронзают обращённые к земле кресты. Местные часы дают полночь, и за ними следует угрюмое звучание органа. Под покровом давно потемневших небес горланят перелётные птицы, но Копиа не слышит их голосов. Сквозь сон он чует что-то по-свойски неладное, и вибрации реальности вторгаются в его сладкие дрёмы, давая о себе знать. Бока разноглазого мерно поднимаются и опускаются, бледное его лицо не выдает никаких эмоций, но глубоко внутри, даже сейчас он знает и чувствует: грядёт что-то глобальное. Кажется, что весь мир заснул вместе с ним, не желая пускаться в бешенную временну́ю гонку. В этот момент. Перед бурей всегда наступает затишье. Но как известно, после него грядёт гром.