Цветочек

      Тяжело дышащий скрипач бежал по узкому тротуару настолько быстро, насколько позволяли ему новенькие туфли на небольшом каблучке, с блестящей пряжкой. Однако, стоит отметить, что пряжка более не была блестящей, всё же невозможно сохранить идеальную чистоту обуви, бегая по пыльным тротуарам. Русые курчавые волосы тоже успели спутаться. В конце концов ему пришлось остановиться, держась за грудь, чтобы немного отдышаться. Новенький сюртук сковывал движения. Он так старательно готовился к грядущему мероприятию, а в итоге просто-напросто проспал.       Чувствуя себя последним залепушником, он в сердцах замахнулся футляром со скрипкой, но впрочем так и не решился разжать пальцы и выпустить его в свободный полёт. Ясное дело, что он уже опоздал. Он не смог поймать повозку, не смог вовремя добежать. Стрелки на башенных часах показывали девять утра. Всё, поздно. Какой позор. Его имя назовут в списке, а он на него не отзовётся. Никто не отзовётся. Повиснет гнетущее гробовое молчание, после чего все начнут его, бестолкового, злостно ругать. Ему не удастся сыграть на скрипке, он всех подведёт и дальше останется только шершавая крышка гроба, потому что такого срама ему просто не пережить. Напиться можно было уже в эту самую секунду.       А если он явится туда сейчас? О, нет, о, ужас! Он зайдёт туда, а там все сидят, а он один будет стоять. А если придётся протискиваться между людьми? Все будут на него смотреть и тихо перешёптываться между собой. Его задавит аура осуждения и он просто умрёт прямо там, сидя на стуле, иссушённый людским недовольством.       Пока его разум рисовал всё более страшные картины, он заставлял себя хотя бы обычным шагом двигаться дальше. Но спустя ещё несколько десятков шагов, он сдался. Скрипач печально опустился на скамейку, запустив длинные тонкие пальцы в россыпь русых кудрей. Он был склонен страшно драматизировать, как и многие люди творческой натуры. Его душевное состояние было тонким и хрупким, так что расстроить его не составляло огромного труда. Прямо сейчас он уже почти рыдал на скамейке, когда вдруг его плеча быстро коснулась рука. — Простите, милейший, Вы случайно не Ламмерт Нуаре?       Коротко стриженный молодой мужчина с рыжевато-каштановыми волосами смотрел на него сверху, сложив руки вместе. Бледное лицо его было смущённым, он немного мял пальцы.       Кудрявый скрипач, месье Нуаре, удивлённо поднял на него влажные глаза. — Простите, месье, да, это я. Чем могу помочь Вам?       Рыжеватый мужчина поправил цилиндр. Он был выше Нуаре, но удивительно изящный и субтильный. — Моё имя Ивон Бонье, мне посчастливилось иметь честь собрать людей сегодня на старой квартире поэта… — скрипач не дал ему закончить, тут же перебив его: — Ох, неужели, так это Вы… Мне так стыдно, что я опоздал! — сейчас Нуаре точно был готов заплакать, он схватил руки месье Бонье, виновато заглядывая в его лицо. — Я понимаю, но как вы можете заметить, я опоздал тоже, — молодой затейник сконфузился ещё больше и от неловкости скорее отнял у него руки. — Думаю, жили бы мы на пару веков раньше, эти люди требовали бы нас казнить за такое. Ну что ж… Там мой помощник, у него есть запасной план на такой случай. Он знает, что я довольно рассеянный, хотя мне и безумно стыдно за это, я редко успеваю куда-либо вовремя. Тем более, что именно я обычно устраиваю все эти мероприятия. Клянусь Богом, мой помощник однажды не сможет простить меня. Давайте же поспешим вместе, может быть мы успеем до того, как у моего милейшего товарища закончатся анекдоты.       Вскоре они уже вместе спешили на собрание творческого клуба. Нуаре был страшно поражён тем, что организатор может опоздать. Его роль не была такая серьёзная, просто музыкант, который мог бы с лёгкостью прогулять это собрание. Притвориться больным. В конце концов прорыдать всё утро на лавочке, вполне в его духе. Но ведущий, главный, организатор? Рассеянный? Это так сильно удивило его, что он даже забыл о том, как был расстроен. — Как так вышло, дрожайший месье Ботье, что Вы, будучи на таком важном посту, можете без видимых угрызений совести опоздать на собственное собрание? — О, это довольно странное дело, месье. Раньше я всегда приходил везде вовремя, но потом я заметил, что лица из высшего общества иногда склонны… К некоторой расхлябанности. Некоторые люди опаздывали на мои собрания на целый час. Это просто немыслимо. Смотря на их безразличное отношение, я тоже стал замечать за собой некоторую несобранность, хотя не скрою, я нахожу это отвратительным явлением, — месье Бонье был весьма многословен. — Я так же стал опаздывать, даже иногда прогуливал, можете себе представить? Просто кошмар! Мне стыдно за себя! Но когда видишь такое отношение к собственному труду, начинаешь и сам относиться к нему подобным образом, Вы не замечали? — Нет, не имелось возможности, люди ещё не успели ознакомиться с моими трудами, месье. Мой труд пока слышали только я и Вы. — Ты разве никогда не играл перед людьми до этого? — удивлённо спросил Бонье, вдруг забывшись и резко перейдя на «ты». Однако, он не заметил этого. — Играл, месье, но не свои произведения, — Нуаре смущённо опустил взгляд. — Впрочем, я бы не сказал, что эта работа достаточно хороша. — Ну, она и правда довольно банальна, — простодушно согласился месье Бонье, но когда заметил, что его собеседник расстроился, поспешил подобрать слова, чтобы успокоить его душу. — Но ведь, дражайший, не всё начинается вот так сразу. Вы ведь писали в стол до этого, Вы не знаете, понравится ли это людям или нет. А творчество, оно ведь таково, что должно цеплять человеческие души. Может быть ваша простая мелодия заставит их что-то почувствовать и это уже хороший знак, значит работа удалась. В этом смысл, собственно, поверьте мне, тому, кто так часто собирал вместе писателей, поэтов, музыкантов…       Ивон продолжил хвастаться своими достижениями и не умолкал ни на минуту, однако Ламмерт старался слушать его, хотя это давалось действительно тяжело. Однако одна мысль и правда тревожила его разум, ведь он прав, этот болтушка Бонье. Главное ведь не создать что-то ужасно сложное, а найти отголосок в душах других людей. — Как думаете, месье, может быть моя мелодия пробудит в них чувство ностальгии? — перебил он вдруг своего нового знакомого и Бонье задохнулся, проглотив слово. — Между прочим, это вполне вероятно, друг мой, это вполне вероятно.

***

      Полумрачное помещение. Свет пасмурного неба не мог пробиться в окна с тяжёлыми тёмными шторами, но кажется это совсем не смущало людей, которые расположились то там, то здесь в комнате, в креслах и на стульях, возле стен и за пианино, что грустно ждало своего часа, пока человек, сидящий на банкетке, был повёрнут к нему спиной, не обращая никакого внимания на клавиши.       Шумный и длинный человек в шёлковой рубашке, явно не последнего значения в обществе, рассказывал какую-то жутко смешную историю, из-за чего все дружно хохотали, совершенно забыв о том, зачем изначально пришли сюда. Их больше не интересовала музыка, о какой там музыке может идти речь, когда можно от души посмеяться. Виконт Арно был близким другом месье Бонье и заодно выступал в роли его совести, иногда намекая своему другу о том, что в последнее время тот слишком уж расслабился и позволяет себе больше вольности, чем должен позволять человек на его месте. — А вот и барон Бонье! — торжественно объявил Арно, фальшиво улыбнувшись и большими шагами стремительно направился к своему другу, чтобы видимо подарить ему мозгоправительный подзатыльник. С каждым шагом он улыбался всё меньше и в конце сего пути его лицо уже по-настоящему выражало злость. — Куда ты подевался? О, ну знаешь что, ты часто опаздываешь, я согласен, но опаздывать вот так — это уже не просто неприлично, это непростительно! — тихо шипел ему виконт, пользуясь тем, что господа, всё ещё поглощённые хохмой, совсем не обращали на них внимание. — Ты наказан! — Сжальтесь, друг! — неловко рассмеялся месье Бонье. — Никак! Сегодня Вы без выпивки, месье! — строго. — Это и есть твой скрипач? Простовато смотрится.       Ивон приподнял брови, окидывая оценивающим взглядом скрипача и тот почувствовал себя жутко неловко. Он поймал на себе мгновенно столько взглядов, что казалось, провалиться ему тут же сквозь землю было бы очень кстати. Некоторые люди, сидящие в комнате, тоже устремили свои взоры на молодого скрипача, изучая его, перешёптываясь иногда. Ламмерт создавал впечатление человека, который все свои деньги потратил на новый костюм и неделю теперь будет питаться водой из фонтана на площади. И, к великому сожалению месье Нуаре, они были абсолютно правы. Его безжалостно выдавало абсолютно всё, в том числе и футляр для скрипки, который выглядел так, словно он побывал уже во многих и многих руках, передавался из поколения в поколение, не был таким новеньким и блестящим, каким был его наряд. Весь его образ был немного лживым и нелепым, он был не в своей тарелке и всеми фибрами своего тела посылал сигналы о том, как он хочет на самом деле отсюда сбежать.       Люди в комнате тоже были творческими душами, музыкантами, поэтами, просто ценителями искусства. Между ними затесались несколько художников, успешных и не очень, и лишь они смотрели на Ламмерта как на кого-то, кто им более-менее близок, тоже не отличаясь особым богатством и положением в обществе. Многие из них, так же, как и сам Ламмерт, потратили свои последние гроши, чтобы приехать сюда, на эту встречу, и хоть немного обозначить себя, вот, я тоже существую, я тоже могу творить.       Трусливая же душонка Ламмерта Нуаре, всё ещё застывшая на пороге квартиры, дрожала в нерешительности и не могла заставить тело подчиняться ни коим образом. И лишь когда месье Бонье и виконт Арно взяли его под руки и буквально затащили в помещение, он смог уговорить свои ноги по крайней мере подчиниться, хоть и не своей, но чужой воле.       Скрипачу нашлось место, когда один из художников притащил ему тяжёлый стул из другой комнаты и собрание началось. Люди знакомились с теми, с кем ещё не были знакомы, шутки виконта Арно помогли им расслабиться и настроиться на положительный лад. Творческие души обменивались опытом и впечатлениями, слушали друг друга, музыканты, поэты, все они делились своими произведениями, несколько художников принесли свои работы, отдавая их на критику, сидящим рядом аристократам. Какому-то счастливчику даже удалось что-то продать. Полилось вино, музыка заполнила комнату, некоторые музыканты собирались вместе, подыгрывая друг другу и всё удалось, молчала лишь трусливая скрипка Ламмерта Нуаре, загнанная под стул, в надежде, что все забудут о том, что он вообще принёс её с собой.       Как ни пытался бедный Ламмерт взять себя в руки, получалось у него плохо. Он слушал, как играют другие, у него захватывало дух, но сам он становился всё тише и тише, будто испаряясь с каждой секундой всё больше. Он не пил вина, говорил, только когда с ним заговорят, пока наконец месье Бонье, которому в голову ударило вино, не произнёс с излишней торжественностью: — А давайте, друзья, послушаем месье Нуаре? Кажется, мы про него совсем забыли, он крайне скучает там, сидя на своём стуле! Послушаем же, послушаем! — он захлопал в ладоши, призывая остальных к вниманию.       Хорошо представился заголовок в газете, что выйдет на следующий день после этого собрания: «Безжалостное убийство жалкого трусливого человека: слишком много внимания к персоне месье Нуаре приобрело летальный исход». Ему казалось, что взгляды прожигают его насквозь. Дрожащими пальцами он подцепил потёртый футляр со скрипкой, раскрыл его, взяв инструмент. Это казалось для него ужасно медленной и тяжёлой процедурой и остальные, замечая его волнение, отнеслись к нему снисходительно, стараясь не реагировать на то, что скрипач сейчас на грани обморока. Ламмерт приложил скрипку к плечу и заиграл, пока все его слушали. И мелодия, изначально робкая, становилась ровнее, когда он понял, что пути назад у него просто нет, притворяться мёртвым уже поздно и никак уже не увильнуть.       Он даже немного забылся, уходя в свою собственную мелодию. И все вокруг были очень тихими, стараясь ему не мешать, так же, как и не мешали друг другу, так, как этого требовала вежливость. И в конце, когда Нуаре открыл глаза и вновь спустился с небес на удушающую землю, кто-то в комнате произнёс: — Простовато. Но это было… Мило. Я что-то почувствовал. — Я тоже, — согласился с ним один из художников. — Приятное чувство, — кивнул поэт. — Простовато, но мило, как и сам месье Нуаре, правда? — с улыбкой заключил Ивон и люди в комнате это подтвердили.       Ламмерт тут же стал полноценным участником события. Один из музыкантов поинтересовался, что у него за инструмент и как давно он играет. Ему посоветовали, чем лучше натирать скрипку, чтобы она блестела как новая, с ним поделились анекдотом и всё же заставили выпить вина. И после этого его страх немного пропал. Там были очень разные люди, но у всех было хорошее настроение, так что новенького они приняли весьма душевно. И Ивон смотрел на это, улыбаясь, испытывая гордость, словно за своего собственного ребёнка. Его шалость удалась.