Возвратиться

— Босс, не дайте им забрать ее. Сквозь сухие стебли я различал силуэт Джона. Человеческий силуэт. Он стоял далеко, но голос звучал будто рядом со мной. — Не дайте, босс, — повторил он. — Они будут близко. Трава поднималась выше моей головы. Беспросветная сплошная стена, от которой пахло жаром и испепеляющим солнцем. Задрав голову, я увидел яркое, ослепительно-голубое небо без единого облачка. Солнце стояло в зените. Вокруг ни дороги, ни тропинки, вообще ничего, и единственный просвет — тот, через который виднелся силуэт Коффи. Он стоял там, смотрел на меня и как будто звал. — Джон! — Трава сомкнулась плотным рядом, стоило мне сделать шаг. Ее края оставляли на руках глубокие царапины. — Джон, где ты? Ну крикни ты хоть что-то, думал я, пытаясь пролезть вперед. Стебли выглядели сухими и ломкими, но на деле были прочными, и легко разрезали кожу, словно масло. Становилось жарко. Солнце нещадно палило, стояла пыльная духота, от которой хотелось кашлять. Верхушки стеблей колыхались под ветром, но сюда, вниз, он не мог попасть. И шороха этой травы я не слышал. Единственный звук — мое сбившееся дыхание и приглушенный треск от моих движений. Я крутился на месте, не понимая, куда идти. Следов не было. Всего лишь два фута серой, потрескавшейся земли, окруженные непроглядной травой. Поле как будто не хотело отпускать свою добычу. Мне от этой мысли стало как-то не по себе. Еще не страх, но уже заметное напряжение. Нужно понять направление, хотя бы определить, куда вообще можно двигаться. Не бесконечное же это поле, правда? Я прыгнул так высоко, как мог, и все равно не увидел ничего. Края желто-зеленому полотну не было. Оно постепенно скрывалось в плывущем жарком мареве, а у горизонта и вовсе сливалось с небом. От текущего ручьем пота щипало царапины, на мокрую кожу налипала пыль. Вдруг я ощутил чей-то взгляд. Тяжелый, злой, словно хищник притаился и наблюдает. Очень беспорядочное и неприятное чувство, от которого в сердце и легких поселился тягучий страх. Когда кто-то смотрит за тобой в узкую щель между дверью и стеной, догадываешься, почему тебе некомфортно, хочется плотно закрыть дверь, но все же стараешься себя убедить, что это все глупо, нужно просто не обращать внимание. И стараешься не упускать дверь из виду, встать спиной к стене, найти хоть какую-то защиту. У меня нет стены, отчаянная мысль всплыла в голове, словно подсвеченная. Сквозь стебли невозможно было ничего разглядеть. Крутясь вокруг, я осматривал каждый дюйм, и вдруг это чувство многократно усилилось. Как будто я заглянул в глаза тому самому хищнику. Едва сдерживая панику, я кинулся в сторону от этого невидимого взгляда, уже не разбирая, проламываюсь в нужную сторону или нет. Животный ужас заставлял меня нырять через стебли, не обращая внимание на изрезанное лицо и шею. Вперед, прочь от хищной твари, как можно дальше. Что-то гналось за мной. Я слышал, как под короткими толстыми лапами ломается трава, как клиновидная морда с крепкими зубами, торчащими наружу из нижней челюсти, раздвигает стебли, и как утробный рык вырывается из его пасти. Я едва не закричал от отчаяния и ужаса, когда не смог пробиться сквозь ряд, и все яснее ощущал его близость. Обернувшись, увидел блеклые сероватые глаза посреди желто-зеленого цвета, и остатки самообладания покинули меня. С новой, необузданной силой я влетел в плотную стену. Он был за мной, прямо за мной, и я знал, что не успею уйти в сторону, что он схватит меня, и я останусь навсегда здесь, среди пыльной сухой травы, под палящим солнцем. Проломив стебли, я вывалился на широкую дорогу. Ни звука. Никто не гнался за мной сквозь траву. Ровные ряды слегка покачивались на слабом ветерке. Выглядели безмятежно, безопасно, словно поле на ферме. Но я точно знал, что там что-то было. С бешено колотящимся сердцем, едва способный вдохнуть, я понял, что не чувствую больше взгляда. Облегчение смешалось со страхом, что это все лишь иллюзия покоя, что тварь сейчас просто притаилась и ждет удобного момента. Глаза защипало от слез. Дорога была словно продавлена трактором — широкие рельефные колеса четко отпечатались в пыли и засохшей грязи. Змеящаяся колея посреди поля, ведущая на холм. Вершина холма тоже была исчерчена колесами трактора. Я видел бескрайний простор и тяжелое грозовое облако, медленно ползущее по небу. Трава расходилась вдаль небольшими волнами. Желтая, словно зрелая пшеница, она больше напоминала бескрайний океан, чем выжженное поле. Всюду мелькали дороги из примятых стеблей, с другого склона чернел круг голой земли. На узкую тропку из травы кто-то вышел. Издалека я не мог разобрать, человек это или зверь, но двигался он быстро, и вскоре я увидел: сюда бежала собака. Большая темная собака, породой похожая на Джона. В какое-то мгновение я хотел позвать, но осекся. Поначалу она выглядела похожей, как капля воды, но чем ближе подходила, тем больше я видел отличий. На шкуре не было шрамов, а глаза — обычные, собачьи. У Джона же взгляд осмысленный, человеческий. Собака нырнула с тропинки в траву, оставляя за собой еще одну дорожку. Из глубины поля прочертились еще линии. Они следовали за собакой, словно шли на ее зов, как щенки. Но что-то меня напрягло. Держались они на расстоянии, но шли ровно, и когда собака останавливалась, продолжали медленно двигаться. Подкрадываться. Темные тени постепенно окружали. Они охотились. Собака выбралась на широкую дорогу, ведущую к холму. Теперь я четко видел, насколько она отличается от Коффи. Шумно принюхиваясь, она побрела наверх. Те, кто следовал за ней, крались вдоль. Собака остановилась, задрала голову. Я понадеялся, что сейчас она заметит слежку, но нет. Она резко поднялась на задние лапы — не "она", "он", — принюхалась к воздуху, и пошла дальше. От теней в траве даже я слышал утробное порыкивание. Звук хищника, знающего, что добыча вот-вот окажется в его лапах. Пес же не замечал ни шорохов, ни голодного рыка, и, ведя носом по земле, медленно брел по дороге. Ну же, ну же, давай быстрее, — бормотал я. Не хотел знать, что будет, если тени его достанут. Вдруг крайняя тень резко отделилась от остальных. Она быстро двигалась к границе травы, опережая пса, и вышла на свет. Призрак. Тот самый, терроризировавший меня. Его руки больше напоминали высохшие ветки, покрытые серой пылью, а зубы обнажались в хищном оскале. Он не сводил горящих предвкушением глаз с травы. Пес приближался к краю, остальные тени следовали за ним слишком близко. Он не мог их не заметить, просто не мог! Я догадывался, что тут вся семья, и от этой мысли спину обдало холодом. Парень прыгнул прямо на пса, схватил его за голову, выворачивая наверх, и швырнул на землю так быстро, что он не успел даже пискнуть. Старик и женщины пронзительно закричали. Крик, похожий на рев трубы и вопль дикого зверя, проникал прямо в мозг, и давил на уши так, что хотелось оглохнуть, лишь бы никогда больше не слышать этого ужасного звука. Они выбежали из травы на четвереньках, словно какие-то приматы, и кинулись на отчаянно бьющееся животное. Женщины схватили его за задние лапы и развели в стороны, парень, обхватив широкие челюсти, прижал его голову к земле. Пес извивался и рычал, бил передними лапами, но держали его крепко. Старик медленно подошел, закатывая рукава грязной рубахи. Его ненормально длинные, узловатые пальцы напоминали лапы паука, оканчивавшиеся большими обломанными ногтями. Он навис над распятым псом, внимательно вглядываясь в его живот. Указательным пальцем провел по выпирающей линии шерсти, прямо по середине груди, будто намечая. И, занеся руку, резко полоснул по темной коже. В стороны разлетелась содранная шерсть. Пес взвизгнул и забился еще отчаяннее. Он почти вырвал лапу из хватки одной из женщин, но старик вновь замахнулся. Вторым ударом он оставил на темной шкуре розоватые полосы, и бил еще и еще, пока на брюхе пса они не заалели кровью. Пес визжал, скулил и извивался, пытался вырваться. Парень крепче перехватил его шею, зажал пасть сгибом локтя, и кивнул замершему с занесенной рукой старику. Тот обрушил свой последний удар. Плоть раскрылась зияющей пастью, словно огромный беззубый рот. Кровь волной окатила старика, землю вокруг, даже женщин. Пес забился, пронзительно крича. От его движений рана, от грудины до паха, разошлась черной дырой. А потом из нее вывались кишки. Кровь то брызгала тонкими струями, то равномерно вытекала, то капала с острых краев распоротой шкуры — все в такт короткому и частому дыханию. Вопль боли и страха, пронзительный, как царапанье гвоздем по стеклу. Я думал, что жуткая агония прекратится быстро, но нет. Пес дышал, кричал, просил о пощаде, может, надеялся, что скоро все кончится, а кровь продолжала литься бесконечным потоком. На солнце — грозовое облако вновь сменилось ясным небом, — влажно поблескивали органы. Старик стоял, опустив голову, и смотрел, как кровавое пятно быстро расползается вокруг его ног. Пес все бился и бился, так отчаянно, что я думал только об одном: замолчи, пожалуйста, замолчи! Его вопль звучал как будто на одной ноте, ввинчиваясь в самую душу. — Не хочу ждать! — прошипел парень, жадно выворачивая морду пса поудобнее. Вцепился в горло зубами, собирая толстую кожу в огромную складку, и одним движением вырвал кусок. Крик превратился в протяжный хрип. Старик позволительно махнул рукой. И все они, как голодные монстры, кинулись к разодранному брюху. Раскидывая в сторону внутренности, они зарывались руками в теплую плоть, вырывали куски и пихали в рот, все яростнее и яростнее порыкивая друг на друга. А кровь все текла и текла. Не могло быть в нем столько крови, не могло, но она продолжала течь. Серая сухая земля радостно впитывала жидкость. Пятно уже расползлось на семь или восемь футов. Если оно доползет до травы, то впитает ли она? Станет ли из желтой ярко-красной? Я не хотел этого знать, но не мог шевельнуться. Не мог отвести взгляд. Зажав рот руками, смотрел, как похожего на Джона Коффи пса медленно и жестоко терзают жуткие, чудовищные люди. Или не-люди. Человек не может ногтями вспороть шкуру животного, человек не может так жадно глотать сырую плоть, с такой бесконечной жаждой слизывать кровь... Запах на жаре стоял тошнотворный. Мухи вились над телом, издалека похожие на черное рокочущее облако. У меня по лицу текли слезы, потому что мне было жалко несчастного пса, потому что было страшно, потому что было мерзко и противно. И самым жутким было то, что пес продолжал хрипеть. Он до сих пор был жив. Даже тогда, когда парень со звонким треском вырвал его кишечник и швырнул себе за спину. На землю словно плюхнулась вывернутая наизнанку змея. Одна женщина оторвалась от трапезы и подбежала к нему. Намотала на руку, словно собирая моток веревки. Ее старомодное розовое платье покрылось кровавыми пятнами под грудью. Скрутив последнюю петлю, она надела на шею свое кошмарное ожерелье. Стремительно бледнеющая слизистая и синие вены. Нижняя петля соскользнула с шеи и с мерзким влажным чавканьем шлепнула женщину по коленям. — Папа, посмотри! Я такая красивая! — она кокетливо повернулась, выставив бедро. Старик поднял голову. С его плешивой бороды тяжелыми каплями стекала кровь. Он сказал скрипучим, каким-то ржавым голосом: — Да, дорогая, ты прекрасна. И вновь нырнул лицом в брюхо растерзанного пса. Они продолжали выдирать куски мяса, то и дело отбрасывая куски внутренностей в стороны. Хрипы в конце концов затихли окончательно. Я надеялся, что пес, отмучившись свое, умер, а не просто лишился голоса. Пропитанная кровью земля под ним превратилась в месиво. Пожалуйста, хватит. Закрыв глаза, я слышал только влажное довольное чавканье и треск разрываемой плоти. Если реальность отвратительна и ужасна, значит, то, что дорисует воображение, стоит только закрыть глаза, — еще хуже. Примерно это я осознал, стоя на вершине холма посреди бескрайнего океана сухой травы, рыдая, боясь двинуться с места, и глядя на то, как четверо чуждых миру людей заживо разрывают собаку. Глухой лай раздался за моей спиной. В нем я четко различил и голос, и слова. Даже оборачиваться не нужно, чтобы понять, что это Джон. — Нет, нет, уходи! Он прошел мимо, прямо в раскрытые объятия старика. Жуткая улыбка на иссушенном лице осталась в памяти, словно слепящая молния — стоит только моргнуть, как она вспыхивает на веках. Старик замахнулся.

***

Спину пронзила боль, как будто между лопаток вогнали огромный гвоздь. Под локтями ощущалась шершавость стола. Я подумал, что это самое приятное ощущение из возможных. Быть дома. Там, где любая поверхность знакома и понятна, где нет сухой травы выше человеческого роста, и где не прячутся страшные твари. Я понимал, что это был всего лишь сон, но понимание не приносило облегчения. Я задыхался от ужаса, потому что глаза растерзанной собаки все еще смотрели на меня. Шел одиннадцатый час, и солнце заливало кухню ярким желтоватым светом. Светом теплым, но не обжигающим, как посреди поля. Сердце бешено билось в груди, отдаваясь неприятными толчками под шеей. Ну все, хватит, пора проснуться. Смочив полотенце, на котором и заснул, сидя за столом, я поднялся наверх. Джейнис все еще не проснулась. Когда я примчался домой, наш семейный доктор был уже на месте; Джейнис сначала позвонила ему, а потом уже дозвонился я. Она лежала в гостиной, слишком бледная и слишком испуганная, чтобы все было в порядке. — Не беспокойтесь, мистер Энджкомб, — сказал он, доверительно коснувшись моего плеча своими узловатыми пальцами, — я уверен, к полудню завтрашнего дня миссис Энджкомб будет в порядке. Солнечный удар и перегрев, особенно такой значительный, разумеется, дело серьезное, но все, что ей сейчас требуется, это... Он перечислял рекомендации, от которых мне хотелось отмахнуться как можно скорее и спровадить его за дверь. Какой, к черту, удар, — билась мысль в висках, словно барабан. Сюда приходил Старик. О, да, солнечный, чтоб его, удар. Чуть позже Джейнис попыталась встать и добраться до ванной. Я едва успел поймать ее прежде, чем ноги ее подкосились. Помог добраться сначала туда, а затем отнес в спальню. Меняя компрессы на ее пылающем лбу, я отстраненно думал, что же такое происходит и за какие грехи нам всем досталось знакомство с этой невероятно потрясающей компанией. Я мог бы принести ведерко с холодной водой и не бегать каждый раз в ванную или на кухню, но... Сидеть на одном месте я не мог. Джейнис было плохо, и я никак не мог это исправить. Она то металась в бреду, то ненадолго приходила в себя. Тогда она хватала меня за руку, сжимая с такой силой, о которой я и не подозревал, и что-то невнятно шептала. — Ну последний глоточек, так доктор велел, — повторял я как мантру, уговаривая ее выпить еще лекарства. — Все хорошо, родная, тише. Сам не замечал, что говорю сквозь слезы. Бег до кухни каждые сорок минут — примерно за такое время мокрое полотенце из прохладного превращалось в горячее, — помогал хоть немного сбить напряжение, иначе крик точно бы вырвался у меня из глотки. Джейнис бы это напугало еще больше. Когда к середине ночи ей чуть полегчало, она заснула. Ее тихое посапывание, то, как плавно поднималась и опускалась ее грудь, чуть успокоили меня. В очередной раз спустившись вниз, я решил, что стоит спокойно сесть и все обдумать. Все произошедшее за крайне сумасшедший день. Там же, сидя за столом, я и проснулся утром от жуткого кошмара. Который, подсказала интуиция, вполне способен стать реальностью. — Он не прав. — Первое, что сказала Джейнис, как только проснулась. Время близилось к пяти часам. — Этот напыщенный индюк думает, что знает все, но он не прав... Ее голос был хриплым и тихим. — Нельзя получить солнечный удар, не выходя из дома. Пол, я пыталась ему сказать, но... Это были они. — Да, я знаю. Тише, — я уложил ее обратно и протянул стакан с водой. Она покосилась на него с подозрением. — Просто вода, без порошка. — Джейнис все же взяла стакан, и он мелко задрожал в ее руках. — Ты меня до смерти напугала. Она все еще была бледной, но на щеках уже появился румянец; я счел это хорошим признаком. И все же, как бы мне не хотелось скорее выяснить, что случилось, я одергивал себя. Джейнис нужно сначала окрепнуть. Размышляя над произошедшим, я не мог отделаться от мысли, что это все связано. Я пытался упорядочить события по времени; хотелось понять, что послужило катализатором. Получалось, сначала нас со Зверюгой усиленно пугал младший из них, а через некоторое время, может, минут через десять, двое пришли к Джейнис. И еще через полчаса — плюс-минус — на территорию влез Джон. Незваные гости тут же ушли, словно... Словно почуяли его. Знал ли он, что моей жене грозит беда, и хотел предупредить? Или, может, хотел отвлечь их всех разом? Я просто знал, что, так или иначе, сделал он это неспроста, и нужно было срочно и очень серьезно поговорить. Потому что твари, пришедшие за ним, были опасны не только для него самого, но и для нас. Позже Джейнис описала разговор со стариком и женщиной. От ее рассказа я тут же во всех подробностях вспомнил свой сон. Сама же она то хваталась за все подряд, то обнимала себя за локти, стараясь унять дрожь в руках. “Понимаете, миз, наш песик сбежал, — сказал он, как только я открыла дверь. Я даже их толком рассмотреть не успела, как они вошли. Эта женщина, она будто таран запихнула меня внутрь! — Вообще-то он хороший, не кусается, но иногда сбегает. Знаете вы, мэм, куда он мог деться?" Их голос, Пол... Не знаю даже, как описать. Хриплый, глухой, как будто говорит не человек, а шуршащая бумага. "Понятия не имею, о чем вы говорите. У нас нет собак." "О, как же так, мэм, но мы видели, как вы везли нашего песика на громыхающей колеснице!" — Это он так грузовик назвал? — Я удивился не столько нелепости такого словосочетания, сколько налету старины на нем. — Да. Знаешь, мне подумалось, что я могу сказать что-то вроде: «О, этот пес... Да, это собака друга моего мужа, но она никогда не сбегала и с рождения жила у него, вы, должно быть, ошиблись.» А потом я взглянула в глаза женщине, и я поняла, что она уже прочитала все мои мысли. Она знала все, что им было нужно, и вопросы оставались простой формальностью. "Итак, миз, вы вспомнили?" — прошелестел старик, и мне захотелось его выгнать. Просто взять и вытолкать за дверь, потому что какое право у них вот так вламываться?! И все же я ответила, что ничего не знаю. Сказала, что спешу, что им лучше уйти. Она помолчала, собираясь с силами, и затем продолжила: — Он говорил и смотрел мне в глаза. Я не знаю, что случилось, не успела понять... Услышала только: "Ну что же, миз, если все же узнаете, где наша зверушка, вы нам скажете". Может, мне показалось, но он как будто хотел обнять меня. Потом вдруг он и женщина обернулись на дверь, словно кто-то позвал их, и они ушли. Мне же... стало нехорошо, настолько, что пришлось звонить доктору и умолять его прийти. Знаешь, — она весело усмехнулась, — боюсь, если они снова придут, мне конец. От этих ее слов мне тоже стало нехорошо. Сама мысль, что такое и впрямь может случиться, казалась неправильной, несправедливой, и пугала получше любых кошмаров. Не дай им забрать ее, сказал Джон. — Больше они не тронут, — пообещал я, крепче прижимая жену к себе. — Зверюга разыщет Джона, и мы разберемся, как спровадить их туда, откуда они явились. Позже я смеялся над своей уверенностью, над тем, как думал, что стоит им вновь замелькать на моем пороге — я дам отпор. Слишком мало я знал, а понимал еще меньше. Но я в любом случае был готов защитить ее, с чем или кем бы ни столкнулся. — Больше боли они не причинят, — повторил я решительно. Джейнис напряглась в моих объятиях. Чуть отстранилась, так, чтобы смотреть в глаза, и спросила с суровой твердостью: — Вы ведь не собираетесь отдавать им Джона, правда? Моя прекрасная, бесстрашная Джейнис. — Конечно нет, — ответил я серьезно. Друзей не отдают на растерзание, хотелось добавить мне, но ее и такой ответ устроил. Через четверть часа раздался звонок. Зверюга, задыхаясь, спросил, как Джейнис, и его вопрос слился в один невнятный набор звуков. — Почти полный порядок, — ответил я. — Но это сделали те самые... существа, и они были достаточно настойчивы. — Знаешь, где старый белый карьер? Давай туда, помощь точно понадобится. Не успел я и слова сказать, как он повесил трубку. Джейнис вряд ли слышала хоть что-то из нашего короткого разговора, но все поняла. — Я не хочу оставлять тебя одну, — признался я. — Они могут вернуться и Бог знает что еще сделать. Она обняла меня, прижалась щекой к моему плечу, и почти прошептала: — Езжай. Разберитесь, в чем дело, и прогоните тварей туда, откуда они явились. И будь осторожен, Пол. — Тут ее голос дрогнул, и я понял: это был не шепот, а хрип. Она плакала. — Обещаю. Я поцеловал ее так нежно, как только мог. Хотел успокоить, уверить, что все в порядке, мы справимся, но и чтобы это не было похоже на прощание. Прощаться никто не собирался. И все же оставить ее я боялся. — Думаешь, Изабель не будет против, если кто-то поможет ей с детьми? Все же нелегко и работать, и следить за малышами... — Они не такие уж и малыши, но да, думаю, она не будет против. В глазах Джейнис я увидел облегчение.

***

Заброшенный известняковый карьер оказался заросшей ямой на склоне холма в шести милях от города. В низине земля почти никогда не просыхала полностью, и на влажной грязи четко виднелись большие отпечатки лап. — И там тоже, — Зверюга указал на густые заросли. У самой земли валялись обломанные веточки и листья, заляпанные темными пятнами. — Пошли, — он шагнул сквозь кустарник, на едва заметную проторенную тропку. — Только смотри под ноги, тут есть змеи. Не знаю, ядовитые или нет, не хочется проверять. — Мы в Луизиане. Тут все ядовитое. На самом дне земля сменилась каменистым плато, оставшимся после выработок. Только голый щербатый булыжник, обрывающийся трещинами и провалами тут и там. На сером отчетливо темнели бурые пятна, уходящие пунктиром через трещины. Я вглядывался в рябящий серый цвет, и замечал иногда спиральные завитки с крапинками бурого — змеи, свернувшись кольцами, грелись на солнце. Они совсем не обращали на нас внимание, но мне казалось, что каждая из них провожает меня взглядом, сверлит глазами-бусинками затылок. Кровавые пятна резко обрывались за выступом большой расщелины. Камень нависал над ложбиной, надежно укрывая в своей тени большую ее часть. Я подошел слишком близко к краю, и вниз упали камешки. В темноте тут же блеснули глаза. Раздалось сдавленное рычание, неумелое и опасливое. — Тише, друг, это мы. Тише, — Зверюга успокаивающе протянул ладонь к Джону, но тут же отдернул: глухо клацнули зубы. — Спокойно, ты чего? Все хорошо, тише, ну... Я всмотрелся в полумрак, силясь разглядеть хоть что-то. Постепенно глаза привыкли. — Назад! — Я дернул Брута за руку в последний момент. Он собирался, поставив руки на шершавый склон, спуститься вниз. — Смотри. Он вгляделся в силуэт Джона, который идеально сливался с темнотой, и наконец увидел. Вокруг него, на его боку, спине, бедре, на передних лапах, даже под животом — всюду были змеи. Серые, они были невидимы на фоне камней, и безмятежно лежали на нашем друге, словно на гигантской грелке. Джон протяжно заскулил, и выражение отчаяния на его лице было красноречивее любых слов. Он что-то говорил, безнадежно старался что-то объяснить, и смотрел прямо в глаза. От его взгляда я вздрогнул. Он точно видел всю мою душу, вывернутую наизнанку, точно понимал, что ничего из сказанного им не обретет нужного смысла, и от этого его взгляда у меня защемило сердце. Насколько же все несправедливо. Он обреченно положил голову на лапы, прямо рядом с толстым змеиным телом. — Перестань! — крикнул Брут. — Еще раз подобное выдумаешь — по голове настучу, понял? Я никогда не видел его таким возбужденным. Настоящий страх сквозил в его голосе. У них проблемы со взаимопониманием точно не стояли так остро. — Помоги, — обернулся уже ко мне, — уговорить. Считает, что виноват во всем происходящем. Думаю, будь я на месте Джона, думал бы так же. Но ведь не вина мыши в том, что за ней охотится кошка, верно? — Слушай, я знаю, тебе страшно. Но и нам тоже. Покажи что знаешь, и мы придумаем, как это все разрешить. Ты отвел их от Джейнис, значит, что-то тебе известно. Что они могут? Джон, пожалуйста, помоги нам понять. Помоги нам помочь тебе. — Веришь нам, приятель? — Зверюга ласково улыбнулся ему и вновь протянул ладонь. Джон легонько толкнул носом змею, свернувшуюся на боку. Она подняла квадратную голову и медленно, с шипением, сползла с него. Следом за первой соскользнули остальные. Он тяжелым прыжком выбрался на поверхность. — Хотя бы змеи пожалели, да? Он сказал это так, словно... Словно все было в порядке вещей. Словно не было ничего необычного в том, что дюжина змей по первой молчаливой просьбе слезли с него, едва ли не сказав на последок: "Спасибо, что погрел нас, дружище, заходи еще." Зверюга отряхивал его спину от сухой травы и мха, и в глазах у него блестели слезы. Засохшая кровь темнела на животе, но даже глубокие рваные раны от клыков сторожевых псов не казались такими жуткими, как два красно-черных отверстия на груди. Джону же это как будто и не мешало. Страх затмевал любую боль. Он рысил далеко впереди машины. Отказался ехать с нами, демонстративно отвернулся и помчался широким шагом по обочине в сторону дома, чуть припадая на правую лапу, ближе к которой попали пули. Зверюга только пожал на это плечами, как-то тоскливо вздохнул, и забрался на пассажирское сидение. Дорога была молчаливой, долгой и тяжелой. Джон сразу же прошмыгнул в ванную, наработанным движением закрыл дверь и около получаса отмывался от крови. Зверюга с таким видом мял в руках зеленый платок, гипнотизируя его тяжелым взглядом, что я решил его не трогать. Когда Джон вышел, то забрался на диван в свое гнездо из одеяла. Зверюга сел напротив него. Смотритель и заключенный, вот как это выглядело. Они сверлили друг друга глазами, и один высился как горный пик, хотя отчаянно хотел сжаться до размеров точки, а другой с нечитаемым выражением смотрел на него. Мне показалось, что он пытается его заставить. Не грубой силой, но чем-то схожим. Джон смотрел то на Брута, то на меня большими испуганными глазами и ждал своей участи. Я сел рядом с ним и сжал его запястье. Все в порядке, все будет хорошо. Джон тихо заскулил, принимая неизбежное, и мотнул головой, указывая Зверюге сесть с другой стороны. Мы положили руки ему на плечи; влажная чистая шерсть под пальцами отдавала приятной прохладой. Я почувствовал, как все мое нутро рывком тянет куда-то в глубину. Не зная, что увидим, мы погружались в память Джона Коффи, и мимо проносились цветные всполохи, которые постепенно скручивались в гигантские спирали на фоне бесконечной черноты.