Великий из рода Малфой

      Абрахас не понимал других людей.       Абрахас не понимал людей.       Они торопились и вечно не успевали, они старались казаться лучше, но вместо того, чтобы продумать тактику хотя бы лжи, они производили мимолетное первое впечатление, а потом представали в своем истинном облике. И сразу же прощали друг другу эту ложь. Абрахас чувствовал себя так, словно входил в клетку с обезьянами.       Первый же прием, на который вывели в свет близнецов Малфой, закончился скандалом и нет, не наказанием, Малфоев никогда не наказывали, но серьезной беседой в кабинете отца. Исида тихо плакала: ей понравилось среди людей, и теперь по ее лицу катились большие слезы и падали на шелк специально сшитого для первого приема платья. Абрахас перевел на нее взгляд, потом вслед за взглядом повернул голову, достал платок и прижал к ее щеке, к другой.       — Абрахас, — начал отец.       — Я не буду говорить, пока Исида расстроена, — отрезал семилетний наследник.       — Хорошо, утешь ее, — легко согласился глава рода и сел в кресло и замер, словно его нет. Абрахас к печали сестры отнесся серьезно: переставил стул, сел напротив, обнял ее, давая уложить голову себе на плечо. Они были почти неотличимы в этом возрасте: худые, рослые, с длинными светлыми волосами, тонкими и легкими, как пух, заплетенными в одинаковые тощие косички. По сравнению со своими детьми, глава правящей семьи выглядел не в пример более привлекательным, несмотря на вырожденческие черты и настолько искривленный позвоночник, что казалось, будто у него горб. Бальтазар, худой до истощения, походил на огромного белого паука или одетый в роскошный камзол скелет, на котором давно растворились от времени мышцы и плоть. Его жена, похожая на него как две капли воды, не казалась такой инфернальной, но в ней не было природного очарования, как в Бальтазаре, после нескольких минут беседы с которым окружающие забывали о его странной внешности. Когда у Исиды не осталось слез, Абрахас встал, дошел до графина, налил воды в стакан и вернулся.       — Это ты все сделал, — проговорила Исида. — Ты виноват, что мы ушли!       Губы у Абрахаса дрогнули от неожиданной обиды, но он не дал ей разрастись.       — Я сейчас буду говорить с отцом, — сказал он ей. — Надеюсь, к тому моменту, когда он обратится к тебе, ты успокоишься, — он переставил стул на место и невозмутимо уселся на него, сложил руки на коленях.       — Твое поведение непозволительно, — сказал Бальтазар Малфой. — Ты должен вести себя цивилизованно.       — Пусть они ведут себя цивилизованно, — спокойно отозвался Абрахас. — Они настолько примитивны, что мне отвратительно дышать с ними одним воздухом.       — Ты неправ, — глава рода Малфой едва заметно улыбнулся. — Почему, Абрахас?       — Потому что вокруг меня множество существ, — подумав, ответил мальчик. — Все они делят со мной воздух и мир. Многие из них примитивнее меня. Да, я был неправ.       — Ты расстроил сестру, показал себя глупее, чем те, кого ты назвал примитивными, лишил меня возможности увидеть тех, от кого зависит мой американский проект. Твоя сестра плачет, твоя мать недовольна, я, возможно, потерял деньги. Что из этого следует?       — Знание, — ответил Абрахас, снова подумав. — Я научился, — он повернулся к Исиде, взял ее руку и поцеловал. — Прости меня. Я обещаю, что следующий прием будет для тебя праздником.       Глядя на Исиду, которую вел в танце ее брат-близнец, многие говорили, что очаровательнее девушки не найти. Это было не так. Шестнадцатилетняя наследница половины огромного состояния Малфоев не была красавицей: у нее была мальчишеская фигура без талии, которую кое-как формировали сшитые на заказ платья, тонкие бесцветные губы, проваленные щеки. Красивыми были волосы, тяжелые, переливающиеся жидким серебром, прохладные и скользкие, как шелк, глаза, светлые, как у всех Малфоев, в обрамлении черных ресниц, растущих косо, потому глаза были словно обведены тонкой тушью художника. Красивой была длинная шея, узкие запястья, полупрозрачные пальцы — вслед Исиде Малфой невольно оборачивались. Она не подходила канонам магической моды на невысоких девушек-куколок или магловской — на полнокровных красавиц с яркими губами и темными вьющимися волосами, но она притягивала взгляды всех. Высокая, тонкая, бледная, как видение; рядом со своим братом она казалась сошедшей со старинных свитков девой из дивного, нездешнего народа.       — Нам стоит объявить о свадьбе.       — Ее не будет.       Иногда Абрахасу хотелось ударить ее.       — Мы не можем растрачивать нашу кровь. Мы пришли в этот мир вдвоем, ты держала меня за руку с первого своего вдоха.       — Я от тебя устала, Абрахас. Отец сказал, что никогда не принудит меня к браку, тем более с тобой.       — Мы через год станем совершеннолетними! — он не понимал, искренне не понимал, почему, почему она ведет себя так, как все эти люди вокруг. Откуда это в ней? Исида, древний идеал женственности и материнства, отвергала его раз за разом. Они были раньше близки так, что читали мысли друг друга, но сейчас Абрахас не понимал ее, ее мысли как горячечный бред. Она хочет свободы от него — как это может быть, он ведь не враг.       — Сможешь жениться на ком захочешь, — Исида беспричинно жестока и равнодушна, и Абрахас не мог понять, почему. Они не ссорились, он избегал размолвок специально, и их брак — это естественное положение вещей.       — Отец! — обращение звучит как крик отчаяния, и Абрахас чувствует его именно так. Он уже готов звать на помощь, потому что ничего не понимает.       — Исида будет делать то, что посчитает нужным, — проговорил Бальтазар, выбивая почву из-под ног у Абрахаса. Исида посмотрела на брата торжествующе. — Она знает, что я был бы доволен вашим браком. Но если она не хочет, я не буду ее неволить. Мы не люди, Абрахас. Наши женщины равны с мужчинами, и слово Исиды равно твоему слову передо мной. Я глава рода, а вы мои дети; я не принуждаю тебя и не стану приказывать ей.       В поступках Исиды нет логики, потому она сама раскрывает ему сначала двери в свою комнату, потом объятия. Ночная рубашка лежит на полу, туда же летит одежда Абрахаса. Насилия не получилось, хотя Абрахас на него решился, хотел сказать ей потом, что никто не возьмет ее в жены теперь, кроме него — Исида ждала его с не меньшим нетерпением, и он и слова ей сказать не успел, как оказался в ее постели, а она трясущимися от волнения руками снимала с него одежду, гладя обнажающееся тело.       — Ты пытаешься уйти от неизбежного, — прошипел Абрахас зло, но больше по инерции, он слишком готовился был грубым, что противоречило его натуре, тем не менее двигался мягко и осторожно, чтобы ни в коем случае не причинить ей боли. — Кому ты нужна теперь, кроме меня?       Он над ней, в ней, и Исида, смеясь, ласково перебирала пальцами по его плечам, гладя еще белую кожу без татуировок. Он думал, это убедит ее. Но Исида, оборачиваясь через плечо, целовала его долго и нежно, а потом снова уходила, вновь отвечая отказом на очередное предложение. Абрахас умолял, угрожал, клялся измениться, стать тем, кем она хочет его видеть, вспомнив о своей человеческой части, пытался быть романтиком, поняв, что это не помогает, запугивал, однажды даже применил Империус. Исида смеялась над ним, внимательно слушала, как он расписывает ей великолепное будущее с ним или ужасное — с кем-то еще, да и с кем, ты ни одного человека к себе не подпустишь, они грязные, они животные… Исида закатывала глаза и снова оставляла его одного: на приеме, в доме, в лесу, в постели. Из раза в раз она оставляла его одного, из года в год.       — Зачем ты так поступаешь? — Абрахас прижал ее руку к своему сердцу. — Я с тобой, у твоих ног, я весь в твоей власти. Ты уходишь и возвращаешься ко мне, всегда ко мне, но я предлагаю тебе брак — и тебя снова нет рядом. Сколько ты будешь бежать от меня, Исида? Сколько я буду идти за тобой?       — Жениться тебе надо, — с улыбкой ответила Исида. — Я прихожу к тебе, потому что мне скучно. Потому что я так хочу. А связывать с тобой жизнь — нет.       — Наши жизни связаны.       — Тогда что тебе не так, Абрахас?       Она лжива и тороплива, как люди. Абрахасу хотелось прибить ее руки к перекладине кровати, как магловский пророк был прибит к кресту, но он знал, что она, как и тот, останется свободной. Испустит дух, но не дастся ему вся, как он хотел, как ему нужно. Он заворачивался в тонкое-тонкое одеяло, закрываясь от всего света, утопая в своей бессильной злобе — отец на ее стороне, повторяя, что Исида сама решит свою судьбу, мать вроде как согласна с сыном, но нельзя же принуждать, и потому она делает вид, что не замечает того, что происходит в доме. Любовь — привилегия свободных. Сквозь ткань Абрахаса гладят по спине — Исида приходит сама и ложится в его постель, и стоит ему повернуть голову, как она ловит его в поцелуй, не давая выплеснуть скопившийся на языке яд.       Он не знал ее любовников. Вероятно, их вообще не было, иначе зачем ей приходить к нему? Они стояли перед зеркалом; Абрахас сзади, скрестив руки на ее груди, и их почти не отличить — один рост, одинаковые лица. Исида развернулась в его руках и обняла его за пояс, целуя в губы. Они не закрывали глаз, наблюдая друг за другом. Как ни странно, нравилось им совершенно разное: Исида любила нежность и страсть — осторожные, почти трепетные поцелуи, едва касающиеся губ, и резкие движения. Абрахас, зная, как лучше, сжимал ее руки до синяков и наваливался всем телом, не позволяя ей вдохнуть. Исида потом не могла колени свести и, отдыхая, ласково гладила спину Абрахаса кончиками пальцев. Губы у нее чуть розовели от прилившей крови. Абрахасу вообще не нравилась физическая близость. Слишком жарко, слишком странно, а когда наступает резкое и короткое блаженство, почти сразу накатывает омерзение от ощущения пота на коже, волосы липнут к шее. Все как-то дико, по-людски и стыдно.       Но Абрахас не знал, как бывает иначе. От одной мысли о том, чтобы переспать с кем-то еще, ему становилось физически плохо. Исида слушала его откровения с насмешкой, и в душу его закрадывались сомнения: вдруг это с ним что-то не так? Вдруг потому она и отказывает ему снова и снова? Он пытался понять, чего хочет, что ему нравится — Исида же говорит, как ей приятно, почему он сам про себя не знает? И в какой-то момент осознал: все так, кроме человека. Ему просто не нравится Исида, она не привлекает, не вызывает в нем ничего, кроме чувства долга.       Она поняла сразу, с одного взгляда, обняла его, налетев с разбега, повисла на шее. «Люблю тебя, люблю, — беспорядочно целуя, шептала Исида, смеясь от счастья. — Пойдем. Пойдем со мной!» Она вытащила его из поместья, которое он покидал только для походов в банк и совместных поездок с отцом, и втолкнула в водоворот магического света. Абрахас изумленно оглядывался: куда пропали грязные тупые животные кругом? Юный лорд Лестрейндж, оставшийся без родителей, воспитанный призраком одного из своих предков — потомок береговых жителей, давних врагов. Сын прародителя рода Малефлуа, от которых пошли Малфои, когда-то проклял Лестрейнджей, и жена его, второй раз отправляясь в страну мертвых, призвала на головы тех, кто пришел за жизнью сына сида, горе двух миров. Теперь потомки давних природных врагов пожали друг другу руки и сидят рядом. Раскрываются двери, и входят три человека — Исида сразу же направляется к одному из них, берет его под руку и провожает к своему брату. Тяжелая, туго заплетенная коса воина падает с плеча на грудь, когда новый знакомый кланяется:       — Маттиас Эйвери.       Абрахас привычно положил руку Исиде на колено во время разговора с Мэттом; она не отдернулась, только переплела с ним пальцы и принялась, слушая беседу, теребить его кольцо. На них косились, но молчали.       — Кто это, Ал?       — Наследник Малфой, — Альбус Дамблдор ревниво посмотрел в сторону новой звезды. Конечно, это ненадолго, общественный интерес долгосрочным не бывает, но пока что Абрахас Малфой, пожалуй, самый известный колдун магической Британии.       — Нет, с ним… это его жена? Они так похожи.       — Это его сестра, — ответил Дамблдор и добавил. — Малфои женятся на сестрах, Геллерт. Их свадьба — вопрос времени.       — Но они не женаты, — утвердительно проговорил Гриндевальд, смерив Абрахаса взглядом с головы до ног. — Интересно, почему.       От Абрахаса явно ждали сцены. Ждал Бальтазар, к которому он больше сотни раз подходил с требованием отдать ему Исиду в жены, ждала мать, признававшая непоколебимое упорство своего сына. Геллерт, сидевший с дальнего края стола, как положено гостю, после слов Альбуса о том, что Малфои женятся на сестрах, думал, кто ударит заклятием первый: сам Абрахас или его страшный отец, страшный — до первого сказанного им слова, дальше Геллерт боролся с явно неадекватным чувством глубокой симпатии к пауку-альбиносу, как он стал его про себя называть. Даже Исида не исключала, что брат внезапно вспылит. Абрахас специально смотрел на единственного человека за их столом особенно долгим взглядом, отмечая, как тот начинает нервничать. Абрахас не чувствовал ревности, хотя должен, наверное. Он читал о ней: ревность — чувство, возникающее при недостатке внимания, любви или уважения от любимого в то время, когда другой получает их от него. Он должен был это чувствовать.       Потом Абрахас пришел к выводу, что ревность — слишком человеческое чувство в худшем смысле этого слова. Исида была с ним к взаимному удовольствию, но теперь он не хочет ее тела, мысли очистились от болезненного жара, и он легко и радостно беседует с ней, когда рука другого мужчины ласково гладит ее руку. Они ненадолго расходятся, и Абрахас как-то чувствует, что Геллерт снимает с нее платье, но его терпения, человеческого терпения не хватает, чтобы снять шелковую рубашку с длинными рукавами, поэтому он обнимает Исиду, сминая руками нагретую скользкую ткань, целует в губы, в шею, спускается к груди. Абрахас с силой проводит ладонью по горлу, морщась: ей же так не нравится, он точно знает, но почему-то Исида ничего не говорит, как говорила ему. Они падают на постель, и Абрахас начинает чувствовать раздражение, но не потому, что Геллерт, постанывая от нетерпения, торопливо задирает на Исиде рубашку до груди, проводя ладонью по впалому животу, не потому, что она разводит колени, нетерпеливо облизывая снова розовеющие губы, а потому что в доме, в его доме — чужой. Плевать, что он делает, кто он, кто привел его; это его дом, и в Абрахасе впервые просыпается глубинная, страшная ярость. Он думал прежде, что испытывал злобу; нет, никогда прежде.       Исида захлебывается именем Геллерта, плачет и смеется от восторга. Геллерт садится в ворохе одеял и сбитых простыней, хватает ее под колени и дергает к себе; Исида выскальзывает из рубашки и остается под его руками вся — раскрытая, доверчивая, раскинув по подушкам серебряные волосы. Геллерт переворачивает ее на живот и медленно входит. На ум ему приходит слово «чисто»: все белое вокруг — простыни, волосы, смятый шелк. И даже то, что нет крови, ему безумно нравится, хотя он понимает, кто был первым у Исиды. Ему все равно; он наклоняется и проводит губами по ее позвоночнику, продолжая гладить ее бедра. Исида выгибается и плачет, потом приказывает ему, но он продолжает специально двигаться как можно медленнее, привыкая ко всему новому. Раскаленная кожа остывает, и они медленно ложатся, расслабляясь, и настает момент нежности, который прежде Геллерт так ненавидел.       Но не сейчас. Сейчас все так, как он на самом деле хотел, не отдавая себе отчет. Исида, обернувшись к нему, гладит его по щеке и целует в губы, не раскрывая рта, потом прижимается еще сильнее, скрещивает ноги, зажимая его член между бедер, снова вжимается в него, отправляя по телу отголосок наслаждения. Геллерт никогда не понимал поз на античных скульптурах, когда женщина в руках мужчины изгибается совершенно неестественно, но Исида обнимает его за шею, заведя руку назад, и запрокидывает голову, позволяя ему целовать и гладить ее горло, и ему удобно, ему правильно быть с ней на одной постели так, увязнув в ее бело-розовой нежности — комната, ткани, кожа и волосы, белый прохладный шелк волос, выплеснувшийся на его шею. Ее грудь ложится в ладони, при прикосновении она кажется больше, чем на вид, и Геллерт, лаская ее, проваливается в практически незнакомое ему состояние абсолютного покоя и безвремения. Во всем мире только он и она, мужчина и женщина, созданный из хаоса порядок, два бьющихся в унисон сердца.       Утро пришло в четыре часа, когда в спальне появляется третий. Геллерт чутьем хищника ощутил чужое присутствие и открыл глаза, чуть приподняв голову; они с Исидой спали, обнявшись, Геллерт укрыл ее, из последних сил подтянув за край одеяла, так что спереди ее согревало оно, сзади — он сам своим телом. Возле постели стоял Абрахас, и пусть он был в тени, лица не разглядеть, что-то в его облике Гриндевальду не понравилось.       — Оденься и выйди, поможешь мне, — коротко сказал Абрахас и исчез.       Негоже не соблюдать слово хозяина дома, даже если тот сам неучтив. Геллерт нехотя разжал руки, отлепился от Исиды и накрыл ее вторым одеялом, натянул рубашку и брюки, подобрал укатившуюся под кровать старшую палочку, трансфигурировал из собственного платка букет яблоневых веток, положил на подушку, чтобы она не подумала, будто он ее бросил, и вышел. Он не знал, куда идти, дом Малфоев был огромным, раза в два больше его собственного замка, который он считал просторным, за один вечер, который он провел в римском зале, он узнал, что Абрахас собирается Малфой-мэнор перестраивать, делая два новых крыла и убрав нижний жилой этаж. Геллерт растерянно огляделся и сразу увидел Абрахаса в конце галереи: он сидел на стуле, и Геллерту показалось, что он пьян.       — Ты не мог бы привести меня в порядок до того, как поднимутся мои родные? — едва слышно проговорил Абрахас, поднимая голову. Геллерт увидел, что губы у него залиты кровью, на щеке и виске глубокий рваный порез.       — Что случилось? — он присел перед ним, залечивая сначала открытые раны, потом осторожно расстегнул на Абрахасе рубашку и помог снять. Абрахас уже начал покрывать тело защитными татуировками, но все равно ребра были явно сломаны. «Я не чувствую боли, — успокоил Малфой. — Но лечение все равно необходимо, а то я даже не почувствую, что умираю».       — Я встретил Альбуса Дамблдора, — сказал Абрахас, глядя на Геллерта сверху вниз. Рука Гриндевальда на миг замерла, и бок Малфоя ожгло холодом, он ахнул от неожиданности. — Он почему-то посчитал, что ты стал мне близок. Я не отрицал, откуда мне было знать о том, что он говорит о любовных отношениях.       — А мы близки? — усмехнулся Гриндевальд, заглянув в стеклянные глаза Малфоя. Он ничего не сказал Альбусу, ни единого слова, просто ушел и не вернулся, потому что не нашел в себе сил взглянуть ему в глаза. Ведь Альбус долго не верил ему, боялся, говорил, что он поиграет и забудет, а для него это будет слишком больно, чтобы это пережить. Геллерт, тогда влюбленный, не скупился на признания и обещания: «никто, кроме тебя», «ты и только ты», «хочешь, я на крови тебе клятву дам?» Альбус ревновал его к Абрахасу: наследник Малфой ворвался в британское общество и перевернул его с ног на голову своей показной роскошью, которую можно было бы счесть вульгарщиной, будь это не Абрахас Малфой, своими деньгами и образом всесильного владыки, западного короля, рядом с которым с одной стороны лорд Эйвери, а за другим плечом — его сестра, невеста с миллионным приданным, еще один козырь новой звезды магической Британии. Дамблдор опасался Абрахаса, его ласкового голоса, редкой красивой улыбки, нелюдского обаяния, и опрометчиво практически не видел Исиду, сразившую Гриндевальда плавным поворотом головы и тем, как стекли по плечу ее брата ее волосы — словно пролился жидкий неземной металл, и Геллерт понял, что или эта женщина будет его по законам и правилам цивилизованного мира, или он убьет всех, кто встанет на его пути. Он явился к гордой британке как положено, с цветами и подарками, на что она рассмеялась ему в лицо, взяла за подбородок, долго посмотрела в глаза, не обращая внимания, что он выронил цветы на землю, утонув в пустоте ее взгляда.       — Я могу просить твоей руки, — проговорил Геллерт, разглядывая ее горящими глазами. — Я имею право. Во мне королевская кровь, я богат; я отдам твоему отцу столько золота, сколько он пожелает.       — Хорошего же ты мнения о моем отце, его богатстве и его запросах. Не понравишься ему — и он потребует по галлеону за каждый мой волос, — усмехнулась Исида. Она сидела на пальто Геллерта, расстеленном на толстой ветви разлапистого дерева во дворе магловского университета, как никогда похожая на своих нечеловеческих предков, не замечая, как смотрит на них профессор филологии, идущий домой с лекций.       — Я очарую его, — отозвался Геллерт, опираясь на теплое дерево по обе стороны от ног Исиды, обнять ее он не решался.       — Ты с континента. Между нами практически море. Во всех смыслах.       — Как видишь, я переплыл.       — Я намного богаче, чем ты.       — Скажи мне слово, и я завтра же отправлюсь грабить алмазные прииски.       — Я не хочу замуж. Быть невестой, женой… — она поморщилась.       — Надену платье на нашу свадьбу, — невозмутимо сказал Гриндевальд, и Исида закрыла рот ладонью, скрывая улыбку.       — Ты еще ни разу не говорил с моим братом. Он убьет тебя.       — Перед знакомством напишу Носферату, чтобы он вернул меня с того света в случае чего.       — Что может заставить тебя отступиться? — коварно спросила Исида.       — Только ты, — отозвался Геллерт. — Если скажешь, что не любишь меня. Тогда… Тогда да, больше меня ты не увидишь.       — Я не… — проговорила Исида и, выдержав паузу, продолжила. — …скажу так.       Альбус не знал, он не сказал ему и исправно отвечал на письма и записки, которые тот передавал ему, не понимая, почему Геллерт внезапно начал пропадать, а когда заскакивает, то не остается дольше, чем на пять минут и не оказывается с ним, Альбусом, наедине. Геллерт не может признаться, глядя в его глаза, что все то, что было между ним и Альбусом, кажется дешевой постановочной открыткой по сравнению с бездной, которую распахнула перед ним Исида — бесконечное море, беспредельная пустота в ее глазах, и в глубине — такие чудовища, что не снились даже самым отъявленным храбрецам. Нелюди; Геллерт не знает, но чувствует это; они дурманят разум, отнимают жизнь, играют в людей, как в куклы, а люди из поколения в поколение следуют за ними, как дети за ворожбой крысолова, мечтая о чуде — любви такой, на какую не способно человеческое существо.       Вдруг именно он окажется счастливчиком, с которым не будет игр?       — Ты занимаешься любовью с моей сестрой в моем доме, а только что раздел меня самого, что немногим позволено, — вернул улыбку Абрахас. — Пожалуй, да.       — Так что с Алом? Альбусом? — не удержался Гриндевальд, невольно чувствуя ответственность и сожаление.       — Он был расстроен, а я рассеян, — ответил Малфой, не желая говорить о том, что позорно проиграл, пропустив банальный Ступефай прямо в грудь, и Дамблдор хотел, но не стал его добивать, передумал в последний момент. Отчего-то Абрахас знал, что как он сам чувствовал Исиду, так и Дамблдор чувствовал сегодня ночью Геллерта. Только вот думал, что с ним был сам Абрахас.       — Ты не ревнуешь? — спросил Геллерт осторожно, закончив лечение. Рубашку восстановить они не смогли и, когда Абрахас переоделся, вместе вышли на задний двор, чтобы ее сжечь.       — Я читал о том, что такое ревность, — ответил Абрахас, зачарованно глядя на огонь. — Но я не испытываю подобных ощущений. В них нет смысла.       — Мне известно, как принято в твоей семье, — сказал Гриндевальд, решившись. — Она должна быть твоей. И ты был с ней, я тоже знаю.       — Исида сказала тебе обо мне? — спокойно задал вопрос Малфой. Рубашка медленно прогорала, зачарованные нити не давали ей вспыхнуть.       — Нет. Но я понял, — Геллерт повел плечом. — Я тоже не ревную, ты не подумай.       — Мы действительно не отдаем наших женщин, — сказал Абрахас. — Исида должна была стать моей женой, но ни я к ней, ни она ко мне не испытываем ни любви, ни страсти, которые переживают друг к другу мужчина и женщина. Мы решили не насиловать самих себя.       — Почему такой порядок в вашей семье? — спросил Геллерт. — Что за дар в ней, коль вы так боитесь растратить его?       Исида не сказала. Абрахас медленно отвернулся от огня и посмотрел на Гриндевальда. Он стоял перед ним, такой же рослый, как и он сам, но куда шире в плечах, лицо красивое, как грех, вьющиеся волосы небрежно разобраны на пробор. Глаза разноцветные — возможно, тоже нелюдская кровь…       — Мы просто благородны, — отрезал Абрахас, отвернувшись. Этот чужак думает, что если он получил тело, он вместе с ним завладел и душой. Нет, Исида верна своим, даже отдавшись ему. Она не сказала ему ни слова о крови сидов.       Геллерта обмануть оказалось довольно легко. Он принялся говорить о том, что и Гриндевальды — благородная семья, в них королевская кровь. В какой-то момент Абрахас понял, что увлечение сестры — именно так он называл то, что происходит между Исидой и Геллертом — оказалось полезно. Абрахас Малфой, назвавший себя Хранителем магии, взял на себя обязательства по сохранению Завесы между магами и маглами. Геллерт Гриндевальд желал эту завесу сорвать; будучи якобы на его стороне, Абрахас получил возможность противостоять ему наиболее эффективно. Геллерт был желанным гостем в Малфой-мэноре, наследник Малфой, оказываясь на континенте, сам проводил с ним много времени. Одного только не учел Абрахас.       Эрна Малфой родилась в Сочельник. Абрахас и Геллерт несколько часов просидели в галерее, наконец Абрахас не вынес и заснул, подложив локоть под голову — уйти он не мог, Исиде было больно, и он словно перетягивал на себя часть ее страданий, сдавливая руку Геллерта. Тот сначала непонимающе таращился, потом понял, что близнецы связаны куда сильнее, чем кажется на первый взгляд.       Абрахас говорил Геллерту, что по обычаям семьи Малфой ребенка принимает глава рода. Исида не замужем, она все еще Малфой, но в знак глубокого уважения к нему, Геллерту Гриндевальду, глава рода Малфой уступает ему честь взять родившегося ребенка и даровать ему имя. На свет появилась девочка — Геллерт бесцеремонно толкнул в бок уснувшего наконец Абрахаса и поднялся на ноги, вошел в спальню, где была Исида.       Война прошла мимо Эрны. Девочка не знала ни слова по-английски — Исида говорила с ней только на немецком, в результате на этот язык приходилось переходить и Абрахасу. Он проводил с ней довольно много времени: Эрна была копией Исиды, и иногда Абрахасу казалось, что родись у них с сестрой дочь, она была бы именно такой.       Геллерт пал, как падают гиганты: своим падением погубив тех, кто пытался свалить его. Все те, кто был связан с ним, потянулись за ним на дно, и только один английский лорд в светлом камзоле, опираясь на трость, чтобы не перенапрягать простреленную ногу, спокойно стоял между клеткой с Геллертом и высоким столом судей.       — Лорд Абрахас Малфой, — представился колдун, прямо глядя в глаза Дамблдору, и чуть приподнял уголки губ в улыбке. — Мой отец преставился, теперь я — глава рода Малфой. Да, я вхожу в Великий ковен, но сейчас я не представляю его. Дело моего… личного интереса.       Эрна Малфой оказалась на континенте в самой дорогой женской школе магии в Швейцарии. Высокая, как и ее родители, к пятнадцати годам она, в отличие от матери и ее брата, расцвела иконописной красотой, унаследовав от отца вдохновенную свежесть. Ее губы не казались тонкими, как у Исиды, и ярко выделялись на бледном лице, сквозь тонкую кожу проступал румянец. Абрахас, прибыв на континент, чтобы забрать ее из школы на несколько дней и сообщить о болезни ее матери, в первый миг не узнал племянницу.       Она спустилась к нему с лестницы, просияв от радости встречи, взяла под руку, похвастав, что теперь выше его плеча, а когда они оказались в доме, и он наконец сказал ей о цели своего визита, тихо и горько вздохнула, сжалась и, когда он обнял ее, распахнула на нем камзол и спряталась под полой, положив голову ему на грудь. Эрна не заплакала, она и в детстве не плакала, храня тишину, почему-то она разговаривала больше на улице, в помещении — только по необходимости, и Абрахасу нравилась эта черта. У них был свой способ общаться; вот и сейчас Эрна взяла его ладонь и, вырисовывая каждую букву пальцем, сказала: «Я одна».       — Я не оставлю тебя, — проговорил он, гладя ее по спине через ткань своего камзола.       «Ты уедешь».       — На время, — Абрахас уставился в огонь. Малфоям благоволит вода, но его всегда завораживало пламя. — Скоро я заберу тебя домой. Малфой-мэнор теперь настоящий дворец.       «Когда ты приведешь туда свою королеву?» — спросила Эрна и выглянула, чтобы посмотреть ему в глаза. Малфой несколько мгновений просто смотрел на нее, отмечая гнев, обиду — и чувство превосходства. Все заранее знает.       Ну что ж. Девочке хочется разыграть красивую сцену, как из драматической пьесы — он не против. Немного дешево, но зрителей нет, значит, она старается для него, а он бережно хранил даже ее детские рисунки, которые она дарила ему.       — Однажды одна маленькая девочка стояла перед гобеленом семьи Малфой, — проговорил Абрахас холодно, как того требовала отведенная ему роль. — Она спросила меня, почему древо Малфоев выглядит, как линия времени? В большинстве своем мужчина и женщина рождают мужчину и женщину, и те также рождают двоих. В моем доме уже есть королева.       — Я не твоя дочь, — проговорила Эрна и вдруг вспыхнула вся, но блестящих глаз не отвела. — Мама хочет отдать меня замуж за Апполинера Малефлуа.       — Разве ты хотела бы быть моей дочерью? — спросил Абрахас и, не дожидаясь ответа, который и так знал, продолжил. — Я глава рода. Скажи мне ты, хочешь ли ты замуж за Аполлинера? Это мне решать, а не Исиде. Вы равны передо мной.       Эрна подняла руку и написала пальцем на его груди ответ, приложила ладонь к его ребрам.       — И ты понимаешь, кто, если не он, — уточнил Абрахас, прекрасно зная. Надо было услышать ответ. Они это уже обсуждали, правда, не с ней, и Эрне было всего тринадцать, но она всегда была не по годам разумна. Исида тогда впервые повысила голос на брата.       — Ты не посмеешь, Абрахас! Ты не посмеешь! Она… она ребенок, ты старше ее на двадцать пять лет! Я ведь для этого все делала, чтобы мы выбрались из этого порочного круга. Неужели… неужели ты ждал?!       — Я не единожды предлагал тебе брак, — Абрахас откинулся на спинку отцовского кресла в его кабинете. — Ты отказалась. Твоя воля. Но не тебе указывать, как жить и поступать главе твоего рода, Исида, — в голосе зазвенела сталь. — Ты не замужем. Я мог бы взять тебя в жены, и ты не посмела бы возразить мне, но я люблю тебя и ценю твою привязанность к Геллерту. — Я не человек! Мы — не люди, ты не смеешь меня неволить! — Отец умер, — напомнил Абрахас. — Я глава рода; мое слово — закон. Не злоупотребляй моим терпением, Исида. Я не насильник, и ты об этом знаешь лучше всех.       — Она моя дочь! — крикнула Исида, в ужасе глядя на него. Ей казалось, он понял тогда и согласился с ней. О, как она была счастлива наконец-то освободиться от него, пускай до этого они делили постель, но ей казалось, он признал ее правоту. На самом же деле он просто решил подождать — век магов долог, сейчас Абрахасу на вид не дать и тридцати.       — Да, я знаю, — издевательски согласился Абрахас. — Будь у тебя сын, он не был бы твоим единственным ребенком, остальные дети были бы от меня. Ты говорила, что не желаешь будущего со мной, и я исполнил твое желание по своей воле. Что ты опять хочешь от меня, Исида? Чтобы я исполнял все твои желания, все твои прихоти? Мне тебе звезду с неба не достать?       — Эрна помолвлена с Аполлинером, — сказала Исида, лихорадочно думая, что же сделать. — Ты хочешь рассорить нас с младшими семьями? Мы остались здесь одни, Геллерт в тюрьме. Если за нас не будут Малефлуа и их драконы, мы подпишем себе смертный приговор!       — Я глава правящей семьи, — напомнил Абрахас. — Лорд Эйвери за меня жизнь отдаст; спасибо, что познакомила. Рольф Лестрейндж, Том Реддл, тот самый наследник Слизерина… хотел бы я посмотреть на то, что останется от любого, кто решит угрожать моей семье. И не тебе говорить об отношениях с континентом; хотя бы вспомни, от кого рождена Эрна — от Темного лорда, который развязал мировую войну.       — Она носит мою фамилию, — проговорила Исида.       — Нет, снова неверно, — покачал головой Абрахас. — Она носит мою фамилию. Впрочем, я уже говорил, я люблю тебя, и потому заключенная по твоему настоянию помолвка Эрны с Аполлинером остается в силе. Тем не менее, в день совершеннолетия Эрна имеет право разорвать ее.       — И стать твоей женой, — с ненавистью договорила за него Исида.       — А это уже тебя не касается, — ответил Малфой. — Ты отвергла меня, я смирился и признал, что ты была права. Что говорит в тебе теперь, материнское чувство или женская ревность? Ты что же, передумала?       — Она не я, она не сможет сопротивляться тебе, ты это знаешь, — с голосе Исиды зазвенели слезы. — Ты сломаешь ее, душу из нее вынешь, тебе достанется бездушная кукла. Зачем она тебе, Абрахас? Тебе не будет интересно. Зачем, мне отомстить за отказ?       — Если тебе настолько одиноко без Геллерта, можешь просто сказать, и я приду к тебе… сегодня вечером у меня есть свободное время, которое я мог бы потратить на то, чтобы тебе… помочь, — едко сказал Абрахас. — Но от сцен прошу меня избавить. Я от тебя устал.       Эрна осторожно поднимает голову и медленно-медленно касается кончиками губ уголка рта Абрахаса. От него пахнет тисненой кожей, дорогим металлом и чем-то сладким, как дым перед жертвенниками. Послезавтра ему исполнится сорок. Сцена завершилась, занавес.       — С днем рождения, — издевательски сказала Исида, когда он переступил порог. Она сидит в кресле возле самого огня и пьет, и ни то, ни другое не может вытравить вечный холод из ее тела. От продолжительной болезни она похожа на призрак, и Абрахас не желает, чтобы Эрна видела свою мать в таком виде, потому он ее и не привез, хотя директор школы для девочек предлагала ему забрать ее, раздражающе называя Эрну «ваша дочь, мсье Малфой». Каждый глоток алкоголя отсекает лет десять жизни Исиды, Абрахасу надо остановить ее, но он молча смотрит, как она себя убивает, потом садится в кресло напротив и вытягивает ноги к огню.       — И тебя, Исида, — наконец выговорил он.       — Как тебе Эрна? — в голосе Исиды проскальзывают истерические нотки. Это болезнь, как мантру, повторяет про себя Абрахас. Исиды больше нет, есть только ее оболочка, и сама болезнь говорит ее губами, но чужим голосом, чужими словами. — Успел попробовать девочку, пока пятый десяток не пошел? Ей было больно, она плакала под тобой? Или ты влез ей в мозги и внушил, будто можешь доставить женщине хоть какое-то удовольствие?       Абрахас продолжает смотреть в огонь остановившимся взглядом. Бесполезно объяснять ей, что он не насильник и не спит с детьми. Эрна поцеловала его, зная заранее, что он не ответит, и потому не боясь, и он не ответил, потому что ей пятнадцать, потому что ему сорок, потому что сексуальные отношения взрослого с ребенком — это насилие, дети по сравнению с взрослыми бесправны. Конечно, он глава рода, и по сравнению с ним она будет бесправна всегда, но если Эрна скажет ему, что не желает его, он никогда не прибегнет к насилию. Уговорит, очарует, купит, сыграет, влюбит в себя, но никогда не принудит. К насилию, даже ментальному, прибегает тот, кто слаб, а себя таковым Малфой не считал. Наследник Малфой, встретив отпор, угрожал и пресмыкался; но теперь ему не шестнадцать. Он переломил ход войны и возглавил Великий ковен. Для него проявлять насилие — все равно что ювелиру работать циркулярной пилой.       Бессмысленно оправдываться перед Исидой: она вбила себе в голову, что он — похотливое животное, как люди, она не понимает, что Эрна одной с ним крови, последняя из его рода. Кто иной, кроме нее, может быть с ним? Он будет обращаться с ней так, что прекрасные девы из древних легенд позавидуют ей, женщине, которую он назовет своей. «Это болезнь», в миллиардный раз говорит себе Абрахас, отказываясь верить в то, что и в здравом уме Исида сказала бы ему то же самое. Порочный круг, так она говорит, отказываясь понимать, что это — сохранение священной крови. Какое счастье, что Эрна в куда меньшей степени человек, чем ее мать!       Исида выронила бутылку, и Абрахас успел призвать ее до того, как она коснулась пола. Пустая. Абрахас укоризненно посмотрел на сестру.       — Будь ты проклят, — проговорила Исида, глядя на него в упор. — Будь ты проклят, Абрахас Малфой. Когда у вас родится сын, назови его Люцифером.