I know life would suck without you

***

— Мартинез, давай хотя бы попробуем. Звучит молебно. Заискивающе, избито, но лучше, чем клишированное: «Будь моей девушкой», когда букет цветов протягивается одной рукой, а второй невольно со страхом прижимается к груди коробка конфет и шампанское. Кирк специально для этого вечера разжился самым лучшим: конфеты купил в магазине на Henry Street, совет по лёгкому «женскому» алкоголю спросил у Марины, хотя и знал, что Андреа не имеет ничего против крепкого мужского ирландского. Просто так уж повелось — если брался ухаживать за девушкой, будь добр, принеси что-нибудь романтичное, а не Рoteen со льдом, мятой и лаймом в закуску, как для посиделок с совсем не-близкими-знакомыми. Андреа какое-то время смотрит недоверчиво. Думает, наверно, что он башкой сильно треснулся. Кирк, если честно, первое время думал так тоже, когда проснулся после неудачного взятия грабителей в банке на больничной кушетке, а от врача неожиданно узнал, что его притащила сюда кудрявая смуглая особа, которая, к тому же, оставила ещё и свой номер как доверительного лица, кому можно было позвонить, если ему вдруг станет хуже или нужно будет из больницы забрать. — Не хочешь для начала объясниться? Она держит дверь вытянутой рукой открытой, опирается спиной о косяк и заграждает ему путь дальше. Смотрит вопросительно, пытается понять, что творится в этой странной белобрысой колючей башке, и Кирк, волнительно сглотнув, едва заметно хмурится. Объясняться было за что. Он после их поцелуя её недели две избегал. Не разговаривал, прятался, передавал указания через третьи лица. Ей Богу, вёл себя, как настоящий придурок, который не понимал, что с ним творится, и боялся взять на себя какую-либо ответственность. — Узнал, что ты меня, подстреленного, дотащила до больницы. — Кирк начал совсем не с того, но начать с чего-то же было нужно? — Врач сказал, что ты свой номер оставила. Андреа щурится. Терпеливо кивает и зябко ведет плечами — на ней растянутый домашний свитер молочного цвета, плечи оголены и на коже заметны мурашки. Если Кирк долго будет ходить вокруг да около, она просто замерзнет и будет иметь право его красноречиво послать (либо вежливо отвадить, но на это надеяться сейчас приходилось меньше всего). И О`райли понимает, что это будет заслужено. На её месте он бы сделал также, припрись к нему кто под самое Рождество с побитой рожей. Пускай и с цветами, которые он ни много ни мало, а искал дольше всего остального. — Я просто…хотел сказать спасибо. Лепреконы, выглядывавшие из зеленой праздничной упаковки, весело смотрели на неё снизу вверх, словно предназначенные для того, чтобы Андреа смягчить. Они же оказались в беспардонной, несколько грубой манере всучены в её свободную руку вместе с шампанским и букетом. Мартинез, чувствуя явно, что одной рукой ей такое многообразие «благодарностей» не удержать, всё же перестала держать дверь. Она перехватила букет освободившейся ладонью, а белое дерево подперла округлым бедром. Только сейчас Кирк заметил, что то под свитером было обнажённым, и он почувствовал, как на него это видение произвело естественное впечатление, отдав отголоском пульсации в самый пах. — Что ж… — она смотрит нечитаемым взглядом на подарки, силясь скрыть своё разочарование, — всегда пожалуйста. Если это всё, за чем ты пришёл, можешь уходить. Кирк, всполошившись и дав наконец прорваться своей нервозности, резко впечатал ладонь в её дверь. — Нет! Это… — заметив её охеревший взгляд, он заговорил спокойнее, прочистив горло, — не всё. — Хочешь поговорить? — Она скептично вскинула брови на такое оживление. — Да. — Кирк, у которого после больницы до сих пор иногда кружилась голова, шмыгнул звучно носом. Рождество выдалось на редкость холодным. — Хочу. — Что ж, тогда, если ты не хочешь, чтобы я застудила придатки, проходи. Только цветы поставлю в воду. На какое-то время она закрыла дверь перед его носом, щёлкнула щеколда. И Кирка посетила неприятная мысль, что это было такое завуалированное «отъебись», которое он не понял в силу ещё действующих на его голову лекарств. Но если бы Мартинез хотела его послать, рассуждал логично он, она бы просто взяла и так и сделала бы. Зачем тогда весь этот спектакль с его вынужденным ожиданием? Чтобы помучать его? Ох, она, может, и вела себя порой, как отъявленная грубиянка, но на тотальной мстительности он не ловил её ещё ни разу. Раз она оставила его ждать, значит, она обратно вернется. Несмотря на томительные минуты ожидания, Андреа его рассуждения подтвердила. Дверь вновь оказалась перед ним открыта, а в нос и лицо ударили тепло и весьма аппетитные запахи еды. — Заходи. Кирк пошаркал ногами по входному коврику, зашёл быстро и сразу же за собой закрыл дверь, чтобы не пускать лишний сквозняк. У неё в квартире было очень уютно: тёплое освещение и светлые стены, везде развешаны гирлянды с жёлто-медными огоньками, рождественская ель стояла на своём месте, украшенная всевозможными разноцветными шарами, которые вместе выдавали неплохое такое палитровое сочетание белого и красного. На самой верхушке блестела золотая звезда, вокруг тяжелых ветвей была обмотан шуршащий дождик, который он никогда не любил и которым никогда на праздниках не пользовался. Слишком много грязи после себя оставлял. Довершением этой прекрасной праздничной картины были подарки, еще пока не распакованные, но лежавшие под елью в небольшом беспорядке. Возможно, от друзей, может, от родни. Мартинез была общительной особой, богатой на разного рода связи, и Кирк не удивился, если бы они были и от тех, и от других. По сравнению с его квартирой под Рождество, у неё и правда чувствовался дух приближающегося праздника. — Смотрю, нормально разговаривать не совсем твой конёк, — сразу начала она, проходя на кухню, составлявшую половину от гостиной. — Что ни придёшь, отмалчиваешься. Я что, так тебя пугаю? «Ох, блять, если б ты понимала, насколько бьёшь в точку», — невольно проскользнуло у Кирка в мыслях, но он не позволил им ни отразиться на его лице, ни уж тем более соскользнуть пока с языка. Он снял куртку, сдавленно прокашлялся в кулак (не из-за мороза, ребра до сих пор болели, да и в целом состояние его было далеко от нормы), а потом прикоснулся уже по привычке к повязке на голове. Андреа это движение проследила глазами. — У тебя найдется выпить? — спросил он её не своим голосом, и она кивнула. Полезла в свои запасы в верхнем шкафчике, и из-за этого свитер, прикрывавший её ягодицы, ещё сильнее задрался. Да, всего лишь на секунду. Но и этого хватило, чтобы Кирк при паршивом стечении обстоятельств и плачевном итоге их разговора ещё около полугода страдал от неудержимой тяги к дрочке в одиночестве. — Надо обязательно накидаться, чтобы нормально со мной говорить? — Он слышит её смешок и скрипит смущенно зубами. — Тебе точно можно после больницы? — Врач сказал, что в небольшом количестве — да. — Кирк привирает, но если он не выпьет, язык навряд ли у него нормально развяжется. Он думал, это будет легче. Прийти, признаться в чувствах и при положительном ответе встретить Рождество не под звон колокола ближайшей рабочей церкви, а на кровати, под аккомпанемент из её стонов и его скачущего бешеным пульсом приближающегося оргазма. Сама мысль, что их вечер может закончиться так, будоражит его почему-то донельзя. Его до сих пор удивляет это, потому что раньше подобного трепета он не испытывал. Не испытывал ничего даже близко к тому, что можно было обозначить столь высокопарным словом. Видно, что Андреа ловит его на лжи. Её глаза недоверчиво блестят, она останавливает временно молча на нём взгляд, но всё же разламывает лёд, кидает его им обоим в бокалы и разливает «Бейлис». Протягивает один из бокалов ему, и Кирк, несколько более жадно и требовательно, чем он предполагал, хватается за него, сразу же закидывая в себя. Приторный сливочный вкус расползается сначала по корню языка тёплым пятном, а потом проваливается горячей волной в желудок. — Думал, ты любишь покрепче. — Кирк морщится, но алкоголь делает своё дело. Он становится спокойнее, и его тело, до этого напряженное, как ёж, начинает расслабляться. — Мне Кеннеди подарил его. Сама я бы такое одна пить не стала, но раз ты пришёл, чего добру пропадать? — Андреа сама морщится, когда отпивает. На её вкус он был слишком приторным, слабым и до обидного женским. Словно Кеннеди хотел ей лишний раз напомнить, где её место, пускай злого умысла в подарке и не было. Но после стольких лет работы в полиции, где под сомнение ставилась каждая её заслуга, она невольно привыкла прибегать к самому пессимистичному варианту относительно закладываемого мужчинами в подарки смысла. От Кирка, как ни странно, она почему-то этого не почувствовала. Хотя именно он возглавлял списки тех, кто едва ли не с первого часа её пребывания в участке начал с пеной у рта доказывать, что женщинам здесь не место. — У Кеннеди херовый вкус, — отмечает он брезгливо. — Мне кажется, он хочет тебя трахнуть, раз дарит такое. Андреа моргает несколько раз удивленно, наливает им ещё, и рассматривает своё отражение на глубине своего бокала. — А ты — нет? Кирк давится своим напитком, отставляет бокал резко в сторону, а потом дергано утирает рот тыльной стороной ладони. Смотрит на Мартинез ошарашенно, колюче, и к его бледным щекам начинает приливать краска. Она улыбается смешливо, а потом и вовсе заходится громким надрывным смехом. — Ты тоже подарил мне женский алкоголь. Подарил конфеты, цветы… — она смахивает театрально слезу и отпивает вновь из бокала, выдерживая паузу, — из чего я могу сделать вывод, что ты тоже хочешь меня, как минимум, трахнуть. Кирк волнительно сглатывает. Из-за её комментариев у него краснота успела перекинуться ещё и на шею, и Андреа с довольным смешком отмечает, как часто у него начал двигаться кадык. Он стремился допить свой второй бокал быстрее, и дело явно обстояло не в паршивом вкусе. — Ты слышала, что я тебе у входа сказал? — спрашивает он её хрипящим севшим голосом, ещё более ярко демонстрирующим его смущение. — Слышала. Как и ты слышал меня, что нам надо сначала поговорить. — Андреа скользнула глазами на время, отставила их бокалы в сторону и убрала ликёр обратно в шкаф. — Тебе на сегодня хватит, bello, ты всё ещё на лекарствах. После улицы согрелся, можно и начать беседу. Кстати, есть хочешь? Она была права. Проигнорировать его поведение было трудно. Даже если Кирку эти кошмарные две недели обдумываний хотелось утилизировать в мусорном баке для плохих воспоминаний, Андреа на подобную перспективу не была согласна. По крайней мере, пока. — А что там у тебя? — Он всё ещё боится начать, заглядывает невольно за её плечо, силясь рассмотреть, что она приготовила, и оказывается ещё больше отрезан от кулинарных изысков молочной полосой шерсти. — Я ел днём в последний раз. — Оно по тебе и видно. — Андреа снова щурит карие глаза, намекая, что слишком уж показательно у него покраснела кожа после двух бокалов, а потом наклоняется ниже и достаёт что-то из духовки. Что-то, что заставляет рот Кирка мгновенно наполниться слюной. — Pangiallo romano*, Lo zampone*, Bombardino*, хотя тебе его ещё явно рано пить, и паста. Она всё декларировала ему на своём родном языке, и О`райли, привыкший обычно раздражаться своему приходящему вместе с ним непониманию, в этот раз себя на нём не ловит. Перед ним предстают фаршированная свиная нога, традиционный для региона Лацио сладкий пирог из сухофруктов, меда и орехов, паста, пока ещё ничем не заправленная, и нечто неопознанное, но что явно отдавало запахом граппы, умещаясь в неприлично большом количестве в пузатом черном «фуфыре». Он зажевывает несколько сконфуженно нижнюю губу, бегая взглядом по всем приготовленным изыскам, и его мозг невольно анализирует количество приготовленной пищи, рассчитанной явно не на одну персону. — Ты кого-то ждала? — спрашивает прямо он, а в груди становится неприятно и даже больно. — Нет. — Андреа вскидывает тонкую бровь. — Я на несколько дней вперед приготовила. Знаешь, сколько времени готовка съедает? А так можно залечь и не высовываться на кухню особо, кроме как уже за готовой едой. Ты так не делаешь? — Обычно готовлю на себя одного. — Кирк позволяет себе занять высокий стул рядом с её столом, запихивая руки в карманы толстовки. Вся его поза похожа на специальный отталкивающий вид угрюмого подростка, призванного выставить весь оборонительный яд и сарказм наружу, чтобы его самого никто не ранил. Или дело было в том, что он находился в по-настоящему непривычных для себя условиях? И что делать, не ведал ни сном, ни духом? — Чтобы не пропадало и съедалось быстро. — И на праздники? — Она всё ещё удивленно моргает. — Да, на праздники тоже. — Кирк подтверждает быстро, но невольно начинает расслабляться, когда видит, что Мартинез сама взялась раскладывать еду для них двоих. — У меня эта привычка ещё с детства пошла. Я матери помогала на кухне много, хотя не скажу, что прям это было моим любимым занятием. — Андреа маячит из стороны в сторону с тарелками, айришами, накрывает на стол и в один момент, чтобы постелить скатерть, всучивает вазу с цветами Кирку в руки. Тот вовремя её перехватывает, прижимает к себе и слушает. — Знаешь, как у нас много еды на праздники приходилось готовить? Приезжала ведь бабушка со стороны отца, потом родственники со стороны матери, это был полный дом людей и, честно, от их галдежа хотелось порой просто сбежать. А ещё иногда бабушка с мамой начинали баталии на кухне на тему, чья стряпня лучше. И вот тогда, — Андреа фыркнула, вспоминая об этом не без дёрнувшегося в улыбке уголка губ, — в доме становилось совсем уж тесно. — У вас ведь это традициями так заложено, — вставляет междометием он. — Полный дом людей, полный стол жрачки и Папа Римский по телеку. Андреа резко запрокинула голову и захохотала. Кудряшки её пришли в неистовое движение от её смеха и сотрясания головой. Кирк поймал себя на том, что завороженно на неё, отупело даже пялится. — Какое у тебя чёткое, но примитивное представление о нашем Рождестве. — Ну так… — Кирк ставит вазу обратно, когда на скатерти уже начинают появляться тарелки с едой, — расскажи мне, такому узколобому, тогда больше, раз дела обстоят не так. Она задерживает на нём внимательный взгляд. — Не наговаривай на себя. Ты, может, и грубиян, каких ещё поискать надо, но глупым я никогда тебя не считала. И этот её взгляд, направленный вместе с этими словами, заставляют волнение вновь начать скапливаться тугой вязкостью в горле. Андреа не позволяет тишине стать неловкой и, не дожидаясь ответа с его стороны, подвигает пасту с частью ноги к нему. Пирог выставлен ближе к цветам вместе с салфетками, «фуфыр» находится рядом, только руку протяни, бокалы для его содержимого уже подготовлены тоже. Андреа продолжает его посвящать в тонкости итальянского празднования Рождества, и Кирк, потянув первую тонкую длинную спагетти ртом, начинает довольно быстро орудовать вилкой. Алкоголь пробудил в нём зверский голод, но причина его повышенного аппетита была не только в этом, а в том, что это было охеренно вкусно. Она орудовала вилкой не так активно, часто прерываясь на свой рассказ. Но улыбка трогала уголки её полных губ каждый раз, когда Андреа кидала взгляды исподлобья на него. — В отличие от ужина в Сочельник, рождественский ужин не имеет ограничений. Наоборот, есть мясо на Рождество является частью традиции. Праздничное застолье может длиться весь день с перерывами на отдых, просмотр рождественского послания Папы по телевизору, как ты уже ранее заметил, вручение подарков и настольные игры. Любишь дженгу, кстати? Кирк отер салфеткой рот и, аккуратно смяв и выбросив ту в мусорник, прикрепленный к открытой дверце под рукомойником, ответил с ироничной усмешкой: — Я тебя в ней уделаю. Можешь даже не предлагать играть. — О, какие мы смелые. — Андреа скептично на него посмотрела. — Что, нет даже малюсенького шанса вырвать у тебя победу? — Не-а. Даже не надейся. — Я в дженгу разбивала своего дядю Адриано каждое Рождество. А он у нас, вообще-то, считается профи! — Либо твой дядя совсем не умеет играть, либо тебе постоянно везло. — Он попридержал язык, надеясь, что это звучало не очень грубо, и вернулся к своей порции. — А что ещё у вас там по традициям входит в перечень «отличного отпразднованного Рождества»? — Какой же ты засранец. — Она, кажется, не злится и пилит весьма тщательно свою часть свинины. — Конечно, Рождество празднуется не так интересно, как Новый Год, но внутри семьи люди дарят друг другу подарки, обмениваются пожеланиями, хорошо проводят время в компании тех, кого не каждый день могут увидеть… — Андреа вертит пропеченный кусочек перед своим лицом, прежде чем отправляет его в рот, а следом за ним часть намотанных на вилку спаггети. — Зато у него есть более романтическая особенность. Ты в курсе, что если в этот день намеренно поцеловаться под омелой, молодые люди будут считаться помолвленными? Она пристально на него посмотрела, словно передавая в его руку эстафету их разговора, и Кирк, оттянув вырез своей чёрной толстовски, быстрее зажевал свой кусок свинины, не сводя с неё такого же пристального взгляда. — Ого. Даже без бюрократических всяких официальных моментов? — Выключи в себе хоть немного циника. — Она смешно насупилась. — Не всё же должно быть отражено на бумажках. — И это мне говорит та, кто заполняет их после каждого дела тоннами. — Да, потому что мы — заложники системы, il mio amico. Будь моя воля, lo giuro, отправила бы большую часть из них в печь. — Маргиналка. — Кирк наконец тянется к Bombardino, наливает себе и, медленно отпивая, морщится из-за непривычного странного вкуса. — Блин, что в этой адской смеси намешано? — ½ порции сырых яиц, молока и ½ граппы. — Она буквально расцвела довольной улыбкой, представляя, насколько быстро его сейчас унесёт. — Но не бойся, тебе даже полезно его сейчас будет выпить, раз ты такой голодный. Согреет, силы восстановит. Но больше двух стаканов я тебе выпить не дам. Не то точно пойдёшь знакомиться тесно с моим унитазом. Кирк фырчит на такую показательную грубую заботу и отпивает ещё. Внутри всё начинает согреваться, но на второй глоток вкус кажется уже нормальным. Напиток горячий, простой, но подтверждает своё название — бомбический. У Кирка над губой остаётся пена, и пьёт он его неторопливо, буквально смакует каждый глоток. Умеренно сладко, с лёгким привкусом взбитого желтка. Навевает невольно более домашнюю атмосферу. Андре наливает себе тоже и греет ладони о стакан. Вид разомлевшего О`райли глазу непривычен, но он кажется ей сейчас таким…милым. Спокойным, не вызывающим желания его огреть кулаком по роже. В последний раз он был таким тогда на корпоративе, и сейчас Андреа вспоминает об этом с лёгкой хмурой складкой меж кустистых бровей. Может, он и был милым, но потом он, как последний трус, от неё начал бегать. Теперь же он к ней буквально прибежал с цветами в зубах из больницы, и Андреа, честно говоря, чувствует себя немного растерянной. У них с О`райли творился откровенно какой-то бардак во взаимоотношениях, и его неплохо было бы выяснить, пока их беседы не приобрели немного иной оттенок. Учитывая, как Кирк ещё у входа весьма заметно прошёлся взглядом по её ногам, такая возможность казалась самой очевидной. Да и он отрицательного ответа на её ранее заданный в лоб вопрос не давал. — А как ты обычно празднуешь Рождество? — мягко поинтересовалась она, когда у них обоих уже наполнилось по второй порции Bombardino в айришах. Кирк, заглянув внутрь своего, словно в нём мог находиться ответ на её вопрос, дал его не сразу. — Один. Это было предсказуемо, но О`райли иногда мог раскрыться с совершенно неожиданной стороны, поэтому Андреа решила не игнорировать потенциал их беседы, стараясь вытащить из неё как можно больше новой информации про него. Возможно, так она пыталась объяснить самой себе, чем этот тип с явными нервными холерестическими особенностями темперамента ей так понравился. И почему она не выставила его вон, а пригласила к себе, хотя имела полное право за две недели игнорирования разобидеться достаточно, чтобы это сделать. Будучи слишком расслабленной, чтобы грузить голову лишними серьёзными и тяжёлыми для быстрого обдумывания мыслями, она просто сделала скидку на том, что он поразил её в тот корпоративный вечер. И лёд между ними тогда и вправду по-настоящему растаял. — Не буду мучить тебя расспросами на тему: «почему», но, если хочешь, можем отпраздновать с тобой это Рождество вместе. Кирк осушает остатки от своего напитка жадно и быстро. Несколько капель минуют его рот, скатываются медовыми дорожками по подбородку к шее, и Андреа едва ли удерживается от претворения шальной мысли в реальность, что неплохо бы было собрать их языком. Она неловко елозит на своём стуле, сводит вместе бёдра под большим свитером и усмехается сама себе, стараясь мысленно не жалеть о том, что так взбалмошно выдала пришедшую в голову идею, не успев даже толком ту обдумать с перспективой хорошего отдыха для себя. О`райли скоро исправляет оплошность схваченной со стола салфеткой, осторожно отправляет её в уже отыщенный мусорный бак и пристально на неё с покрасневшим лицом смотрит. Зрачки у него расширены, пульс бешено бьёт в ушах по барабанным перепонкам, и на секунду ему даже становится немного дурно. Мартинез была права, больше пить сегодняшним вечером ему не стоило. — Хочу с тобой поговорить, — выпаливает он вместо благодарности и чёткого принятия её приглашения. — Насчёт тех двух недель. Я был тем ещё козлом. — Ух ты. — Она даже моргает удивленно, стараясь не дать себе начать язвить. — А я уж думала, не заговоришь сегодня об этом. Тебя что, Дева Мария огрела в больнице по голове, раз ты начал признавать очевидные вещи? Кирк скрипнул зубами. Андреа замолчала. Было видно, что ему признавать свои ошибки и без её издевательств было трудно. Провоцировать его на ссору было сейчас очень неумным решением. — Помолчи и дай закончить. — Я вся во внимании. Кирк чувствует, что вместе с алкоголем в нем происходит какая-то нервная активность. Хочется встать и чем-то занять руки, чтобы не было так волнительно с ней говорить. Он в итоге берёт и так и делает: встаёт и начинает неожиданно мыть их уже пустые грязные тарелки с айришами, оставляя на обозрение Андреа свою спину. — Да я бы помыла, carino, можешь обратно сесть. — Мне так легче. — Он остервенело трёт щёткой одну из тарелок, счищая остатки еды в мусорку. Стол постепенно пустеет. И Кирк неожиданно на моменте отправки уже чистого протвеня без свинины в духовку продолжает: — Не было и дня, чтобы я на протяжении этих двух недель не думал о тебе. И том вечере. О нас. Андреа чувствует, что воздух густеет. Что вся она невольно напрягается, и напряжение в теле растёт по мере произносимых Кирком слов, но она его не перебивает. Чувствует, что если что-то сейчас скажет, спугнёт в нём раскрывшуюся робкую доверчивость и обратит её против себя же привычной злобой. — Я думал, это пройдёт. Согласись, мы успешно на протяжении двух лет совместной работы ненавидели друг друга, и вот…после одного гребаного вечера всё изменилось. — Тебя пугает это? — Она спросила его ровным голосом, зажав прижатые друг к другу ладони между крепких смуглых бедер. Кирк накрыл пирог найденной прозрачной пластиковой крышкой и только потом к ней повернулся. Стол к тому моменту оказался чист, не считая оставшейся вазы с цветами по центру. — Да. Пугает. — Он вцепляется в неё требовательным взглядом. — А тебя — нет? — Не знаю… — Андреа ведет плечами, отводя взгляд в сторону. — Я раньше никогда не думала о тебе в перспективе отношений… Ты и сам сейчас сказал, почему. Тяжело было испытывать симпатию к тому, кто изводил тебя почти каждый день оскорблениями, принижал твоё достоинство и пытался всеми силами заставить тебя сомневаться в самой себе. — Но мне показалось, что после того вечера… — Андреа вновь установила с ним зрительный контакт, — что-то изменилось. Она перестала сражаться с мыслями, что Кирка можно воспринимать как мужчину. Смотреть на него не как на раздражающего напарника, хотеть его, хотя и испытывать по этому поводу двоякие ощущения, задумываться с ним о чём-то более серьёзном… Ей казалось, ему тоже этого хотелось. Но едва Андреа после того корпоратива попыталась выйти с ним на разговор о случившемся, он малодушно от неё сбежал. Кирк побарабанил задумчиво пальцами по столешнице, придерживая пока ответ при себе. Ну, естественно, «нет». Не ей же приходилось терзаться мыслями по типу того, что его другая жизнь могла не вовремя дать знать о себе. Не ей же приходилось думать, как, блять, смешать криминал с новоиспечёнными отношениями без угрозы для одного и опасности обнаружения другого. Андреа было проще на это решиться, чем ему. Поэтому в ней не было того обоснованного страха, продиктованного придуманным в своей голове сценарием, где всё происходящее между ними было наполнено до отказа обреченностью с самого начала. Кирк на протяжении двух недель обмозговывал это. Пытался просчитать риски, вразумить себя ими, решиться хоть на что-то. Понимал, что всегда будет вероятность того, что она всё узнает. А потом устал думать. Плюнул. И решил, будь, что будет. Если не получится, они всегда могут разойтись. Да вот только обсудить они ничего толком не успели, потому что сначала он словил пулю, а потом его и вовсе приложили головой об стенку. Весёлый такой букет из болячек получился под самое Рождество. — Я тоже это почувствовал. — Кирк опёрся спиной о столешницу, скрестил руки на груди и уставился в пространство перед собой разноцветными глазами. — И тоже об этом долго думал. Прикидывал, насколько вообще наша…тяга сможет себя оправдать. Я ведь явно не твой предел мечтаний с моим тяжёлым характером. — Кирк не привык себя обманывать и говорил о таких вещах весьма прямолинейно. — С этим не поспоришь. — Андреа неловко усмехнулась, дёрнув уголком губ. — О, спасибо, что подтвердила. — Он беззлобно тоже усмехнулся, показательно раздраженно щурясь, но потом расслабленно прикрыл ненадолго глаза. — Но даже несмотря на все возникающие противоречия…даже несмотря на все логичные исходы того, как могут…наши…отношения закончиться… — Его пальцы с силой сжались на чёрной ткани. — Я не смог тебя забыть. Твои губы, твой запах, твой чёртов голос, срывающийся почти на стон, когда я тебя целовал… Кирк открыл глаза, и можно было увидеть, что вокруг его расширившихся зрачков отплясывали бесы. Такая откровенность с людьми ему была несвойственна. Но рядом с ней слова сами по себе выходили из рта. — Я знаю, что мы друг друга во многом бесим. Но и без тебя, кажется, мне уже будет невыносимо. Поэтому я предлагаю тебе хотя бы попробовать, Мартинез. А потом можешь меня послать, если нихера не получится. — Он отталкивается от столешницы, словно Джанго Освобожденный, избавившийся от личного груза в виде тягостного рабства, резко сокращает между ними расстояние и неожиданно, несколько лихорадочно даже подхватывает её под бёдра, усаживая на край стола. Андреа с судорожным дыханием пораженно на него смотрит. Несмотря на то, что она выпила прилично, она всё ещё оставалась безбожно трезва. Однако это не помешало её языку отняться, а всему богатому словарному запасу свестись к глубокому молчанию. — Знаешь, чего я хочу на это Рождество? — спросил он её прямо, и его руки поползли по внутренней стороне женских бедер, заставляя ребристые стенки влагалища знакомо запульсировать и сжаться вокруг пустого пространства. Его губы отыскали среди копны её волос слегка налившееся краской ухо, разгоряченного в него шепча: — Трахать тебя, пока ноги не отнимутся. Таскать тебя на руках, пока ходить не сможешь, приводить в порядок, а потом трахать снова. Это было завуалированным согласием на её приглашение. Андреа, чувствуя, что его пальцы уже отыскали заметную вязкость между её бедер, закусила нижнюю губу, когда он огладил её по сжимающему входу, а потом в него проник одними лишь кончиками, не избавив даже от нижнего белья. Просто сдвинув его в сторону. — Будешь вести себя как мудак, выставлю вон, и будешь задницу морозить один. — Она выдаёт ему такой же завуалированный ответ. Обхватывает резко шею руками, притягивает к себе ближе и находит губы Кирка своими. О`райли со стоном вжимается в неё, и его пальцы двигаются глубже, размазывая её вязкость по внутренней стороне ладони. Андреа чувственно под ним выгибается, заводит ноги за его спину и обхватывает ими его за поясницу. Она льнёт к нему, показывает, что хочет его не меньше, чем он её, и Кирк ей повинуется. Позволяет пятерню запустить в белые волосы и с силой их сжать. Сдвигает её бельё сначала аккуратно, а потом беспардоннейшим образом срывает, оставляя болтаться на лодыжке. Нетерпеливо скользит губами везде, где удаётся уловить открытый участок кожи: с губ на щёку, с щеки по линии челюсти вниз, к шее, от неё к плечу, а там уже до выступа ключиц. Укусом он останавливается над преградой свитера, зализывает оставленный след, нажимает пальцами на её влагалище сильнее, слегка раздвигая в ней пальцы, и Андре, не ожидав такой прыткости, запрокидывает голову, заходясь до неприличного громким стоном. — Dia, conas ba mhaith liom tú… Она не разбирает, что он ей говорит, совершенно не понимает его родной язык, но то, с какой разгоряченной возбужденной интонацией он пытается донести до неё свою мысль, будоражит Андреа донельзя. Она дёргает его толстовку вверх, оголяя бледные мышцы пресса, возится какое-то время с его ремнём, а потом ныряет за барьер из джинсовой ткани и хлопковых боксеров. Кирк, задохнувшись, с размаха упирается ладонями по обе стороны от смуглых бёдер, начиная в её кулаке двигаться с поплывшим, лишенного напрочь благоразумия взглядом. — Мартинез, блять… — Она видит, что ему хорошо, что ему нравится, когда его сильно сжимают, а потом начинают оглаживать по всей длине; видит, как он реагирует, когда она свободной рукой продавливает нижние позвонки поясницы, заставляя прижаться к ней сильнее, буквально вжаться в её кулак с вновь слетевшим с губ ругательством, а потом беспомощно упереться лбом в округлое плечо, словно ему стоило огромных сил быть таким покорным в её присутствии. Кирка хватает совсем ненадолго. Он раскладывает её рядом с цветами, нависает сверху с голодным, потемневшим от желания взглядом и, вытянув упаковку презерватива из кармана джинс, быстро раскатавывает кругляшок по отвердевшей, влажной эрекции. Андреа задыхается от первого толчка. Обнимает его за шею, заваливает его максимально близко на себя и чуть приподнимается, подмахивая ему бёдрами. Она узкая, горячая, сжимает его жадно своими внутренними стенками, и у О`райли сносит напрочь крышу. Он задыхается от ощущения узости и давления на своём члене, от её трущейся об его толстовку оголенной груди с тёмными вишенками сосков, которые он трогает руками, мнёт, захватывает, щипает и педантично потирает меж указательными и большими пальцами. Кончики его пальцев почти совсем не грубые, как обычно бывает у полицейских, он явно хорошо умеет следить за руками, и Андреа отмечает это для себя больше бессознательно, вскользь, озвучивая невольно своё наблюдение вслух. — У тебя руки…приятные… Кирк, раздвинувший для удобства ноги так, чтобы встать на ширине своих плеч и открыть себе возможность двигаться глубже, даже прекращает ненадолго в ней движение, взирая на женское лицо удивленным взглядом. Андреа заходится смехом от его растерянности, берет его ладони в свои и сжимает на своей груди сильнее. Она жмурится от удовольствия, и её томный плутовской вид заставляет внутри него что-то разгораться с удвоенной силой. Кирк, поддаваясь неведомому порыву, кончиками пальцев ведет выше, надавливает мягко, но требовательно на её рот, заставляя вобрать их сначала совсем немного, а уже позже по вторую фалангу. Горячая узость её рта, влажность и сжимающие его внизу стенки заставляли свет перед глазами меркнуть. Электричество бежало от пальцев в изгиб локтя, щекотливо выстреливая вверх, к плечам, а от них рассыпаясь мурашки по спине. Он двигал пальцами в её рту, подстраивая движение под свои ритмичные хлопки, и когда Андреа добавила ответное движение языком, Кирк с тихим звуком, похожим на рычание, начал буквально вколачивать её в стол. Никогда бы она раньше и думать не смела, что они с О`райли окажутся в столь дикой ситуации. Симпатизирующие друг другу, трахающиеся самозабвенно на её обеденном столе, жадно льнущие в поисках того самого тепла, которое можно было получить только от не чужого тебе человека. — Андре… Она никогда не слышала столько неприкрытой мольбы в его голосе. Словно он что-то искал в ней (отчаянно), что могла ему дать только одна она. Свободная рука с силой сжала её плечо, Кирк закрыл глаза и его рот приоткрылся в низком звучном стоне. Под приближающийся звон колокола он вжался в неё бедрами в последний раз со звонким шлепком кожи об кожу и рухнул поверх, чувствуя, как низ живота сводит приятной горячей судорогой. Лёгкие горели, голова заметно кружилась, оставшиеся синяки и ребра дали о себе ярко знать запоздало пришедшей крепатурой. Он мутным взглядом обвёл её растрепавшиеся на столе кудряшки, вытягивая аккуратно пальцы из припухшего женского влажного рта, и, не найдя ничего лучше, кроме как вытереть цивильно пальцы о находившиеся рядом салфетки, потянулся к тёмным волосам. Андреа, отходившая до сих пор от звенящего в теле оргазма, изогнула вопросительно брови на это престранное, по её мнению, действие. — Просто не хотел их испачкать, — постарался объясниться Кирк, одними глазами коротко улыбаясь, и запустил с настоящим отразившимся упоением на лице ладони в её волосы. Он путался в них, тыкался носом, потягивал запах персиков и массировал кожу головы, иногда едва ощутимо оттягивая кудряшки на себя. Андреа с блаженным выдохом поплыла, и её ноги, до этого сцепленные у него на спине, стали постепенно опускаться, так и повиснув над полом. — Давно хотел это сделать… — прошептал он ей куда-то в макушку, чувствуя расползающийся внутри комфорт от того, как она спокойно и тепло дышала ему в грудь. — Почему же не сделал? — Она звучала совсем лениво и расслабленно. — И как ты себе это представляешь? — фыркнул с резкой улыбкой он. — «Привет, Андре, знаю, ты терпеть меня не можешь, но можно я полапаю твои кудряшки?» Мартинез, ощущая, как дофамин на пару с серотонином на перегонки вырабатывались в мозгу синапсами нейронов, засмеялась. Уже в который раз за вечер. — Я бы тебе руки повырывала. — Ну вот потому и не трогал, — многозначительно подытожил О`райли, ощущая, что двигаться и вставать ему сейчас никуда не хотелось. С улицы послышался кокольный звон. Долгий протяжный объёмный звук медленно таял в воздухе и разносился по домам не спящих людей, прилипших к экранам своих телевизоров. Им бы для приличия тоже нужно было включить, но одно Рождество без телека Андреа спокойно переживет. Её больше сейчас заботило состояние Кирка и мысль, чем увенчается их авантюра, гордо именующаяся с этой поры «отношениями». — Кирк. — Ему было непривычно слышать, как она звала его по имени. Вскинув брови, мужчина на неё вопросительно посмотрел. Щекой он устроился у неё на груди, и это было столь умиротворяющее зрелище, что Андреа не выдержала и, закусив нижнюю губу, улыбнулась. Много чего в тот вечер хотелось сорваться с её языка. Много вопросов пока оставалось без ответа. Но Мартинез, пригладив его белые растрепанные волосы и аккуратно поправив на голове съехавшую повязку бинтов, предусмотрительно остановилась на самом приятном и очевидном, что не посеяло бы вновь семя вражды между ними. — С Рождеством. А всё остальное могло дождаться своего часа уже после праздников.