Негерой

В последнее время я испытываю странную потребность упорядочить свои мысли. Самым очевидным решением было бы завести дневник, но магии во мне нет, так что самопишущее перо теперь – символ недостижимого комфорта, а писать по старинке шариковой ручкой (привет маггловской начальной школе!) лень. Да и не хочется оставлять здесь свои следы. Это не паранойя, те, кому положено, и так знают обо мне всё, скорее, брезгливость. Даже если дело идет о паре впопыхах написанных фраз. Потому я просто думаю. Выстраиваю фразы в определенном порядке, цепляю одну за другую, как если бы обращался к некому абстрактно-доброжелательному собеседнику. Порой я развлекаюсь, представляя себе его. Спокойные, жесткие и мудрые глаза, мать его за ногу, Дамблдора. Чуткость к двойным и тройным смыслам, свойственная слизеринскому рассудку Снейпа и, пожалуй, изящество его ментальных конструкций. Основательная уверенность Нотта-старшего. Заразительная усмешка Долохова. Красиво. Не хватает одного – безумной заинтересованности Риддла, потому, не достроившись, фантом рушится. Не страшно. В сущности, мне не нужен конкретный собеседник, я просто рассказываю свою историю себе самому. Тем образом, который представляется мне наиболее удобным. Здесь мало других развлечений. В стекло изо всех сил колошматит косой дождь. Водяная взвесь, разбиваясь о жестяной подоконник, поднимается вверх белесым дымом. За ней не разобрать ни темно-зеленых еще по августу крон вязов, ни потемневшей от времени кирпичной кладки, отгораживающей тенистый больничный двор от внешнего мира. Идеальное белое. Бурлящее, мятежное и недостижимое, поскольку из-за стекла в помещение не проникает ни капли влаги. Внутри такая же белизна, только застывшая – крашеные молочной побелкой стены, хрустящее от избытка крахмала снежное полотно больничных простыней и наволочек. Дощатый пол, и тот тщательно покрыт толстым слоем светлой масляной краски. Даже одежда – пижамные штаны и халат – бледного, чуть сероватого оттенка. Видимо, руководство полагает, что подобная колористика благотворно влияет на душевное состояние пациентов. Или что в столь невинном облачении логичнее всего являться на очный прием матери-магии по итогам прискорбно неудавшегося жизненного пути? Не знаю, лично мне все равно, хотя, полагаю, существовать в комнате с ярко-красными стенами я бы не смог даже в нынешнем весьма уравновешенном состоянии. Что до высокой аудиенции… Хвастаться мне нечем, скорее, наоборот. Надеюсь только, это будет забавно. Хоть посмеюсь напоследок. «Подожди, Гарри, - говорят редкие посетители. – Все наладится. Ты молодец, нужно еще немного потерпеть.» Это самый приемлемый вариант, условно сочувствующий. Почему «условно»? Потому что сложно как-то иначе назвать вежливую дань приличиям, согласитесь. Вы бы стали сочувствовать пьяному бродяге, которого насмерть переехал маггловский автобус? Разумеется, в некоторой степени, как положено каждому приличному человеку, но подойти к такому бродяге не спешили бы – он вонюч, грязен, омерзителен и, самое главное, безнадежно мертв. Останься он жив, вы, возможно, даже отложили бы собственные дела, чтобы вызвать колдомедиков и авроров, дать свидетельские показания, пожертвовали бы потерпевшему несколько сиклей, но сильно сомневаюсь, что протянули бы ему руку, дабы помочь подняться. Произошедшее со мной в глазах приличных людей выглядит не менее отвратительно, собственно, на то и был расчет. Потому максимум, на что я могу рассчитывать с их стороны, такие вот заверения. Ну и оплата лечебницы, разумеется. Содержания и без того скромного ученического сейфа, изрядно разоренного на благие нужды борьбы со злом, не хватило бы. Помните раздавленного бродягу? Считайте, это те самые символические сикли. Лечебница маленькая, очень старорежимная – чего только стоят кувшин для умывания, тазик и идеально отутюженное, буквально сияющее чистотой полотенце, каждое утро торжественно вносимые невозмутимым служителем – и, подозреваю, запредельно дорогая, но плата за то, чтобы не видеть неприятного, то бишь, меня как можно дольше не слишком велика. «Ну же, герои не сдаются!» Вот это уже похуже. Во-первых, глупо, поскольку «сдался» я еще три года назад и все, что могло со мной произойти, уже произошло. Во-вторых, опять-таки глупо, я не настолько преданный последователь Локхарда, чтобы считать себя героем в любой ситуации. Во всяком случае, не после случившегося. Героев, знаете ли, на четыре кости не ставят. Не почти три года подряд. «Перестань жалеть себя, всем тяжело» - тоном утомленной непослушанием отпрысков почтенной матроны. Это, пожалуй, наиболее раздражающий вариант. Что мне, скажите на милость, за дело до всех? Кому всем, назови поименно? И с чего ты вообще взяла, что я себя жалею? Как обычно сделала вывод на основе некой весьма обобщенной картины мира, в котором принято именно так реагировать на насилие?.. Есть ли вообще смысл говорить тебе, что эта картина мира не имеет никакого отношения к реальности? Боюсь, никакого. Все доводы будут сметены очередным «Ты ничего не понимаешь, Гарри». Увы, Гермиона, именно ты ничего не понимаешь. Но это занимает меня не более, чем ленивые размышления на тему, подадут ли к завтраку нежный омлет и белый хлеб с маслом, или же овсянку с черникой. Нет уж, от раскрывания чужих глаз увольте, это слишком неблагодарное занятие. Я никогда не отвечаю на подобные реплики. Собственно, от меня и не ждут конкретного ответа. Подозреваю, Скримджер и Шеклболт даже благодарны за молчание. Информация о том, что именно чувствуешь, когда тебя с азартом насилуют несколько крупных обозленных мужиков, определенно не способствует хорошему пищеварению и душевному покою. Мисс заучка же в силу полного отсутствия воображения и весьма скромного жизненного опыта просто не понимает, что именно я мог бы ей порассказать, причем без особого дискомфорта со своей стороны. Но я предпочитаю быть вежливым, потому аккуратно перевожу разговор на погоду. Министр и действующий глава Аврората все равно не скажут ничего важного, а дела Ордена Феникса меня больше не интересуют. Когда знаешь, кто добился победы так превозносимого всеми добра и какое отношение эти безо всякого сомнения достойные люди имеют к оному добру, детские сказочки о прекрасном уютном мире, где все просто, как волшебный горшок с не иссякающей кашей, перестают задевать за живое и не вызывают ничего, кроме глухого раздражения. Впрочем, посетители в последнее время появляются редко. Оно и хорошо, одиночество угнетает намного меньше необходимости поддерживать пустой разговор. Вообще-то самым дельным советом, полученным мной, оказалось, как ни странно, напутствие Нотта-старшего. «Знамя побежденных втаптывают в грязь, – сказал он, придерживая меня за плечо, перед тем как вывести за ограду Малфой-менора и передать в цепкие руки Снейпа во ознаменование окончательного разрешения конфликта. – Порой знамя оскверняют именно для того, чтобы победить. Тебе не повезло. Не будь больше знаменем, парень, забудь, живи нормально. Если сможешь.» После всего, что нас с ним связало, это прозвучало довольно цинично, тем не менее, он оказался прав целиком и полностью. Как, впрочем, и всегда. Хороший он мужик, Нотт-старший. Дельный. Основательный. Я не уверен, что мне нужно время, чтобы забыть или свыкнуться. Вы могли бы забыть об отрубленной руке? О чем-то, что сломало вашу жизнь, уничтожило вас, а затем собрало заново в странном, хаотичном и, главное, чуждом человеческой природе порядке?.. Возможно, привыкнуть или не думать об этом, но не забыть. Впрочем, мне и нет никакой необходимости забывать. Гарри Поттер мертв, слава Мерлину, а прошлое почти не доставляет беспокойства. Кстати, руки у меня целы, просто как иначе определить потерю магии, убеждений, способности испытывать чувства и большей части того, что составляет личность любого человека или мага, не важно, я не знаю. Всё, что действительно необходимо – отсутствие посторонних, покой и убежище – у меня есть. После к этому нехитрому списку придется невесть каким способом прибавить план дальнейших действий и деньги, но уверен, Снейп с этим справится шутя. Мой черный и язвительный ангел-хранитель превосходно умеет справляться. Такое чувство, что Мерлин задумал его именно для этого. В течение двух месяцев, с тех самых пор, как Северус получил сомнительной свежести приз в моем лице из рук переговорщика-Нотта, он весьма успешно сочетает роли колдомедика, психотерапевта, адвоката, специалиста по связям с общественностью и просто того, кто считает своим долгом поставить на место мои мозги. К нашему взаимному изумлению последний процесс идет много легче, чем можно было бы ожидать. – Вы пришли в чужой мир Поттер, – заявил зельевар вскоре после моего водворения в лечебницу. Закончив диагностику, он бесцеремонно придвинул стул почти вплотную к кровати и явно собрался вдолбить в меня очередную истину собственным носом, как вороньим клювом. Неплохая тактика, полная свойственной ему темной элегантности и безжалостности. – Благодарите за это Дамблдора, собственных родителей, маггловское воспитание, неудачное сочетание генов, судьбу или магию, не суть. Вас, как камень, зашвырнули в пруд с лягушками. Лягушки возмутились, щуки обозлились, сомы выползли из придонных нор в предвкушении добычи, к поверхности устремились зловонные пузыри, а камень ушел на дно, в такую грязь, что сложно себе вообразить. И даже нельзя вас за это винить – у брошенного камня маловато возможностей вывернуться в полете. Но, к сожалению, отсутствие вины никак не влияет на конечный итог. – Хотите сказать, меня вытащили и вытерли тряпочкой, но запашок остался? – спросил я с искренним интересом, после того как мрачное видение подводного апокалипсиса несколько утратило свою остроту. Мне понравился ход его мыслей и еще больше их образность. Пристально вглядывающиеся в мое лицо черные глаза едва заметно потеплели. – Зрите в корень проблемы, Поттер. На данный момент вы именно такой вот пахучий камушек. Министерство могло бы использовать вас в своих интересах и дальше, но не станет, тут требуется определенная смелость и, не побоюсь этого слова, готовность попрать традиции. Как вы понимаете, подобные качества чиновникам не свойственны, даже лучшим. Но основная причина даже не в этом, а в том, что сейчас это никому не нужно. – Волдеморт развоплощен. Даже если он сумеет воскреснуть в очередной раз, вряд ли добьется хоть какого-то подчинения. Он побежден, показал всем свою слабость, к тому же замаран не меньше моего. В глазах добропорядочного общества нет особой разницы между насильником и жертвой. Первый имеет неподобающие приличному человеку вкусы, второй сам виноват. Вникать же в обстоятельства… кому оно надо? Дамблдор мертв, договоренность с пожирателями закреплена законодательно, а умеренное большинство все больше отклоняется от промаггловского курса в сторону традиционализма. Снейп на некоторое время умолк, кажется, моя тирада его удивила. Знай я его чуть хуже, подумал бы, что он подбирает слова. – Сейчас вы говорите со мной только чтобы отвлечься, – заметил он, наконец. – Вам больно, плохо, противно и очень обидно. Вы цепляетесь за любую возможность не думать. Когда сможете вести диалог, полностью отдавая себе отчет в сути произошедшего, обсудим перспективы. Но я намеревался объяснить вам иное. Камешек раздражает лягушек, он инороден. Вы с подачи Дамблдора сыграли роль такого катализатора. Реакция была неоправданно бурной, но, увы, закономерной. – Не камень, боеголовка, – криво ухмыльнулся я. – К сожалению, нет, – вздохнул он, – иначе вам досталось бы меньше. И не вздумайте считать себя виноватым, Поттер, знаю, вы имеете к этому совершенно неоправданную склонность. С ума сойти, мне сочувствуют? Впрочем, Снейп это Снейп. Никогда не знаешь, что он имеет в виду на самом деле. Я надолго умолк. Не было смысла спорить с очевидным. «Поттер – наш спаситель! Поттер вам покажет! Знайте свое место, чистокровные твари, а не то!..» Их так долго дразнили мной, так тщательно вываживали, немудрено, что в один прекрасный момент зверь бросился терзать приманку. Я всегда в большей степени считал себя племянником магглы, нежели сыном аристократа и аврора. А будь у меня за плечами тридцать – сорок поколений титулованных предков – магов, разрушенный менор, конфискованные ценности рода, невнятные перспективы и бесконечно тупая агитация плебеев, я бы, наверное, тоже взбесился. И захотел бы стереть с лица земли этот превозносимый на каждом углу образец тупой добродетели, чтобы другим не повадно было. Или просто хотя бы из оскорбленного чувства прекрасного. Могу ли я упрекнуть их в том, что они старались изо всех сил? Никогда. Не я. И не их. Так вот. Можете считать меня идиотом. Стоп, это уже почти истерика. Спокойнее, детка, трагедии хороши лишь в книгах. Собственно, за рядом исключений, ненависти ко мне никто не испытывал. Взрослый мужчина не может искренне ненавидеть мальчишку, как бы ни старался, слишком велика разница между ними. Но Дамблдор поднял имя Гарри Поттера на знамя, сделав символом дела добра и раструбив об этом на весь волшебный мир. Самым логичным оказалось ударить по символу. Не убить, нет, сие породило бы мученика и уйму неприятных последствий. Унизить, вывалять в грязи, разом сведя джокера в светлой колоде к уровню банальной шестерки с сомнительной репутацией. Джентльмены абсолютно всё, даже насилие, совершают с далеко идущим смыслом. Дыши, придурок, что-то ты развоевался. Думай и дыши, две вещи, которые помогают всем и всегда. Уф, попустило… Умные люди из числа пожирателей взвесили плюсы и минусы задолго до воскрешения Волдеморта. План был готов, детали просчитаны и к собственному «дню рождения» чешуйчатая инкарнация Томаса Риддла получила долгожданный подарок – меня. Сейчас я понимаю – дело не обошлось без невыразимцев. Кто, кроме них, мог с точностью предсказать время и место нового явления лидера пожирателей? Кто, не поддаваясь всеобщей истерии, спокойно и подробно разложил по полочкам невнятные речи Дамблдора, полные пафоса и недосказанности, просмотрел вероятности и пришел к выводу, что в чем-то почтенный старец прав? А он и был прав, этот провонявший сладким чаем и мочой полоумный мудак. И я, и Риддл на данном этапе истории представляли собой ключевые фигуры. От итога нашего столкновения, как ни смешно, действительно зависело будущее, причем не только магического мира, но и маггловское. Бросить такой козырь на откуп случаю означало примерно то же самое, что собственными руками подорвать тротиловый склад, беззаботно сидючи на его крыше. Реакцию нашего с Волдемортом взаимодействия было решено проконтролировать и тщательно изучить. Каким образом? Очень просто – отдать меня ему в полное пользование в надежде, что наши разнополярные векторы погасят потенциал друг друга, и посмотреть, что из этого выйдет. Знаете, я даже восхищаюсь их аналитиками. Всё – предельное напряжение магического поля, буйство первоначал, готовое обрушиться на землю, точки намечающихся прорывов, петля судьбы, медленно и ласково, но неотвратимо затягивающаяся на шее этого мира, вероятностные линии уничтожения магов испуганными до одури людьми, словом, вообще всё – моментально утихло, стоило Темному Лорду меня поиметь. Эпический поединок не состоялся. Противники договорились. Во всяком случае, магия рассудила именно так. Отсутствие моего согласия – не имеющая никакого значения частность. Это то, что касается метафизики. Ну а политика… вы поняли. Уличенный в насилии и изнасилованный равно не имеют никаких шансов на политическую карьеру в пропитанном традициями магическом мире. Так мы с Томом совершенно неожиданно и уравнялись в отсутствии всяческих перспектив. Впрочем, у меня есть целых два неоспоримых преимущества – во-первых, я, хоть и сомнительной репутации, но человек, во-вторых, я существую, в отличие от в очередной раз упокоенного лича-Волдеморта. И тут светлый старец, что б его Мордред драл без жалости, был прав, я действительно оказался погибелью Риддла. Хотя… один хрен, карьера меня не занимала и в лучшие времена Воистину же, бойтесь исполнения своих желаний, люди и нелюди. Когда жрешь, не глядя, можно и подавиться, а уж если мечтаешь сожрать весь мир... Думал ли Дамблдор о таком завершении своих многолетних планов? Вряд ли. В реализации собственных замыслов он был довольно громогласен. Если сражение – так эпическая битва, не меньше, если подстава – в Азкабан на десяток лет. Ненадежный сподвижник? Сломать или в расход. Любовник сошел с пути света – ударить в спину и растоптать остатки репутации. Такое сложносочиненное издевательство бы ему в голову не пришло. Не знаю, как директор вел себя во время моего вынужденного отсутствия, принципиально не хочу выяснять у Снейпа. Подозреваю, как обычно – вздыхал, выжидал, держал в относительной готовности сторонников, а про себя костерил судьбу, поскольку назначенный герой пропал, а достойная замена из Долгопупса не выходила ну никак. Как я уже говорил, Мордред ему судья. Снейп ошибается, я не страдаю от предательства. Я ненавижу Альбуса Вулфрика Брайана Персиваля еще сильнее, чем прежде. И понимаю мотивы его поступков. Пожалуй, в моих глазах он даже более омерзителен, чем Риддл. И дело тут не в поломанных судьбах, таковые были, есть и будут всегда, вне зависимости от очередных дамблдоров и волдемортов, даже не в родителях. Просто Альбус тоже мечтал сожрать весь мир, но за долгую жизнь так и не нашел в себе сил в этом признаться. И куски он выбирал намного придирчивее. Честно ненавидящий всё и вся лич выглядит в моих глазах куда адекватнее. Разумеется, вслух я ничего такого не сказал. Зачем?.. Не знаю, легилиментил ли Снейп меня тогда, но попрощаться он предпочел очень быстро и настолько задушевные разговоры больше не заводил. Дождь лупит и лупит. Я ложусь грудью на подоконник и прислоняюсь лбом к холодному стеклу. В щель между рам врывается тонкая струйка насыщенного влагой воздуха. Принюхавшись к ней, как зверь, я передергиваю плечами – холодно. Но звать служителя, чтобы разжег камин, не охота. Открытый огонь, пожалуй, единственное, чего я еще боюсь. Из закрепленных по углам трехэтажного особняка желобов с грохотом вырываются потоки бурлящей воды, растекаясь по гравию дорожек и газону. Когда водный апокалипсис прекратится и выглянет солнце, там, наверняка, будет блаженствовать множество мелких лягушек. Я напоминаю себе нечто подобное. Очень старую лягушку, ящерицу, или даже варана, затаившегося между камнями. Никаких лишних движений, только медленное и терпеливое ожидание. Мысли вместо эмоций, абсолютный покой вместо боли. И все же в одном уязвимом месте под недавно наросшей тонкой шкуркой бьется нечто живое и чувствительное, не позволяя окончательно превратиться в рассуждающий кусок бревна. Я удерживаю его от безумия и самоуничтожения, оно меня – от нестерпимого желания наплевать на всё и отключиться от окружающего окончательно, уставившись в стену. Потому что в гробу я видел вашу магическую Британию, господа, и вас вместе с нею. Три года плена почти стерлись из памяти. Остались отдельные картинки и ощущения. Мертвая тяжесть тела Седрика. Выворачивающая наизнанку тошнота после переноса с кладбища. Удушье, когда Волдеморт, накинув петлю из ремня мне на шею, тащил вожделенную добычу к длинному столу, за которым чинно расселись готовые отмечать возвращение своего Лорда пожиратели в мрачных парадных одеждах. Смесь страха и непонимания. Причем, как ни странно, непонимания было намного больше. «Это всё правда происходит со мной? Но так не может быть! Как же пророчество? Дамблдор обещал! И как же я?» «Да вот как-то так, – шепчу я в ответ тогдашнему Гарри, скептически усмехаясь с высоты собственного опыта. – Обычным путем.» Разумеется, повелитель попробовал меня первым. Прямо на столе, среди посеребренных блюд с жареными перепелками и пирамидами фруктов. Треклятые птички, беспомощно растопырившие в стороны деликатно обмотанные салфетками культяпки лап, до сих пор маячат у меня перед глазами. Разумеется, я вырывался и выкрикивал всякие глупости из словесного арсенала Дамблдора, пока в рот мне не сунули чей-то скомканный надушенный шелковый шарф, а в зад, воспользовавшись мгновенным ступором, не втиснулся сам Темный Лорд, быстро сдернувший с меня вниз штаны вместе с бельем. Боль как боль, описывать ее невозможно и, по-хорошему, не нужно. Сначала ты орешь от ощущения раздирающей тело изнутри твердости и хрипишь с разной степенью интенсивности, потом с удивлением понимаешь, что всё еще жив и боль, как ни странно, всё еще с тобой, а потом, много (слишком много) времени спустя, она проходит. Хуже мгновенное ощущение внутренней грязи. Осознание крайней степени унижения, с которой уже никогда ничто не сравнится. Даже если убьют, это не будет настолько отвратительно, даже если перед этим я буду умолять о пощаде. Последнее так взбесило меня, что напрочь выбило и жалость к себе, и страх и вообще какие-либо мысли о будущем. Кто был следующим, я, честно говоря, не помню, вероятно, кто-то из особо приближенных, с кем Риддлу захотелось поделиться в первую очередь. Все силы уходили на попытку дотянуться до собственной магии и как следует проклясть самодовольную чешуйчатую тварь. Надо ли говорить, что у меня ничего не вышло? Не знаю, кто изготовил блокираторы, защелкнутые на запястьях, но сделали их на совесть. Позже, валяясь в тесной камере на тощем тюфяке, я строил неимоверные планы собственного освобождения, вел долгие мысленные беседы с Дамблдором, представлял, как меня освободят, что мы будем делать дальше. Меня не интересовало собственное состояние, мне не мешали ни грязь, ни кровь и чужая сперма, ни порванная одежда, ни то, что подхватить заражение в такой обстановке проще простого. Я совсем обезумел. Через несколько дней Волдеморт повторил визит, предусмотрительно прихватив с собой нескольких пожирателей – тогда все они для меня были на одно лицо. Меня распластали навзничь на тюфяке и крепко удерживали за плечи, пока повелитель закидывал мои ноги себе на бедра. Покрытое серой чешуей безносое лицо, двигающееся надо мной в такт резким болезненным фрикциям, было почти вдохновенным. Свистящим шепотом он повторял, что именно делает и в какой последовательности (можно подумать, я этого не чувствовал), что я его желанный приз, до которого он, наконец, добрался, что жить я буду долго, потому что он очень долго ждал меня, хотел поиметь и не только, и вот теперь его ожидание вознаграждено. Мне досталась сомнительная честь быть смыслом существования обезумевшего лича, аллилуйя! Тот и любил меня. Уж как умел. Подозреваю, что связь между нами была двусторонней. И когда Риддл в процессе, так сказать, общения щедрым потоком выплескивал на меня собственное понимание обладания, то я, напротив, сходил с ума от бессильной ненависти. Если бы не меры предосторожности в лице крепких сопровождающих, я бросился бы на него, не задумываясь о последствиях. Ментальная закладка? Еще одна гарантия Дамблдора, на случай, если мы с Волдемортом столкнемся раньше запланированного? Не удивлюсь… А может, простое следствие нашего антагонизма. С тех пор установился определенный порядок. Два – три раза в неделю появлялся Волдеморт в сопровождении пожирателей, меня фиксировали, затыкали рот и начинали с чувством употреблять. Под Лордом я бесился и пытался вырваться, прочих по возможности игнорировал, на последнем, как правило, просто отключался от усталости и боли. Единственный раз, когда меня сочли достаточно послушным, стоил Амикусу Кэрроу откушенного кончика носа. Мне же достались нескольких десятков полноценных флагелло, вздутые шрамы от которых ноют на спине до сих пор. Больше тюремщики не рисковали. Время шло, освобождать похищенного героя никто не спешил, и бешеная ненависть сменилась отупением. Меня уже не интересовали ни дело света, ни планы Дамблдора, а школьная жизнь стала казаться чем-то невероятно далеким, словно не имела ко мне отношения. Распорядок существования тому способствовал. Наглухо запертая дверь, скудная еда два раза в день, приносимая запуганными эльфами. Они же раз в неделю меняли тюфяк, проводили уборку и накладывали очищающее. Ведро холодной воды у двери по утрам – хочешь пей, хочешь мойся. Еще одно ведро прямо противоположного назначения. Поддерживать собственную чистоту я не считал нужным, поэтому вода всегда оставалась. Хотя крошечный протест пропал втуне – Риддлу, судя по всему, было глубоко плевать, насколько я чист, не уверен, что его сознание вообще отмечало такие детали. На прогулки меня, разумеется, не выпускали. Единственным развлечением были визиты Лорда. Думаю, он рассчитывал, что я начну сходить с ума от страха при одной мысли о неизбежном, но я напротив собирался с силами и воодушевлялся, надеясь его достать. Скорее всего, так бы оно и шло дальше к естественному завершению, если бы однажды вместо Волдеморта со товарищи не явился Нотт-старший. Тогда я понятия не имел, что это именно он. Отметил полузнакомое лицо с квадратным подбородком, холодный взгляд умных карих глаз, коротко стриженную, сильно траченную сединой темную шевелюру, крепкую фигуру в серой рубашке и темных штанах под распахнувшейся повседневной мантией и равнодушно развалился на спине, ожидая, когда он соизволит обозначить причину визита. Вообще-то я был удивлен – без повелителя пожиратели ко мне не совались, видимо, тот запретил. Гость не спешил. Окинул скептическим взором меня, затем камеру – увиденное его явно не вдохновило – и спросил: – Почему не приводишь себя в порядок? Дерзить желания не было. До следующего визита Лорда оставалось еще два дня, и мне было скучно. – Не хочу облегчать вам жизнь, – ответил я чистую правду. – А если заставлю? – он неприятно усмехнулся. – И так каждый день? – фыркнул я. – На здоровье, если заняться больше нечем. Слегка пожав плечами, он шагнул в сторону, зацепил ведро с водой носком мягкого домашнего сапога и наподдал его, выплеснув содержимое мне в лицо. Само ведро с грохотом ударилось об стену в локте от моей головы. Точность удара впечатлила, но действие оказалось совершенно неожиданным и, как ни странно, очень обидным. – Считаете, я стал чище? – спросил я, отдышавшись и протерев ладонями глаза. Очки сломались давным-давно, да и не было в них здесь особой необходимости. – Оставим это на усмотрение повелителя, уволь меня от подробной инспекции, – хмыкнул он. – Значит, нарываешься. На тот свет не терпится? – Не то чтобы прямо не терпелось, но здесь, согласитесь, скучновато, а развлечения удручающе однообразны и в самом прямом смысле лезут из ушей. Он хмыкнул что-то вроде «ну-ну», и ушел. Лязгнул засов с той стороны двери, а я, стыдно признаться, разрыдался. Впервые за время своих злоключений. Потому что со змеемордым все было понятно – он трахает меня, как хочет, я примериваюсь к его глотке. Паритет своего рода, все честно. Кэрроу и прочие подпевалы из числа любителей полакомиться лордовыми объедками (и как не противно!) – неизбежное зло. Но несколько слов, сказанных вменяемым магом, никогда не участвовавшим в развлечениях предводителя со мной, лишь подчеркнули, в какой я на самом деле заднице. Храбрись, не храбрись, живьем из нее не вылезти. Время тянулось невыносимо медленно, дурные мысли не иссякали, однако через день мне неожиданно повезло. Волдеморт был непривычно вялым и уже через четверть часа, так и не кончив, отвалился. Свора демонстрировать свою состоятельность на фоне его немощи побоялась, потому, потоптавшись рядом и отвесив пару профилактических пинков по ребрам, удалилась следом. Последним шел Кэрроу. Я не сразу сообразил, что именно не так, лишь некоторое время спустя сообразил – не было привычного лязга, жирный ублюдок забыл задвинуть засов. Мне выпал шанс. Крепче перевязав штаны и расправив лохмотья рубашки, я выскользнул в коридор. Босые ноги позволяли передвигаться совершенно бесшумно. Я крался вдоль стены, стараясь держаться подальше от дверей, и судорожно пытался вспомнить, каким путем меня сюда когда-то привели. Получалось плохо, тем более, главный зал, с которого началось мое сошествие в подвал, сейчас был совершенно без надобности. Главное – подняться наверх, там можно попытаться ускользнуть через кухню. Господа вряд ли проводят время в месте, наполненном ароматами готовки. Сердце стучало, как бешенное. Успокоить себя или хоть как-то пригасить эмоции не получалось. В таком состоянии меня должен был почувствовать любой мало-мальски умелый маг, но, как ни странно, никто не спешил поднять тревогу. Подумав, что у страха глаза велики, я осторожно двинулся дальше и остолбенел, когда по ушам ударил визгливый вопль. Из-за приоткрытой двери кухни на меня пялил круглые глазищи молодой эльф с гербом Малфоев на наволочке и оглушительно верещал, стиснув тощие лапы перед грудью. Никогда не считал себя живодером, но в тот момент жалел только об одном – что не могу немедленно вцепиться в его тощую, по сравнению с огромной головой, шею. Бедняге повезло. Прежде чем я шагнул вперед, рядом с эльфом возник Волдеморт. – Ты посмел сбежать от меня! – прошипел он, повернув ко мне безносое лицо с провалами алых глаз и изогнув шею, словно собирался ужалить. – Как ты посмел? – повторил он, вглядываясь в меня. Голову пронзила резкая боль, я заорал и рухнул на пол, прижимая ладони к ушам – казалось, внутри меня миллионом голосов завывает преисподняя. Даже если я сильно постараюсь, даже если Снейп терпеливо разберет меня на составляющие, а составляющие на молекулы и тщательно прочтет каждую, вспомнить дальнейшее не получится. Меня заживо разрывали на части кошмары: пресловутая грань, которую так любят поминать маги, вечная и неподвижная, полное бесплотного и бесцельного движения царство суровой супруги Лорда Певерелла, круговорот пожирающих друг друга форм и состояний. Меня пытались сожрать, я убегал. Меня пытали, убивали, и я умирал, но никак не мог вырваться на волю, рано или поздно всё начиналось заново. Не было ничего, что меня удержало бы, ничего, за что я мог бы уцепиться. По сравнению с этим мучения тела были поистине несущественны. Через пять дней (как сказали мне позже, не помню, кто именно, кажется, Руквуд) я окончательно перестал реагировать на любые воздействия извне и Волдеморт потерял к сломавшейся игрушке всякий интерес. – Выкиньте падаль! – велел он, кивнув на то, что еще недавно было мной. – Меня не интересуют сквибы. Мальчишка оказался слишком слаб. Воспоминания незаинтересованных лиц обладают кристальной ясностью, так что я сполна насладился видом собственной качественно освежеванной тушки, распяленной на странном подобии дыбы. – Не смотри ты на эту гадость, охота душу травить? – хлопнул меня по плечу Антонин. – Выжил, радуйся. Много думать вредно. Лошади пускай думают, у них башки большие, им сподручнее. Я согласился с ним от всей души, но все же проводил думосброс задумчивым взглядом. Однако это было много позже. Тогда же меня спешно убрали подальше с глаз внезапно обретшего здравый смысл повелителя обратно в камеру. И, видимо, тайком лечили по-маггловски, потому что в теле не осталось ни капли магии, чтобы заживить повреждения, или хотя бы просто усвоить стандартные элексиры. Месяц я провалялся без сознания под чутким наблюдением домовиков, а когда пришел в себя, всё разом стало проще. Помню, в зачарованное оконце под самым потолком едва пробивался сероватый дневной свет. Так же, как и сейчас, пахло водой – где-то снаружи шелестел дождь. Я не мог почувствовать его, но точно знал, что он не слишком сильный, однако упорный, способный идти целый день без перерыва, именно такой, как бывает в конце лета. Я втянул в себя сырость и не смог сдержать улыбки – ничего не болело. Отчего-то появилась совершенно иррациональная, детская уверенность – теперь все будет хорошо. Домовик принес кашу и чашку горячего бульона. Я медленно очистил тарелку, радуясь каждой ложке, и снова заснул, не обращая внимания на умиротворяющее бормотание эльфа, укрывающего меня одеялом. Следующие дни были наполнены тем же спокойным, чуть сонным удовлетворением. Утром я приводил себя в порядок – домовики теперь притаскивали не только холодную, но и горячую воду, переодевался – мне выдавали ношенную, но чистую одежду, завтракал, спал до обеда. Потом, если позволяли силы, ходил некоторое время взад-вперед по каменному полу, заново приучая тело к движению. Думал ни о чем конкретно и обо всем сразу. Когда уставал, снова ложился спать. Как-то днем в камеру пришел Нотт. Я долго смотрел на него, пытаясь понять, что не так, пока не сообразил, что больше не вижу окутывающего потомственного аристократа ореола подавляющей силы. Обычный мужчина средних лет. Уверенный, спокойный, достаточно привлекательный. Тщательно скрывающий давнюю усталость и непонятное мне пока внутреннее напряжение. И всё же было в нем что-то, заставившее радостно улыбнуться навстречу. Удивленно приподняв бровь, он, не чинясь, сел рядом на тюфяк и спросил: – Живой? – Вроде бы, – ответил я и рассмеялся. Пожиратель сдержанно улыбнулся в ответ, потрепал меня по голове и сказал уже серьезнее: – Повелитель решил сосредоточиться на делах политических. У него ничего не выйдет, но знать ему об этом пока не следует. О тебе он забыл, так что очередного визита можешь не ждать. Но и освободить тебя сейчас мы не можем, малейший слух – и он опять зациклится, а ваш Дамблдор молчать не умеет. Настройся на долгое ожидание, аналитики дают ему от восьми месяцев до года. Тебе нужно продержаться. – Теперь это будет намного проще, – пожал я плечами, бесцеремонно подлезая под его руку и притираясь к восхитительно теплому и твердому боку. Мне было плевать, как это выглядит, просто он был живым и, как ни странно, очень человечным. – Даже если вы вдруг решите продолжить, я всего лишь помру, от регенерации ничего не осталось. – И зачем бы? – он усмехнулся. – Насилие ради насилия не представляет никакой практической ценности. Разве что Руквуд может, но только по взаимному согласию, у него, знаешь ли, свои принципы. А теперь будь так добр, объясни мне, что ты делаешь? Заползти к нему на колени показалось мне более интересным делом, чем отвечать. И только устроившись вполне удобно и заглянув в спокойно-ироничные глаза, я ответил: – Хочу быть живым. Чувствовать что-то живое. Тебя. Если это неуместно, я прекращу, просто так надоело… Он кивнул и молча притянул меня к себе, запуская руки под рубашку. То ли понял, что я так косноязычно хотел ему объяснить насчет осточертевшей необходимости вечно кого-то ненавидеть, то ли не нуждался в пояснениях. Не могу сказать, что получил от него что-то кроме физической близости, простого животного удовлетворения и радости от ощущения в себе опытного, спокойного и уверенного партнера, которому доверяешь (а Нотту я совершенно иррационально доверял), но мне было очень хорошо. Ему, судя по едва заметной улыбке и долгому финалу, тоже. Аккуратно выскользнув, он кинул очищающее на нас обоих, положил неожиданно тяжелые горячие руки мне на затылок, привлек к себе и крепко поцеловал. Я распластался по его груди и животу, уткнувшись носом в крепкую шею, и рассеянно прислушивался к чужому дыханию. Век бы так сидел. Однако Нотт вздрогнул, словно сдерживая смех, и осторожно отстранился, поднимаясь. Потом привел в порядок одежду и уже у самой двери заметил: – Скоро придут эльфы с ужином. Не сопротивляйся желаниям, тебя еще некоторое время будет сильно тянуть к нашим, тело не привыкло к отсутствию магии. Кто-нибудь будет заходить. Или передай через эльфов, если совсем припрет. Раньше я бы смертельно обиделся и устроил длительные разборки на тему непонятной благотворительности и того, что меня не ценят. Теперь же лишь немного сонно улыбнулся и кивнул. Правильные мысли остались где-то снаружи. Мне было наплевать на собственную мотивацию и, тем более, на мотивацию пожирателей. Я был жив, относительно здоров и доволен. Мне пообещали именно то, что необходимо. Вот и прекрасно. Странно, о возможности побега я даже не думал, приняв аргументы пожирателя целиком и полностью. Сейчас-то я понимаю, что это было оптимальным решением – Дамблдор, заполучив меня обратно, не успокоился бы так просто, – но тогда… Поневоле удивляюсь собственному здравомыслию. Увы, то была всего лишь передышка, когда рассудок и тело приходили в себя, игнорируя лишнее. Мораль, принципы, причины и следствия, будущее – мне не было до этого совершенно никакого дела. И в то же время я никогда не чувствовал себя настолько счастливым. Они нравились мне все – смешливый, способный на сумасбродства Антонин, надежный, как гринготтский сейф, Нотт, фактически, первый, кто был у меня, потому что рассматривать в таком качестве Волдеморта и психов вроде Кэрроу просто смешно, несколько стервозный и нервный Люциус, старающийся даже в постели быть идеальным и постоянно экспериментирующий с позами, здоровенный Макнейр, способный в перерывах трепаться обо всем на свете, но чаще – об охоте и оружии, Драко, как ни удивительно, оказавшийся на редкость деликатным и осторожным в любви. Я с радостью отдавал себя всем, знал их привычки и предпочтения, охотно поддерживал разговор на всевозможные темы. Они стали моей семьей. Я полюбил их. Даже Руквуда, пара длительных сессий с которым вымотали душу и тело, как ни что другое. Сам согласился, мне было любопытно. Правда потом мы с ним дружно пришли к выводу, что тема – не то, что мне необходимо. Зато Августус научил меня нескольким чисто маггловским способам подавления боли, простым, но очень эффективным. Я до сих пор ему за это благодарен. Да и сейчас люблю. Просто… Как сказал Нотт, незадолго до моего освобождения: «Установи границы сам, Гарри. Ни один из нас не прогонит тебя, если ты вдруг окажешься на пороге менора, но в каком качестве ты способен общаться с нами и способен ли вообще, знаешь только ты сам. Мы понимаем, насколько это непросто.» Знаете, я благодарен ему за это «мы». Меня до сих пор тянет к моим пожирателям, я скучаю, но в реальной жизни места рядом с ними нет. У них семьи, дела, статус. И я, полукровка-сквиб, без имени, магии и будущего. Отыгранная карта. Такие вещи возможны только на войне, вероятно, как следствие выверта какого-то из законов вселенского равновесия. А приходить к ним шлюхой и вовсе не стану, даже если кто-то и считает меня таковым. Да и не смогу я любить так безоглядно и беззаботно – внутренняя броня наросла заново. Вы никогда не думали, насколько сложно доверить себя другому человеку, будучи в безопасности и относительно здравом рассудке? Да-да, Слизерин по мне плачет. И маггловские психушки, наверное, тоже. Впрочем, это не столь неважно. Всей истории осталась лишь чуть. Пытками в сочетании с легилименцией заставив мое магическое ядро работать на износ, взбешенный непослушанием Волдеморт окончательно лишил меня магии, при этом лишив ее и себя. И потому, что я был неучтенным крестражем и всё происходящее со мной отражалось на нем (если физические увечья существу его типа повредить не могли в принципе, то потеря магии оказалась фатальной), и потому что в отсутствие светлого пика силы темный оказался никому не нужен. Остался обычный лич. Ничто не мешало соратникам избавиться от осточертевшего предводителя сразу же, но требовалось нейтрализовать Дамблдора. Потому Риддлу позволили реализовать сложный план с исчезательным шкафом. Полагаю, обеспечить безопасность учеников было той еще головной болью, но заговорщики справились. В итоге операции Дамблдор, Грейбек и Беллатрикс Лестрейндж отправились за грань, или куда там им причиталось – не хочу даже знать, чего это стоило Снейпу, испытывающему к старику, несмотря на все его паскудство и многочисленные подставы, ничем не объяснимую привязанность. Волдеморту позволили уйти и через некоторое время он был абсолютно бесславно упокоен группой здравомысляще настроенных пожирателей. Далее последовали долгие и довольно скучные переговоры с Министерством, в итоге которых большая часть умеренных последователей Лорда была оправдана, а курс Дамблдора на сближение с магглами признан ошибочным. Здесь, кстати, в качестве доводов немалую роль сыграли расчеты невыразимцев. В школу вернулся ряд упраздненных предметов, магглорожденным предстояло пройти череду дополнительных курсов с серьезной промежуточной аттестацией и, несмотря на то, что возмущенных было немало, в целом магическое общество вздохнуло с облегчением. В качестве же вишенки на именинном торте меня торжественно возвратили в нормальную жизнь. Правда церемония встречи вышла изрядно подпорченной. Какой-то умник (судя по презрительной гримасе и ряду уничижительных фраз Северуса, это была Макгонагалл), не придумал ничего лучшего, чем потребовать моего немедленного возвращения в Хогвардс. Когда Снейп, крепко держа меня за руку, аппарировал в большой коридор, я с трудом удержался от того, чтобы не спрятаться ему за спину. Множество лиц сливались в одну яркую, пугающе громкую и агрессивную толпу. Смешно, после всего пережитого, я до ужаса испугался собственных однокашников. Впрочем, они тоже узнали меня в тощем, плохо одетом подростке с неровно отросшими белесыми волосами далеко не сразу. А когда узнали… – Эй, Поттер, поделись опытом! – Вали отсюда, шлюхам не место в школе! – Смотри-смотри, совсем седой, хотела бы я знать, что с ним там делали… – Лави, это неприлично, прекрати! – И это спаситель? Смешно. – Что, Потти, не задалась Великая битва? Последней каплей стало снисходительное «Ну ты же понимаешь, что теперь не сможешь тут учиться, дружище. Не знаю, о чем думала Маккошка» Рона и быстрые кивки полностью согласной с ним Гермионы. Мне показалось, или на ее лице с ханжески поджатыми губами было написано глубокое удовлетворение?.. – Мы уходим, – процедил Снейп и переместился со мной в Святого Мунго. После суток всевозможных исследований я оказался в частной лечебнице (подальше от журналистов и любопытствующих обывателей) под зорким присмотром Снейпа, опытных колдопсихологов и специалистов по развитию магического ядра. Думаю, никто, включая Министра, не знал, что делать со мной дальше. Выпускать на волю опасно. Никому не нужны напоминания о грехах тех, кто теперь быстро и успешно делает политическую карьеру, да и просто напоминания о неприятном не нужны. Убить – некрасиво, не слишком достойно и вроде бы не за что. Держать в лечебнице до конца дней накладно и тоже не за что, согласно коллективному заключению лекарей, я на диво уравновешен и не представляю никакой угрозы ни окружающим, ни самому себе. Шансы на возвращение магии и появление спонтанных выбросов равны нулю. Самое логичное, пожалуй, выкинуть в маггловский мир. И даже стирать память не придется, кого интересуют странные бредни очередного бродяги?.. Не могу сказать, что боюсь этого до одури, но и радоваться не стану – я хочу помнить. Нет, не так, мне нужно помнить. Это та часть моей личности, расставаться с которой я не собираюсь. Возможно, я не прав, возможно, слишком самонадеян, но пережитое разом открыло мне глаза и заставило резко повзрослеть. Плата оказалась велика (Мордред побери, и еще как!), но кто вам сказал, что мир справедлив?.. Как бы то ни было, идея плюхнуться обратно в объятия приятных и удобных иллюзий не привлекает меня ни с какой стороны. Кажется, периодически захаживающий Снейп тщательно изучает меня и чего-то терпеливо ждет. Нужно, наконец, с поговорить с ним откровенно, до сих пор он успешно избегал всех серьезных тем, ограничиваясь очередным осмотром. Дождь перестал. Белизна за окном сменилась глубокими сумерками. Я ложусь грудью на подоконник, выглядываю наружу и упираюсь лбом в стекло. Холод пробирает насквозь. Я потерялся между двумя мирами, собственными «я», юностью и старостью, существованием и небытием. Может, и не было меня никогда? Был Гарри Поттер, мальчик – камешек, которого старческая рука и прихоть магии непредусмотрительно зашвырнули в пруд к лягушкам и щукам. Мальчик – шлюха, мальчик – хорошо потоптанное знамя, он, сука, знаете ли, в очередной раз так некстати выжил. Смешно. Бесшумно входит служитель и зажигает свечи. Прошу отставить канделябр подальше и не растапливать камин – в комнате достаточно тепло, а я уже говорил, что не терплю открытого огня. Он кивает и так же молча уходит. Персонал относится ко мне намного доброжелательнее, чем можно было ожидать. Служители и колдомедики, которым нет до меня никакого дела, пожиратели, которые по идее должны были меня ненавидеть... Все они проявили куда больше человечности, чем те, кого я считал семьей и друзьями. Опять смешно. Я пялюсь в окно, пока там хоть что-то видно, потом медленно встаю, снимаю халат, аккуратно расправляю его на спинке стула и ложусь в кровать. Я почти решил, осталось решиться. Снейп появляется, когда я заканчиваю завтрак. Любезно забирает поднос с остатками овсянки и недоеденными тостами, вручает его служителю, жестом велит закрыть дверь с той стороны и усаживается на свое привычное место. Он деятелен больше, чем обычно, из чего я делаю вывод, что что-то изменилось. – Что вы планируете предпринять дальше, Поттер? – спрашивает он, по обыкновению инквизируя меня взглядом. – Отправлюсь в маггловский Лондон, усядусь на краю железнодорожного моста и, свесив ноги вниз, буду ждать озарения. Затем либо прыгну, либо спущусь по лестнице и сяду на поезд. Без разницы куда. Пока не могу выбрать. Одолжите немного денег на случай, если пофигизм перевесит?.. – Хм… – он кажется озадаченным и по привычке теребит пальцами гладко выбритый подбородок. – Обоснуете? – Будет долго, – честно предупреждаю я. – И несколько сумбурно. – Не важно, я никуда не спешу. – Снейп опирается на спинку стула, закидывает ногу на ногу – о стрелки тщательно выглаженных классических брюк можно порезаться – сплетает пальцы рук на колене и едва заметно склоняет голову к плечу. Кажется, ему действительно интересно. И я рассказываю всё. Про свои «я», про подколки Антонина и прикладные исследования Августуса. Про то, что Волдеморт был совершенно холодным и склизким на ощупь, как дохлая лягушка, а Люциус считает себя непревзойденным любовником. Что я до сих пор чертовски скучаю по Нотту. Что легко остался бы с любым из «своих» пожирателей или со всеми разом, и да, я знаю, что такое Стокгольмский синдром, но слишком хорошо понимаю, что это невозможно. Что остаться в магический Британии мне просто не позволят, а если бы и позволили, делать здесь мне нечего – постоянно ловить на себе жалостливые и полные омерзительного любопытства взгляды не захочет даже такой, как я. Да и чем мне заниматься?.. Ни образования, ни магии, ни денег, ни родни. Вышедший из Азкабана после пересмотра инициированных Дамблдором в качестве Верховного чародея Визенгамота дел Сириус поспешил заверить меня в том, что в нынешней ситуации ничем не может помочь. Состояние Блэков истощено судебными издержками и взятками, а жизнь в магическом особняке представляет для сквиба серьезную опасность. Не могу с ним не согласиться, но ждал несколько иного. Что ж, раз я не маг, то и магическое крестничество стало пустой формальностью. Он мне больше ничего не должен. Я говорю, что мне не обидно, не больно, мне просто никак. Я не знаю, кто я, что и зачем. Но опять же в этом есть свое преимущество, ничто меня не держит, и я больше никому и ничего не должен. И, вероятно, я никогда не устрою свою жизнь, потому что секс как таковой не вызывает у меня ни приязни, ни отвращения, только вот после «моих» пожирателей людей в качестве партнеров я рассматривать просто не могу. Про то, что, наверное, я слаб, потому что, дойдя до черты, остановился и не сумел дать своей ненависти окончательный выход. «Гнуть свою линию» - это не про меня. Я, Мордред побери, не воин и уж тем более не герой! Я даже Волдеморта могу понять, насколько это вообще возможно по отношению к обезумевшему личу. Во всяком случае, несветлой памяти Дамблдор раздражает меня куда больше. Но в целом мне плевать на всех них. И на то, что я спятил, тоже. – Могу сказать, что-то еще, только не знаю, что, – признаю я наконец, изрядно утомившись. Снейп сидит, полуприкрыв глаза, и периодически кивает, машинально отбивая по колену такт длинными пальцами. – Думаю, этого вполне достаточно. – Он едва заметно улыбается, достает из кармана жилетки ключ и кидает его мне. – Будут вам деньги и приличная одежда, отправляйтесь на свой мост. Если всё же надумаете спуститься по лестнице по-человечески, для начала поезжайте в Коукворт, адрес я вам дам. Жить на два мира не так сложно, как вам кажется, и далеко не все маги любопытны. К тому же сейчас вас и родная мать не узнала бы, да простит меня Лили, а новые документы стоят не так уж дорого. И, Поттер… – я невольно поднимаю голову и смотрю на него. – Я тоже был пожирателем, не забывайте. И мои предпочтения весьма далеки от обывательских. Вот теперь он точно улыбается. У меня еще будет время расставить всё по местам. Разложить по полочкам планы и чаяния обеих сторон. Понять главную ошибку Дамблдора, сделавшего ставку на совершенно неподходящую для этого фигуру, объяснить себе безумно исказившееся стремление Волдеморта к власти и контролю. В сложившемся раскладе решение «моих» пожирателей договориться было совершенно логичным – жестокости даже очень сильно обозленного человека есть предел, если он, конечно, хочет продолжать считать себя человеком и аристократом. Как метко выразился Нотт, мне пришлось быть живым посланием противнику. Не повезло. Расковырять свои страхи и препарировать их при помощи профессионального маггловского психотерапевта. Даже врать особо не придется – мало ли криминальных разборок в Лондоне. А образ мыслей у магов и магглов не слишком-то отличается, разве что первые намного более пафосны, последовательны и упрямы. Разобраться со своими «я», понять, наконец, что стремление найти логичное объяснение происходящему – не признак слабости, а естественная реакция защищающегося от ужаса разума, так же, как и неожиданная любвеобильность. Да и с личной жизнью все сложится прекрасно – Северус не имеет глупой привычки скромничать зря, его твердая (еще какая!) рука и совершенно неожиданная для столь жесткого человека забота – именно то, что способно привести меня в норму лучше любых антидепрессантов, а неуемная жажда деятельности не даст скатиться в бессмысленную хандру. Всё будет. А сейчас я сижу на краю моста по другую сторону перил, болтаю ногами над шпалами, слушаю гудки локомотивов и чувствую себя парящим в пронизанном солнцем золотисто-медовом воздухе конца августа. И бесконечно свободным. Для жизни. Для смерти. Для всего, что захочу и не захочу тоже. Столько путей! Глупо сводить эту восхитительную свободу к одной единственной точке. А еще лениво гадаю, приготовит ли Северус ужин или предпочтет появиться позже, когда я несколько приду в себя. PS: Знаете, а ведь приготовил. И вломил по первое число за то, что я заставил его нервничать, оказывается, он совсем не был уверен в моем выборе. Правда потом сам же и утешил. Но это уже совсем другая история.