Соловьи поют на рассвете?

      Второе мая 1998-го был далеко не первым тяжёлым днём в жизни Гермионы. Но впервые она подумала о будущем без фальшивого «всё будет хорошо», которое приходилось говорить себе каждый раз, как над головой сгущались тучи. Впервые пропала эта пелена малодушия на стоящих перед глазами картинах воображаемого будущего. Второго мая 1998-го можно было позволить себе представить светлое грядущее, не уповая на слепую надежду.       Гермиона не гордилась тем, что не выдержала пропитанного слезами и потерями воздуха Большого зала и решила ненадолго выбраться на улицу, чтобы откашлять осевшие на гортани соль и сажу и наполнить лёгкие свежестью свободы. Она собралась выскользнуть из замка, заметив в очередной раз склонившуюся над Фредом Молли Уизли — та шевелила губами, а из закрытых глаз лились слёзы, словно она рассказывала горькую сказку своему непривычно тихому проказнику.       Рон коснулся ладони Гермионы, когда она осторожно, стараясь не привлекать много внимания, выбралась из-за стола. В голубых глазах читался немой вопрос с каплей мольбы, но Гермиона извиняюще поджала губы и покачала головой. Рон несколько мгновений вглядывался в неё, а потом, кивнув, разжал пальцы.       На разрушенный двор невозможно было смотреть без замирания сердца. Гермиона шла там, где ещё несколько часов назад над головами пролетали зелёные и красные лучи, вместо школьников попадающие в фонтан — от него осталась только груда обломков. Перебираясь через завалы обрушенной кулачищами великанов галереи, Гермиона придушенно вскрикнула, поскользнувшись и скатившись прямо в объятия паучьего трупа. Потрясённо рассматривая своё отражение в неживых глазах акромантула с несколько мгновений, она наконец осмелилась выдохнуть и, опершись на жвалы, поднялась на ноги. После этого она почти не глядела по сторонам, проходя по зияющему колдобинами мосту с насквозь пробитым местами парапетом. Оставшиеся позади руины сменили виды взрытой то тут, то там земли, хаотично покрытой небольшими курганами. И только оказавшись в тени деревьев на опушке Запретного леса, Гермиона медленно обернулась к школе.       Всхлип не удалось сдержать. Торопливо прижав к носу рукав, Гермиона смотрела на Хогвартс и запрещала себе плакать, потому что, начав, не смогла бы остановиться.       Сейчас замок выглядел таким, каким его могли видеть магглы: башни с пробитыми крышами, дыры в стенах, будто ходы гигантского муравейника, зубастые оконные проёмы, чёрные подпалины на камне на пожарищах — не хватало только железной сетки по периметру и таблички «Опасная зона». В лучах недавно вставшего солнца, бликующих на глади Чёрного озера, Хогвартс напоминал песочный замок, разрушенный недобрым ребёнком.       Она отвернулась, будто боялась обидеть школу всё-таки выступившими слезами жалости. Поспешно утираясь рукавами, отдающими мерзким запахом металла, дымом и извёсткой, Гермиона не сразу поняла, что тишину разрезала мелодичная трель. После нескольких часов несмолкаемого грохота и криков казалось, что из мира ушли приятные звуки.       Услышать соловья после всего…       Гермиона, от изумления перестав размазывать слёзы по лицу, запрокинула голову, пытаясь высмотреть птичку в нежно-зелёной кроне, но пробивающие листву золотые лучи усложняли поиск. Тогда она просто закрыла глаза и стала слушать, разрешая себе на одну минутку обо всём забыть и наполнить грудь мелодией безмятежного прошлого.       Незамысловатая ритмичная трель жила в тёплом вечере из воспоминания о Франции, куда они с родителями иногда ездили на летние каникулы. И в нём Гермиона во время семейного ужина на веранде съёмного домика слушала соловья, отложив приборы и мечтательно подперев щёку рукой.       Но она никогда не слышала его песен здесь — Шотландия была слишком холодна для этих птиц. Быть может, с исчезновением дементоров стало чуточку теплее и соловей, держащий путь на юг, остановился тут немного отдохнуть и набраться сил, прежде чем лететь дальше? Увлечённая на мгновения размышлениями о судьбе соловья, Гермиона улыбнулась на выдохе, всё ещё не открывая глаз.       За спиной раздался звук хрустнувшего под ногами хвороста. Она резко развернулась — наверное, нескоро получится отучиться вздрагивать при любом шорохе и избавиться от ощущения быстро леденеющей от страха грудной клетки.       Между деревьями стоял подсвечиваемый из-за спины солнцем силуэт, и, когда зрение привыкло и серость первых секунд спала, Гермиона распознала в нём Драко Малфоя — тот держался за стволы деревьев, будто резко затормозил и едва удержался на ногах.       Они смотрели друг на друга в молчаливом ожидании, не мигая, а над головой продолжал заливаться соловей. Драко наконец выпрямился.       — Я не заметил, что ты… что здесь кто-то есть.       — Обычное для тебя дело.       Он сделал шаг назад, словно намеревался убраться восвояси, но раздумал и неуверенно шагнул в тень деревьев.       — Мне только… — он неопределённо махнул в сторону школы и спрятал руки в карманах.       Гермиона, совершенно не смущаясь, разглядывала профиль замершего каменным изваянием Малфоя. Его подбородок и нижняя губа нервно подрагивали, по лицу тянулись разводы чёрной копоти и запёкшейся крови, верхняя губа казалась темнее нижней — видимо, туда пришёлся удар Рона, — а блёклые глаза стыдливо бегали. И Гермиона поняла, что Малфой пришёл посмотреть на Хогвартс напоследок и не решался встретиться с ней взглядом.       — Я не мог иначе, — вдруг прошептал он в попытке оправдаться — непонятно только, перед школой или Гермионой. — Мне никогда не отмыться.       Он чуть повернул руку, и из-под разорванного до середины предплечья рукава Гермиона увидела часть Метки. Уже не чёрную — после смерти Волдеморта она просто поблекла, оставшись выжженным на коже уродливым напоминанием.       — Я тоже не могла, — Гермиона оттянула воротник, открывая на шее рубец от кинжала Беллатрисы.       Драко повернул голову, бросая затравленный взгляд на шрам, избегая смотреть в глаза, и снова уставился на Хогвартс, как будто хотел спрятаться от правды ребяческим «я ничего не видел — значит, ничего не было». Повисло молчание, которое никто из них не решался нарушить.       Драко выбирал не ту дорогу слишком часто, чтобы его можно было простить, но Гермиона не ощущала ненависти к нему. Она вообще больше никогда в жизни не хотела растрачивать силы на ненависть. До скончания своих дней ей хватило разъедающей душу темноты.       Приподняв голову, Малфой глубоко вдохнул, невидящим взглядом уставившись на ещё по-утреннему бледное небо.       — Разве соловьи поют на рассвете? — вдруг заговорил он хрипловатым голосом, как будто долго кричал.       Гермиона, наконец, разглядела сквозь листву тень маленькой птички: та сидела на ветке, запрокинув головку и широко раскрыв клюв.       — Они поют в любое время.       Второго мая 1998-го война была окончена.