23 декабря, 2019 год.
— А почему Грета и Кетиль с нами не поедут? В тот день, когда Датско-Норвежская уния распалась, брат велел увезти близнецов на старую усадьбу и ждать, пока он не приедет за ними. Гренландия уже был там вместе с частью слуг. Маттиас ничего не объяснил Тире, но девушка поняла без слов: их маленькому мирку и унии пришёл конец. Да и упавшее обручальное кольцо не просто так. Утром норвежцев и старшего брата не было дома: похоже, уехали раньше. Служанка передала конверт и на этом всё. Начались долгие сборы. Объяснять что-то близнецам не представлялось возможности: во-первых, она сама не знала о планах старшего; во-вторых, если бы и знала, говорить о том тяжело. — Они приедут позже, — поправив рюши на платье Халдор, датчанка вывела детей на улицу и усадила в карету. — Не волнуйтесь, всё будет хорошо, — близнецы недоверчиво поглядывали на Данию, оно и понятно: напряжённое лицо скрыть ей никогда не удавалось. А тут и без причин переезд в старые сады, где уже давно завял садик, оставленный без присмотра. Всю долгую дорогу до Северного моря их сопровождало молчание и тихое трещание музыкальной шкатулки под мерный танец снежинок. На дворе уже январь… Как быстро зима настала. — Скажи нам правду, — спросит уже по приезде Петер, сжимая маленькую ручку сестры в своей. — Вы же воевали с Британией. Поэтому ты нас увозишь? Он что-то сделал Норвегии? — после англо-датской войны, когда Маттиас слёг из-за разрушений в Копенгагене и «коронованной» стала Тира, все дела решались именно ей. И именно по её вине датская корона проиграла, объявив себя банкротом. Если бы она тогда согласилась играть на стороне Артура и Алисы, всё было бы иначе? Её же нейтралитет подвёл под нож флот, столицу, торговлю, мирное небо над головой, а после и дружественные связи с Францией подорвали остатки гнилого мяса. Похоже, Артуру не очень понравилось, что она решилась пойти против него, встав при этом на сторону француза. — Что же ты всё этому мерзкому французу помог— — Я не собираюсь разговаривать с Вами, сэр, в таком тоне, — тонкий голосок девушки прервал ядовитые проповеди джентльмена. Она резко поворачивается к нему лицом и натыкается на грудь в чёрном мундире. Он смотрит сверху прямо в глаза, поджимает губы. Казалось, перчатка на его правой руке сейчас порвётся от напряжения. Дания проглатывает комок в горле и делает шаг назад, но мужчина резко хватает за запястье и притягивает обратно, нагибаясь к самому уху: — Если ты будешь сопротивляться, я разгромлю уже СВОЙ Копенгаген… — Нет, Норвегия в порядке, — поникшим голосом пролепетала Дания, смотря на белоснежный снег на своих плечах, на боках лошадей, на крыше усадьбы. Земля всё больше и больше становилась белой. Холодный ветер с Северного моря ежился и кусался, пряча горячие щёки в шубку. — Просто… — Что? — требовательно повысил голос Исландия, сверкнув голубыми глазами с лавандовым отливом. Дания заметно сжалась, опустив взгляд на чёрную землю под сапожками. — Ну же, говори! — Кажется, Норвегия больше не будет жить с нами… — близнецы недоуменно переглянулись. — Я проиграла. И теперь Грета и Кетиль будут жить у Оксершна. — Ты лжёшь, — прошипела Халдор, выходя вперёд. Из них двоих она была самой шумной. И похожей характером на Грету. Осуждения «своих девочек» Тира боялась больше всего. — Ты наглая лгунья! Ты обещаешь слишком многого, а потом просто забываешь или же прикидываешься дурочкой. Ты всегда ведёшь себя как дурочка. Но я то знаю, какая ты на самом деле, — девочка высокомерно подняла носик, ухмыльнувшись. — Ты — мерзкое порождение, которое воспитал Маттиас под своим присмотром. Проводишь свою жизнь в прошлом, рядом со своим покойным бесхребетным муженьком. Кетиль рассказывал, какая ты жалкая… — датчанка вздрогнула, медленно поднимая глаза на Исландию. Когда-то розоватое лицо побелело, приняв синюшный оттенок. Каждая жилка забилась в нервном тике. Неужели Кетиль действительно считает её жалкой? А Грета? Она ненавидит её, но молчит? Нет, в это не хочется верить, Халдор лжёт… — Да и из себя ты ничего не представляешь. Самая маленькая среди нас, самая слабая, — видимо, плеваться ядом доставляет удовольствие. — Вези нас обратно, мы не хотим больше быть под датской знатью, — дальше следует громкий шлепок, растворяющийся в снежной заварушке маленьких фей. Халдор хватается за щёку, но твёрдо стоит на своих двоих. Девочка не плачет, даже слезы не проронила. А лишь закусывает мягкие губки, пряча лицо в плечо брата. — Заткнись. Не забывай, с кем ты говоришь, — холодно, с непроницаемым лицом чеканит датчанка, натягивая бархатную перчатку обратно. Злоба и обида застилали глаза мутной плёнкой, подчиняя себе тело и движения. Девчонке не следовало заходить за рамки дозволенного и трогать личную жизнь Тиры. Но… Ти лишь после пожалеет об случившемся. — Я всё ещё являюсь твоей полноправной правительницей. И вы будете рядом, пока я, — ярко выделила, — не отпущу вас. Несите сумки в дом, — уже командует прислуге девушка. — Я ненавижу тебя, — исландка резко пихает Данию в живот, разрываясь на истеричные вопли, и убегает куда-то в сторону заснеженного сада с блёклой беседкой из тёмного дуба. — Ненавижу! — Халдор, стой! — Петер было бросается за ней, но Тира хватает юношу за запястье. Её словно водой в этот момент окатило. Мёрзлая земля под руками ссадит старые раны от секиры и заноз. На душе что-то зябко скребётся и зовёт. Совесть? Обида? Страх? Дания не понимает природу всплеска своих эмоций. Но ей не хочется, чтоб и Петер повторил ужасное слово ненависти. — Простите… — хрипло, не поднимая голубеньких стекляшек, из которых вот-вот побегут слёзы. — Простите, я не хотела… — Сама виновата, — от такого спокойного голоса дыхание резко сперло, выдавливая град солёной воды на подол голубого платья. — Могла и раньше сказать мне, я бы понял, — Петер вырывается и быстро идёт по следам сестры.Сама виновата.
Она всегда во всё была виновной.
«Милые мои, я вас так давно не видела! Очень соскучилась и хочу каждого лично обнять. Старушка Дания ожидает…».
Она пыталась быть более лаконичной в сообщениях. Ее волновал не только внезапный приезд Греты, который казался ей вторым приходом Иисуса. Но еще ее волновал момент с «сюрпризом». Руки дрожали, ноги каждый раз подкашивались, как только она прокручивала речь в голове. Больше всего ей было боязно именно перед Ольсон. Зная ее взрывной характер, Ти ожидала даже взбучки. Но кто знает? Возможно, норвежка смилуется над ней и дарует лишь подзатыльник. Что насчет Кетиля и Эстери? Кетиль молча примет и вновь не придет на торжество, а Эстери тепло поздравит. Учитывая, что из всех сестер Тильда — рекордсменка по числу браков, удивления от семьи ожидать не стоит. По приезде из Америки, Ти места себе не находила. На шею словно удавку накинули: как ей сейчас поступить? Датчанка не любила делать настолько рискованные шаги, за нее всегда решал добрый старший братик. По крайней мере, подсказывал как будет лучше. Сейчас же плечо подставить никто не мог. Утро какого-то нового солнца. Весь день Хансен готовила на стол. Салаты, мясо, рыба, напитки. Прикрытие семейным ужином. Прикрытие мишурой, камином и теплой атмосферой. Пасмурная погода никак не могла помешать, она лишь усиливала атмосферу уюта. Накрыла в гостиной. Раньше они тоже собирались в большом зале, когда жили все вместе. От приятных воспоминаний на душе становится спокойнее. Интересно, семья до сих обижена на них с датчанином? Если так, то это очень глупо. Они же отпустили их предательство, их ложь, их уход. Дания тоже заплатила высокую цену. А вот и вечер. Мягкий туман застилал улицы и крыши домов. Свежие капли стекали по стеклу, пачкая собой балкон и какие-то цветы на нем. Треск камина. В кухни доносятся запахи запоздалых блюд. В комнате Дания специально приглушила свет, чтоб создать расслабленную обстановку и настрой. В прихожей горят лампочки разных оттенков. Даже возле дома словно стало уютнее: ёлочки, первый снежок, фонарики… — Зайка, — обнимает девушка собаку, поглаживая по холке, — мне так волнительно все это. аж ладошки вспотели. Как думаешь, у меня все получится? — доберман согласно залаял. — Правильно, дорогой. Держи кусочек, — маленький кусочек мяса пес умял быстро, а затем довольно высунул язык, жмурясь. Кафель кухни холодный, совсем противоположен горячему дому. Насчет одежды членов семьи она настоятельно просила в сообщении не зацикливаться. Как и в каких-то презентах. Все по-домашнему, все просто. Осталось несколько часов до приезда каждого из них. Остается лишь ждать. Однако уютную тишину дома нарушил деликатный стук в дверь, или быть может, он её дополнил? Финка уже давно стояла за дверью (так и не решаясь постучаться), прикрываясь прозрачным дождевиком с редкими и мелкими снежинками, напечатанными на гибком пластике. Несмотря на то, как Эстери пыталась сделать жизнь в своей стране наиболее экологически чистой, материал более водонепроницаемый чем пластик ещё поискать надо было. Да и она им уже довольно давно пользуется, так что наверное, ничего страшного? Звонок в дверь заставляет встрепенуться. Первым к двери конечно же подбежал пес, передними лапами вставая на рукоять. Он любил встречать гостей. Они могли погладить, иногда приводили детей, с которыми Зайка сидел. Конечно, собачий ум пусть и узок, но сообразительности им не отнимать. Да и пес почуял, что пришла именно финка: почему-то он часто крутился под ногами обоих финнов, когда те были где-то неподалеку. Когда дверь наконец открылась, Эстери тепло улыбнулась. А как же тут не улыбаться, финка действительно была рада видеть сестру. — Moi, сестрёнка! — зайдя в дом, аккуратно сняла с себя дождевик, стараясь несильно накапать. — Нам уже давно следовало собраться. — Привет, — радостно тянет датчанка, стискивая сестру в объятиях. — Как доехала? На улице все еще дождь, ужас. Хотя, возможно, оно и к лучшему. Собраться-то собраться, — Дания ставит перед Эстери мягкие черные тапочки с мордочкой котика на них, — но из-за дел фиг кого из вас вытащишь даже на ужин. Даже брат где-то залип, ужас. Ладно, пошли в комнату, — волнуется. Расположив Финляндию в гостиной, Дания принялась на кухне хлопотать с соленой курицей с ананасами. Грех не приготовить любимое блюдо и не угостить им домочадцев. Чаще готовил датчанин конечно. Тильда на подхвате. Он, видите ли, не любил присутствия кого-то на кухне. Эдакий единоличный хозяин на кухне. Тира была не против, но чаще брат готовил только то, что любит. Это раздражало. — Эстери, тебе Кетиль с Гретой не звонили? Они что-то опаздывают, — противень с курочкой аккуратно лег на подставку. Осталось только дождаться, когда фольга немного остынет. Приготовила не так много всего, но сытно. Как только минутная стрелка замерла на двенадцати, дверной звонок загудел вновь. — А вот и они! — предвкушение от встречи с самыми близкими членами семьи переполняли сердце. — Наконец-то, Дания! Здравствуй! — отнюдь не дружелюбно выпалила Грета в лицо Тильде и поспешила зайти внутрь, затаскивая за собой Кетиля. — Я все понимаю, дорогая, но зачем все это? — уже спокойнее, как бы извиняясь, спросила она у сестры. И даже на резкие слова сестры датчанка улыбнулась: да, Грета не изменилась. — Как зачем? Мы и так редко собираемся, а ты еще спрашиваешь: зачем. Я по вам так соскучилась из-за этих командировок, — сначала она горячо поцеловала сестру в щеку, затем — брата, при этом крепко обнимая каждого. — Эстери уже тут. Надеюсь, вы проголодались, ведь я много чего наготовила, — выдав очередные две пары тапок, Дания быстрее потащила их в гостиную. Датчанка всегда была за идею построить большую и крепкую семью, но тоталитарные настроения, особенно в те бородатые годы, особенно отталкивали всех от этой самой «семьи». Не согласен с Данией (не важно, с кем из них) — снимай рубаху, выбивать дурь будут кнутом, а потом, за семейным ужином, скажут, как же хорошо им всем вместе в Копенгагене — это «пряник». Конечно, такие взгляды на семью а-ля Чарльз Мэнсон не могли не напрягать. Норвежка скидывает с плеч пальто, которое ей помогает снять брат, снимает сапоги, надевая тапочки. Смотрятся пушистые котики с костюмом глупо. — Спасибо, — еле слышно, чтобы только он услышал, благодарит она Кетиля. — А наш Исландия не приедет? — уже более громко спрашивает, идя за ней в гостиную. Дома у Дании находиться приятно, да и сама Тильда всегда была гостеприимной: согреет, накормит, напоит и спать уложит. Ещё и приятная компания в лице лучезарной финки, а главное, что все это без отрыва от общества брата. — Я иногда списываюсь с Петером. У него появились какие-то дела в столице. Похоже, на рождественские каникулы он и Халдор тоже не приедут, — с грустной ноткой сообщила Ти, отгоняя Зайку. Правдивую мысль об исландцах пришлось утаить: девушка знала, что Халдор до сих обижена на неё, а Петер против младшей сестры не пойдёт. Близнецы всегда держались особняком. И, кажется, им плохо, когда один из них находится далеко. Тильда застывает на кухне, перед плитой, слушая голоса сестёр. Они так легки на нрав сейчас. Даже совестно рассказывать плохие новости. Грета же не знает, что Дания и Норвегия больше не торгуют? И что все продукты обложены завышенными ценами? И что они с Кетилем поругались, а потом брат попал в больницу? Что она его ударила… Хансен закусывает губу, ощущая неприятное жжение в руке. Йеннсен, может, и простил её, но Тильда себя — никогда. Датчанка мимолётно утирает слёзы, разливая чай и кофе по чашкам. Приготовилась заранее, конечно же. Поставив на поднос чайничек и пять чашек с сахарницей и ложечками, Ти медленно вошла в гостиную. — Кстати, ничего не замечаете? От старого дома тут остался только фундамент да подвал. Ну и некоторые комнаты. Мы до Второй мировой его перестроили и часть стен снесли, — расставив приборы перед каждым, сесть ещё не было возможности: нужно разлить суп с клёцками. — К сожалению, самая первая усадьба уже давно травой поросла. От неё остался лишь сад, — пока не развилась аллергия, за участками всегда смотрела Хансен единолично, не подпуская к ним слуг или кого-то ещё. — Нужно будет когда-нибудь посетить его… — Хансен тяжело вздыхает, поднимая болезненно уголки губ. Ей иногда не стоит вспоминать плохие моменты из биографии. — Эстери, Вернер и Астрид… они как там вообще? — какими бы у неё не были отношения со шведами, он всё ещё родственники, за которых волнуешься, — Ничего не говорили — приедут ли на Рождество? — ей хочется занят себя разговорами, не вспоминать колкие шипы, до сих пор сидящее где-то глубоко внутри. — Я не созванивалась с ними, поэтому не знаю. «Подвал остался… Интересно, там остались комнаты с огромными крысами, в которых Хенрик запирал нас в наказание?» — думает Грета. — «Сад? Да, давай съездим туда вместе с Халдор. Когда это ты начала думать о ком-то, кроме датской рожи?» Грета оставляет свое недовольство при себе, стараясь выглядеть непринуждённо. Благо, играть на публику приходится недолго — у Греты звонит телефон, она спешит ответить: — Здравствуйте, Эрна… Да, могу… Ничего страшного… — норвежка встаёт и выходит в коридор, из которого, однако, в гостиной все слышно. Тильда сильно напрягается: час кульминации? — Вот как… Хорошо, спасибо, можете начинать переговоры. Мы уладим это недоразумение, — чёрт! Попала! Грета кладёт трубку и возвращается в гостиную с таким серьёзным выражением, которое только может изобразить её лицо. Она кладёт руку на плечо брата, а вторую упирает в бок. — Дания, что это за спектакль? — грубо и громко говорит Норвегия, но, не услышав от Тильды ничего, продолжает: — Ты считаешь, что нормально сначала разрывать со мной торговые отношения, а потом приглашать меня в гости?! Более того, я почему-то узнаю об этом не от тебя, а от своего премьера! По-твоему это нормально?! Что за выпады с твоей стороны?! — Кетиль от неожиданности даже подскочил на месте, когда рука сестры оказалась на его плече. Лиловые глаза округлились не то в удивлении, не то в подобии ужаса. Эта перемена явно добавила живости на бледное лицо мужчины. Это правда, он хранил в секрете от младшей все то, что произошло между ним и Тильдой. Но премьер, Локи её побери, зачем в такое время?! Норвегия усиленно потер точку между бровей. Немного придя в себя, Кетиль взял ручку Греты, что все еще лежала на его плече, и слегка сжал. — Успокойся, это я просил ничего тебе не говорить, — и посмотрел на Тильду. Ложь во благо — тоже ложь, Норвегия не мог понять, зачем заступается за датчанку, но в этом, казалось, был сокровенный смысл, что был понятен лишь богам. — Сядь, я все объясню, — с этими словами Нор бережно усадил девушку обратно на диван. — С чего начать? Верно. Начать. Ага, — Кетиль вскочил со своего места и начал судорожно ходить по комнате туда-сюда. Не найдя подходящего ответа на свой же вопрос, норвежец с отчаяньем посмотрел на Данию. — С чего же…всё началось? — внутри всё сжалось в один большой комок, а сердце стучало подозрительно громко. Пусто… Почему же внутри так пусто? Будто все выжгли и бросили тлеть где-то в огромной огромной яме. Будто и не было ничего. Кровь отлила от лица, а руки машинально начали рыться в карманах в поисках таблеток, но их не оказалось. Сделав глубокий вздох, Кетиль заглушил паническую атаку и взял себя в руки. — Это была информационная провокация, — начал он спокойно, — Сестрёныш, наверняка, слышала слух о поставках недоброкачественных лекарств на нашу территорию из Англии? — мужчина продолжал ходить из стороны в сторону, изредка поглядывая на сестёрр из-под светлых бровей. — Я принял сторону Артура и Алисы. Увы, дражайшая сестрица не поддержала моих взглядов и порвала все экономические соглашения с Королевством Норвегия, — каждую фразу Нор отчеканил, как вызубренную, твердо с неестественно долгими паузами, будто пытаясь убедить не младшую сестру, а себя. А Дания терпеливо молчит, давая закончить Грете кричать на нее. Сестра всегда была вспыльчивой. Как, собственно, и Тильда, но если первая вспыхивала мгновенно, то второй необходимо было время. Как бомба замедленного действия. Поджатые губы выражают непривычную для нее степень хладнокровия. Словно они с Кетилем сейчас поменялись местами, поменялись характером и взглядом на ситуацию. Грета не дает даже слова вставить. Далее в игру вступал Кетиль, и Хансен вновь приходится проглотить язык. Бледные пальцы с таким остервенением сжимали острые края подноса, что из места сгибов на махровый ковёр стали капать маленькие капельки крови. Боль даже не ощущается. Мысли туманились в голове, сдавливая глотку где-то у основания. Тошнит. Ее от всего этого тошнит желчью. Она не чувствовала себя сейчас виноватой. Совсем. Тиль держалась гордо, холодно, с непроницаемым взглядом, направленным точно в область правого плеча финки. «Действительно, Кетиль, скажи же. С чего всё началось?» — немного язвительная мысль проскользнула в сознании, вызывая гаденькую ухмылку. Она-то знает все последствия, о которых умолчал Норвегия. Она знает все детали, свой позор и свои ошибки. Но Хансен мешает пресловутая гордость. Ее местами грубый и прямолинейный характер. — Тише, — вполголоса внемлет датчанка, — садитесь оба… — постепенно в ней закипает злость и негодование. Пальцы пронзает резкая и жгучая боль, заставляя руки сжать в кулак. — Заткнули рты, — грубо, достаточно громко, чтоб ее наконец услышали. Долгожданная тишина. На пол упало еще пара капель крови. Садиться она не собирается. Словно статуя ее стан вмерз в пол. Как долго это будет продолжаться? В голове поднимается шум, рвотные позывы становятся существеннее. Организм отказывается работать. Ноги отказываются держать тяжелое тело. Отчуждение. Дания резко стала спокойной и расслабленной — это плохой знак. Знак того, что сейчас будет головомойка для всех присутствующих. Взяв с полки камина небольшую пачку, достала одну белую и длинную со сладковатым запахом сигарету, чиркнула какой-то дорогой и очень старой зажигалкой. В доме она практически не курила. А если и курила, то в достаточном хмеле. Навалившись свободной рукой на каменную кладку, датчанка первое время молчит, рассматривая языки пламени. Затем затягивается, выпуская веер дыма. — Забавное зрелище, — низкий грудной голос так и фонил чем-то северным. — Хах, знаете, в чем различия между немым и слепым? Первый всегда недоговаривает, а второй не верит своим глазам, — Тильда поворачивается к семье лицом бесстрастным. — Я должна была это сделать. Я не верю англичанам еще со времен англо-датской, — пауза. — Ах, да, простите, я забыла, что вы, дорогой Кетиль, дружны с Артуром. А знаете, мы с ним недавно так мило беседовали, он, кстати, интересовался, почему это я, Королевство Дания, защищаю Королевство Норвегию. Да-да, так и спросил: что это между нами такое происходит. Не семья, а., а черт знает что, — Хансен с тяжёлым вздохом прогуливается по комнате, опускается на свое любимое кресло у окна, чешет за ушком своего пса. Стоит ли ей все рассказывать? — А потом, как оказалось, Норвегия наложил ответные налоговые обложения на датские товары у себя. Мистика, — нервный смешок. Хансен умела говорить с эмоциями, ее интересно слушать. Бросив прищур на норвежца, та затягивается. — А быстро ты отправился после больницы. Не хило ведь упал. Петера заставил поволноваться, меня. А еще после игнорировал мои предложения об возобновлении торговли. Похоже, кто-то сильно обиделся. Принеси мамочке пепельницу, — нежно похлопав добермана по боку, который тут же ушел за пепельницей на кухню, Тиль тихо посмеивается. — А потом оказалось все уж настолько подозрительно, что даже страшно. Война Испании и Германии. Захват Германии. Выход Англии из дипломатических отношений с Америкой. Мой любимый старший брат даже оказался в этом замешен, — наблюдает за реакцией Йеннсена. Ведь когда на тебя выливают ведро холодной воды — ты дергаешься. — Ты договаривай, брат, не стесняйся. Я думаю, Грете и Эстери тоже будет интересно послушать и узнать, в какой жопе сейчас Скандинавия, — взяв пепельницу из пасти Зайки, Дания сбросила пепел, устало выдыхая. — Дурно все это. Деньги, торговля, какая-то военная поддержка. Женитьба… К слову, женитьба. Дорогие мои, надеюсь вы не откажите в моем удовольствии и придёте на мою свадьбу, — поднявшись на ноги и затушив сигарету, Хансен широко улыбнулась, сунув руки в карманы брюк. — С Америкой. Слушать им Тильду было невыносимо, злоба и обида разрывали грудь. Они смотрели на сестру снизу вверх, но с презрением. В горле жжёт от дыма, Грета кашляет, не отводя тяжёлого взгляда. Казалось, она хочет прожечь язву на теле датчанки, которая так и не уймется показывать весь свой пафос. Последние слова остаются где-то в воздухе, Грета и Кетиль их не слышат (если второму было уже как-то всё равно, то норвежка покрылась ржавой ревностью). Её не останавливает ни присутствие ни в чем не виновной свидетельницы этого цирка Эстери, ни физическое превосходство Тильды, ни старый страх перед Маттиасом. Девушка вскакивает с дивана. — Заткнись! — с каким-то животным рычанием кричит она на сестру. — Если ты решила, что можешь вытирать об меня ноги, то ты ошибаешься, сука! И о какой семье ты говоришь? У тебя нет семьи! — Норвегия почувствовала, как что-то стекает по её губам, она приложила руку — на пальцах кровь. Как раз вовремя — Грета давно мечтает уйти. А старший же брат… Сохраняя идеальную осанку, непроницаемость изящных черт лица, что источали лишь нехарактерное северным народам благородство, пугали своей уверенностью, но неестественностью. Руки покойно лежали на скрещенных коленях, а взгляд был устремлён на датчанку из-под приподнятых бровей. Возвращаясь на несколько минут назад, можно было видеть Кетиля в самом жалком его виде. Излив родственникам душу, надеясь на возможность прийти к взаимному согласию, он получил лишь плевок в самую душу. Задетая гордость мучительным поветрием зудела в лёгких, располосованное сердце открыло старые раны, извергая кровь куда-то в бездну. Взгляд лиловых глаз на мгновение опустел, а тело отозвалось мелкой дрожью, но… Грета и Эстери всё еще были здесь. Может ли старший брат терять лицо перед горячо любимыми младшенькими? Определённо нет. Тихо вздохнув, Норвегия смерил Тильду снисходительным взором, будто прощая маленькой девочке очередную шалость. — Нет семьи? — медленно протягивает девушка, смотря с озлобленным прищуром. — Как громко сказано, — признать, тема семьи для датчанки — самое больное место. Это словно удар в больную циррозом печень. Хансен харкает желчью, кровью и слезами, ощущая, как тельца в венах медленно холодеют. — Как громко… — плавным движением зачёсывает кудри назад. Вся гнусная энергия сменяется ступором. Чувство чего-то нехорошего сильнее сдавливает голову. Она опять погорячилась. Она вновь не смогла удержать поводья своего скверного характера. Хреновая сестра, хабалка. Тильда темнеет лицом. Её табу на их с Гретой отношения наложили долгие годы. Всё было: и побои, и ругань, и кровь. Девушка всегда как-то старалась перетянуть злость старшего брата на себя, тем самым не делая слишком мерзкую ситуацию для других членов семьи, но иногда ничего не получилось, и родственники винили их обоих. — Это давно было, значения не имеет, — вслух говорит свои мысли девушка, не заботясь о том, что её могут неправильно понять. Когда, так скажем, любовь между сёстрами прервались из-за её побега по молодой дурости, Хансен приняла для себя лишь одно: брат всегда прав. И, когда он запретил ей что-то рассказывать, она покорно приняла всё это. Как давно они ведут себя, словно два разных человека, а не одна страна? Детство… Она его практически не помнила. Удивительно, братья хотели закрепить отношения между Данией и Норвегией. Кетиль, почему-то, отказался от брака, а Маттиас слишком уж не хотел иметь жену. Оставались две девочки. Признай, они тогда были сравни подросткам, — на самом деле, он лишь сильнее хотел таким способом затянуть петлю на горле младшей сестры. Чтоб больше не шла против него, не убегала, была под присмотром. Да и какая разница, с кем заключить политический брак? Да, в то время свадьба между девушками была просто дикостью, но всё сделали тихо. И формально брак был с Кетилем. Озадаченная, печальная. Хансен гладит пальцами по глазным яблокам, вспоминая все моменты их брака. Он был, кажется, счастливым. Для кого-то. Тяжелый вздох. Нет, она больше не любит её. Лишь что-то… тёплое в груди. Лишь семейные узы.