Обрывки

Песня Канцлер Ги — Брат мой, брат Рейтинг: G Таймлайн: Где-то середина 6-го сезона Описание: Рассказ о тех, кто собрал личность Кастиэля по кусочкам и стал частью его сути. Секундная дезориентация, и Кастиэль оказывается вновь в уже знакомом ему саду аутиста. Сад был чрезмерно ярок и наполнен красками для привычного людям пейзажа, словно художник решил показать здесь не правдоподобность реальности, а эмоциональную составляющую этого места. Несмотря на это, сад умудрялся своей гармонией линий, цветов, композицией и живописностью странно умиротворять ангела. Глядя на эту красоту, лицо Кастиэля не покидала расслабленная улыбка. Он мог вздохнуть полной грудью и начать анализировать события своей долгой-долгой жизни длиной в несколько миллиардов лет. Неподалеку от ангела маячил на коляске сам хозяин этого рая. Тот блаженно улыбался, очевидно, пребывая в хорошем расположении духа. Впрочем, в раю иначе не бывает. А как может быть по-другому? Иногда ангелы завидовали в этом людям: после смерти они уходили на заслуженный покой и могли ни о чем не думать, ни о чем не беспокоиться. Кастиэль умиротворенно осмотрелся и заприметил парочку весьма интересных кустов, в который раз жалея, что не умеет рисовать. Иногда ему так хотелось запечатлеть в красках это место, эти растения, да и не только. Но времени на это как-то не находилось, а если и находилось — то его начальство всегда занимало его своими обязательными поручениями. Вся его жизнь была наполнена воспоминаниями. Грустными, счастливыми, печальными, страшными, волнительными, такими, которые у неравнодушного зрителя наверняка вызвали бы кучу эмоций, сжимающих сердце до трепетной дрожи, прокатывающейся по спине до самых пят. Кастиэль, будучи ангелом, никак не мог ощутить ничего подобного, хотя порой этого так нестерпимо хотелось! Хоть раз ощутить на себе, каково это — проносить сквозь себя саму сущность другого существа, полностью проникаясь его состоянием и понять, почему его друзья ему в этом так сожалеют. Быть бесчувственным оказалось сложнее, чем он предполагал. Дин часто его в этом обвинял, и ангел искренне недоумевал, почему. Почему Винчестер считает, что испытывать сердечную боль или радость так хорошо? Разве это не заставляет разум отвлекаться, не провоцирует состояние аффекта, в котором ты ничего не соображаешь? Как это может быть прекрасно? И все же порой Кастиэль испытывает если не эмоции, то хотя бы (как он надеется) некие отзвуки, оттенки не досягающих его сердца чувств, которые тонкими лапками едва-едва касаются его благодати. Каждый раз, когда он видит, как Дин улыбается, его наполняет жгучее желание, чтобы это продолжалось как можно дольше, каждый раз, когда он видит братьев в опасности, его заполняет страх, который не может захватить его полностью просто потому, что он не создан для него. Кастиэль — ангел, а ангел — это твердая непоколебимая решимость и бесстрашие. Холодные машины убийства, верные солдаты Господа — им нет нужды отвлекаться на нечто столь мирское как земные человеческие чувства. Небо в персональном раю было ярким и светлым, таким, каким оно почти никогда не бывает. Ни единого облачка, только ослепительный солнечный свет заливал округу и весело скользил по щеке Кастиэля, изредка попадая в глаза при повороте головы. Лучики бликами играли в темных волосах Джимми Новака, отливая синим, но Кас не мог видеть этого. Лучи скользили дальше — по складкам плаща, они лились по костюму мужчины, высветляя его, даря интересный оттенок синего и фиолетового и отражаясь почти белым на блестящих туфлях. Найдя глазами знакомую лавочку, Кастиэль направился в ее сторону. Шаг ангела был уверенный и спокойный, и Кастиэль подозревал, что со стороны он выглядел весьма собранно. Хотя его голову вряд ли занимали подобные мысли, в конце концов, ему на это было плевать. Вместо этого он задумчиво опустился на скамью, устремив свой взор на выгравированную дорожку, ведущую в дом хозяина рая. Сложив пальцы в замок, Кастиэль оперся о колени и принялся размышлять. В этом месте это делалось легче всего. Ангелу нужно было очень многое обдумать. В последнее время события накатывали как снежный ком, и Кастиэль едва-едва успевал осознавать их и принимать, как он надеялся, правильные решения. На самом деле это очень тяжело — иметь под своим крылом сотни и тысячи братьев и сестер и руководить действием развернувшейся после заточения архангелов гражданской войны. Рафаэль был очень силен и умен, что неудивительно. И сторонников у Каса было не так уж и много. Конечно, в крайнем случае он мог обратиться к Винчестерам, те бы уж точно отвалили какую-нибудь безумную идею. Однако в настоящий момент в этом не было необходимости. У Дина и Сэма сейчас свои проблемы. У Каса — свои. И он не планировал никого никуда вмешивать. Это прозвучит странно, но Кастиэль обращался к психологу. В основном потому, что ему стало любопытно узнать побольше о человеческих чувствах и о том, как их можно лучше понять, Потому что перед глазами то и дело возникал яркий пример: Дин сморозил какую-то глупость, Сэм посмеялся, а Кас состроил недовольную гримасу. На что Винчестер, вместо того, чтобы обидеться или хотя бы разъяснить свои действия, громко заливисто рассмеялся, уже явно от выражения лица ангела. Но он же не сделал ничего смешного, разве не эти лица должны показывать люди в таких ситуациях? Этот и многие другие происшествия в общении со старшим Винчестером сбивали Кастиэля с толку, поэтому ему казалось несправедливым такое отношение Дина к нему. И Кас решил хотя бы поверхностно понять механизм человеческого мышления, чтобы не допускать подобных ошибок. Потому что в этой ситуации Дин должен был извиниться и просто исправиться, а не смеяться над непонятливым в таких вопросах ангелом. Это было странно и неправильно. Но попав на один сеанс к психологу, Кастиэль запутался еще больше. Это было непонятно и сбивающим с толку, но потом женщина махнула рукой на стандартные вопросы и принялась интересоваться проблемами Кастиэля. Тот завуалированно постарался расписать свои головные боли, на что врач посоветовала ему взглянуть на ситуацию с разных сторон и поставить себя на место других людей. Кастиэль поблагодарил ее за совет и пообещал себе больше подобные сеансы не посещать. И вот сейчас он сидел на скамейке на Небесах и активно анализировал свою жизнь. Почему то в голову лезли совершенно разные не связанные друг с другом образы. Ни одного намека на взаимоотношения с Винчестером-старшим, зато всплывали в памяти сцены из прошлого. Сначала Кастиэль попытался связать их воедино, а потом плюнул и просто начал вспоминать. Перед глазами встало улыбчивое лицо Габриэля. Красивое лицо с некой хитринкой во взгляде и усмешкой на устах принялось задорно подмигивать в воображении Каса. Его пальцы сложились в знакомый знак щелчка, и внутренне ангел приготовился к очередной шалости старшего брата. С Габриэлем Кастиэль общался нечасто. До своего побега он нередко прогуливался по Раю, наблюдая за душами людей и простодушно болтая с ними. На Небесах подобное не поощрялось, но Гейба за этим редко ловили, и Михаил не мог ничего предъявить своему брату. Габриэль был очень общительным и дружелюбным, совершенно не чета своим братьям, и этим он выделялся. Кастиэль часто замечал его с какой-нибудь человеческой книжкой, вероятно, взятой из рая какого-нибудь библиотекаря или книголюба. Архангел был избран Богом доносить людям вести с Небес и речи Господа, он считал это своей гордостью. Он был один из немногих в силу рода деятельности, кому разрешалось покидать Небеса, поэтому Габриэль частенько скитался по земле среди людей, все больше проникаясь любовью к роду человеческому. Он общался с людьми, перенимал некоторые их привычки и меньше всех из братьев походил на статую в общении и в жестах. Габриэль был восторженно заинтересован в людях, как в некоторых занятных зверушках, однако чем больше он узнавал о человеке, тем больше проникался его жизнью, бытом и делился своими открытиями с братьями-ангелами. Габриэль любил человеческие рассказы. С теплотой Кастиэль вспоминал, как старший брат с воодушевлением пересказывал одну из сказок. Ему тогда казалось, что глаза брата искрили от неподдельного удовольствия, как у ребенка, но Кастиэль отмахивался от этих мыслей: ангелы не умеют чувствовать. Они воины, им не пристало опускаться до таких земных ощущений. Кастиэль усмехнулся. Когда он успел переменить свое мнение? Габриэля никто не понимал. Его одержимость культурой людей всем казалась странной и чудаковатой, никто не разделял увлечения Гейба и ангелы брезгливо морщились в ответ на очередной интересный факт из жизни людей. Это огорчало архангела, и он нередко обиженно ни с кем не разговаривал. Однако в скором времени ему становилось скучно, и он вновь возобновлял свои разговоры. Его не интересовала политика, и он искренне был равнодушным к борьбе за власть, развернувшейся после ухода Бога. Габриэля больше огорчали ссоры братьев, и, не в силах вытерпеть их распри, архангел сбежал. Занятые борьбой братья не обратили должного внимания на побег брата, и это обстоятельство стало решающей точкой в их конфликте. Ангелов покинул и Бог, и Габриэль, которым эти раздоры порядком наскучили, поэтому архангелам пришлось договариваться. Во главе встал Михаил, Рафаэля объявили его правой рукой, Люцифер в клетке, а Габриэль на земле. Перед тем, как уйти на землю, Габриэль говорил с Кастиэлем. Кастиэль спокойно наслаждался погодой в уютном воспоминании одного селянина, когда мимо него проходил Габриэль. Наткнувшись глазами на Кастиэля, он подошел к нему. — Ну что, присядем, Касси? Он жаловался ему на братьев, на их глупый конфликт. Он жалел Люцифера и сожалел о том, как все получилось с нынешним хозяином Ада. Кастиэль всматривался в его лицо и подмечал не знакомые ему прежде черты. Они были какие-то… живые. Не по-ангельски живые. — Знаешь, я люблю их, — признался Габриэль. — Они мои братья, несмотря на все дерьмо, что они вытворяют. И мне больно смотреть на то, как они причиняют друг другу боль, это неправильно! Мы же семья. Разве семья так поступает? Кастиэль молчал. Он не знал, что на это ответить. У него не было троих самых близких братьев, он не совсем понимал, как должен к этому относиться. Несомненно, поступок Люцифера ужасен и противоречил слову Бога, это неправильно и так не должно быть. Падший ангел противоречил самому смыслу существования ангелов, и это вызывало внутренний диссонанс в разуме Кастиэле. Но он не мог на него злиться. — Неужели мы должны это терпеть? — снова обратился к ангелу Габриэль. — В семье все должны мирно согласовывать свои решения и сглаживать конфликты. А что творят Михаил с Рафаэлем? Вечно ссорятся, оспаривают приказы и решения, никак не могут договориться. Их действия не приведут ни к чему хорошему, Кастиэль, я уверен. Габриэль задумчиво рассматривал развернувшийся перед ангелами пейзаж. Он сжал губы в тонкую линию и зажмурился. Потом выдохнул и с расцветшей улыбкой на лице помахал Кастиэлю и скрылся восвояси. Во всех явлениях Габриэля на землю он непреднамеренно вызывал страх, и ему приходилось успокаивать и утешать напуганных людей. Это делало его прекрасным старшим братом, понимающим чужие проблемы. Несомненно, он много знал о человеческой психологии и явственно ненавидел лицемерных, лживых ублюдков, нарушающих мирное существование в жизни. Ему были противны убийцы, насильники, неблагородные личности, от которых так и разило гнилью и смрадом. Их души были ужасны и обглоданы сжиравшими их сущности пороками, от которых хотелось отпрянуть и никогда больше не касаться. После особо громких скандалов с братьями Габриэль уходил на землю и занимался зачисткой. Это никак не волновало архангелов, поэтому всю накопившуюся злость он выплескивал на людей. На следующий день Габриэль сбежал. Его искали, искали долго, однако никак не смогли найти. Это потом, спустя тысячи лет Кастиэль узнал, что тот скрывался в обличье Локи. А тогда с досады его пропажей он очень огорчился. Габриэль ему нравился. Брат мой, брат — огонь поднебесный, Мне ответь, где ты отныне? Молний ряд был тебе тесным, А теперь — не тесно в камине? Потом он о Габриэле услышал в Веллингтоне, когда Винчестеры оказались в его мире телевидения. Эх, знали бы братья, какие усилия Кастиэлю пришлось приложить, чтобы к ним пробиться! Раз за разом архангел отправлял его к черту на кулички, лишь бы не мешал продолжаться его игре. Но Кастиэль не имел права бросить их там. Он должен был вытащить их оттуда, потому что это его долг, это его обязанность. И чрезмерное для обычного трикстера могущество вполне объяснялось внезапно обнаружившемся старшим братцем, который, как оказалось, все это время жил среди людей. Кастиэль был за него рад, правда. Вот только неприятный осадок все равно остался. Габриэль поднялся в глазах ангела, когда пожертвовал собой ради спасения людей. Кастиэль словно на себе почувствовал все терзания своего брата. Архангел больше всего на свете ненавидел, когда его близкие ссорятся и ругаются. Весь апокалипсис виделся ему этаким капризом младшего брата, который по-детски обижен на своего отца из-за несправедливости. Габриэль был готов пойти на все, лишь бы больше не видеть разрозненных родственников. Это было для него невыносимо. Он всеми силами пытался заставить Винчестеров дать согласие Михаилу и Люциферу, чтобы его братья наконец-то решили все свои конфликты, но при этом он никогда не желал никому из них смерти. Он искренне их любил, несмотря на все то, что они натворили. Это было горько. Видеть, что ты ничего не можешь поделать для того, чтобы сберечь важные для тебя семейные узы, сохранить их в целости и сохранности для того, чтобы разглядеть хотя бы призрак счастливой усмешки в глазах Михаила, или задорный блеск Люцифера. Биться, словно птица в клетке, кричать, когда тебя никто не слышит. И крик, этот чертов крик, такой силы, что срывается горло, горят легкие и пылает благодать. От горя, от самоуничтожения, и эти чувства проникают в самые глубины сознания, от головы до кончиков перьев, пронизывая их стальными шипами. Но ангелы бесчувственны, ведь так? В конце концов, все это глупости. Габриэль все равно принял единственно верную сторону: сторону тех, к кому он успел привязаться за эти года, тех, кем он втайне восхищался, тех, кто называют себя людьми. «Человек — звучит гордо!» — заявлял Дин, и сейчас Кастиэль думал, что тот, в принципе, прав. Еще до встречи с Габриэлем Кастиэль начал сомневаться в собственных убеждениях. Его учили подчиняться старшим и высшим по званию, не иметь своего мнения и верно исполнять приказы. Ему и в голову не могло прийти, что начальство может ошибаться, а мир предстать в совершенно ином свете. А еще привязанность. Все началось с этого человека, который познакомил ангела с миром людей и подарил легкий призрак надежды на счастливое существование. С человека, которого Кастиэль по праву может назвать мостом между любовью и симпатией к людям и привязанностью к Небесам. С него началось увлекательное путешествие Кастиэля в познании человечества, и именно его рука вела ангела по тропинке ценностей и жизненного пути. Его человек. Дин Винчестер. И Кастиэль словно обрел новое сознание. Он отдалился от своих братьев и сестер, стал отличаться от них. Он обрел нечто, чему не может дать точного названия, и это чувство поселилось где-то в его грудной клетке, наполняя легкие кислородом, что дает ему дышать полной грудью, пускай ему в этом и нет необходимости. И даже если ему это не нужно, само ощущение этого доставляет Кастиэлю внеземную радость и удовольствие от жизни. И ему даже слегка жаль других ангелов, которые не познали это чувство. Те, кто даже в своем уме не могут представить всю полноту этого чувства, которое искрится по костям и хрящам, наполняет все его сверхъестественное существо. Но они не могут это принять, они боятся. Им страшно, потому что они привыкли иметь четкие инструкции к тому, как жить, что думать и чем гордиться. Без указаний со стороны они чувствуют себя потерянными и сбитыми с курса, у них нет цели. По своей сути ангелы — просто стадо запутавшихся детей. Они отринут его, даже не задумавшись. Это чувство зовется «свобода». Пожалуй, Габриэль был единственным ангелом, который действительно мог испытывать эмоции и… чувствовать? Раньше Кастиэль этого не понимал, но теперь он проникся. Я ушел и теперь не жди. Отсвет молний впереди — Это все, что тебе дадим. Ты теперь один. Ты теперь один. Ты теперь один… Иногда его знакомые меняются прямо на глазах. Тебе кажется, что ты знаешь человека уже очень много лет, как внезапно оказываться, что, в общем-то, ни хрена ты не знал. И порой, встретившись с ним спустя какое-то время, перед тобой предстает совершенно другая личность, которая кажется тебе совсем чужой. Есть в ней что-то неуловимо знакомое, родное, некие кусочки паззла, которые ты пытаешься собрать воедино в своем мозге, однако получившаяся картинка поражает полным несоответствием с действительностью, сформировавшейся в твоей голове. Примерно так Кастиэль чувствовал себя с Бальтазаром. Они служили в одном гарнизоне. Бальтазар был одним из подчиненных Кастиэля, вечно шутил и подбадривал братьев, что не могло не пойти на пользу командному духу солдат. Он довольно часто вел философские разговоры, чем заслужил ласковое прозвище «философ», однако Кастиэль считал его слишком эксцентричным для этого. Помимо службы, двух ангелов связывали узы дружбы. И Кастиэль с Бальтазаром могли с уверенностью назвать друг друга лучшими друзьями. Это, правда, никак не влияло на распоряжения Каса относительно «философа», если тот внезапно решит шалопутничать, и Кастиэлю, как начальнику, придется вынести ему наказание, но их отношения были взаправду теплыми и крепкими. Порой в трудные минуты (что в Раю были редкостью) они прижимались друг другу, освещая своей благодатью округу, и накрывали спины крыльями, выражая крайнюю степень поддержки и дружеских объятий. Именно тогда Кас как никогда ощущал близость родственного существа, которое понимает его лучше всех и готово всегда принять его, его мысли и поступки. Вечность вообще понятие растяжимое. И ни по одному закону мира она не остается с нами навсегда. В воспоминаниях Кастиэля промелькнула торжествующая насмешка Бальтазара над горящими Содом и Гоморрой, в то время как плечи Каса тогда сдавила незваная грусть. Пожалуй, это было разочарование в столь прекрасных созданиях, которых когда-то Бог-отец завещал любить и ценить больше собственных жизней. А еще жена Лота. Эта юная женщина, Кастиэль всегда ее бережно любил. Не удержавшись, она обернулась из любопытства увидеть пылающие города, невзирая на смертельную опасность, и это было так до щемящей боли по-человечески, что впору было рвать себе волосы на голове. Ее последний взгляд был обращен на памятник людского грехопадения и навсегда запечатлен в соляном столбе. Бальтазар на это лишь сочувственно качал головой, а Кастиэль не удержался — коснулся щеки бедной женщины благодатью и тихо прошептал: «Душа твоя на Небесах, покойся с миром, дорогая». Как-то раз они с Бальтом мирно качались на волнах, сидя на ноевом ковчеге посреди затопленного мира. Вдалеке простиралась лишь необъятная гладь воды, отливающая на солнце голубизной и зеленью, а местами бросающее яркие блики прямо в глаза. Бальтазар расслабленно прищурился и рассматривал плещущихся в водах рыб и дельфинов. Изредка оттуда доносился плеск, и несколько капель попадали на днище ковчега. Кастиэль лениво любовался восходом, опираясь руками о крышу судна и свесив ноги вниз. — Это так забавно, что кто-то способен сохранить верность Богу, живя среди тех, кто давно потерял в него веру, — задумчиво сказал Бальтазар, говоря, очевидно, о Ное. — Возможно, — уклончиво ответил Кастиэль. — Это показывает стойкость духа и безграничную преданность этого человека. — Кто тебе сказал, что мы говорим о людях, — криво усмехнулся ангел. Кастиэль обернулся к нему, однако больше не проронил ни слова. Минуту они молчали. — Знаешь, — снова подал голос Бальтазар, — вся эта идея с человеческой волей мне кажется немного бредовой. Ведь в любом случае существует лишь единственно правильный ответ, который все мы ищем, но никак не можем отыскать. Тогда мы обращаемся к Богу за помощью и каемся за то, что ступили на неверную дорогу. — Разве люди не вправе выбирать собственный жизненный путь? — В этом-то и парадокс. Люди имеют лишь иллюзию выбора, Касси. Стоит им отклониться от заведенных норм, как их тотчас начнут осуждать и презирать. Других людей не будут волновать обстоятельства, мотивы, причины и цели поступка, они означены перед самим фактом этого действия и судят, не видя полной картины. Только Бог может оценить действия человека (хорошие или плохие — не имеет значения), но даже если люди захотят жить в свое удовольствие, забывая о хорошем, то их все равно накажут за это. И это подсознательно вынуждает их выбирать хороший путь. — Но, тем не менее, их никто не заставляет выбирать хороший путь. Их вынуждают последствия. — Пускай. И даже так, они все равно имеют больше свободы, чем мы, ангелы, — голос брата был пропитан горечью. — Мы созданы для поклонения, Кастиэль. Мы ограничены правилами и рамками той системы, в которой нашими поступками могут управлять Бог или архангелы. У людей этого нет, они свободны по своей натуре, и знаешь что? Я им завидую. «Неужели ангел не может принять собственное решение?» — задает себе этот вопрос Кастиэль из будущего, потому что тогда эта мысль попросту не могла сформироваться в его сознании, полном любви и подчинения вышестоящим созданиям. Если бы Кастиэль тогда задал этот вопрос Бальтазару, тот наверняка бы удивленно вскинул брови (в человеческой мимике Бальт смыслил куда больше Каса) и уважительно похлопал его по плечу с противоречащими словами: «Не говори ерунды, братец. Назови мне хотя бы одного такого, тогда, быть может, я тебе поверю». Бальтазар был послушным воином и всегда с восхищением отзывался о собственном отце и братьях. Люди были единственными Божьими созданиями, которым Бог подарил величайший дар — свободу воли. И это было одной из главных причин бунта Люцифера. По правде сказать, ангелы и правда не имели права ослушаться приказа, и Кастиэль не мог припомнить ни одного случая, когда кто-то из его братьев и сестер остановился в этом рабочем потоке и не задался вопросом: «А на кой черт я этим занимаюсь?» Хотя нет, один случай все-таки в голове отыскался. Это был сам Кастиэль. В этом по большей части виноват Дин Винчестер. Неудивительно, что ангелам долгие столетия запрещалось ступать на грешную землю, люди определенно дурно на них влияют. Если бы не знакомство с Дином, у Кастиэля было бы совершенно другое будущее. И он даже точно не знает, какое из них он посчитал бы лучшим. Когда Кастиэль встретился с Бальтазаром спустя столько лет в окружении редчайших артефактов, то не мог поверить своим глазам. Потому что ангел, которого он знал и считал погибшим, никогда бы не поступил так низко и бесчестно. И когда прозвучали его слова: «Это новая эра — ни правил, ни судьбы. Только абсолютная и полная свобода», Кастиэлю вспомнились их разговоры. Бальтазар уже не верил в возвращение отца. Он решил, что может сам изменять свою судьбу, вне зависимости от желаний Бога или кого-то еще. Что уж, Винчестеры подали всем им неплохой пример, как избежать уготованной участи, вот только и цена за непослушание будет слишком велика. До недавнего времени Кастиэль верил в судьбу и предназначение. С самого детства ему утверждали, что все подчиняется единым законам, и судьба всесильна. Он верил, что каждая жизнь прописана в тонких золотых нитях, что после так безжалостно и беспощадно разрезает Атропос своими ножницами. Бальтазар был одним из немногих ангелов, которые воспротивились Божьему слову. Кастиэль не мог его не уважать за это, но и бояться за друга не прекратил, ведь после событий Гражданской войны в ангеле что-то изменилось, сломалось, и Кас больше не узнавал его. Брат мой, брат — душа водопада, Мне ответь, где твоя радость? Как же так? Наполнилось ядом То, что пело, то, что смеялось. Бальтазар словно… повзрослел. Тело хранило на себе призрак серьезности, скрывающийся за беззаботной улыбкой и шальным блеском в глазах. Но за всем этим — пустота. Порой после какой-нибудь глупой шутки его лицо принимало выражение весьма задумчивое, взгляд направлялся в сторону окна, в сторону неба и мысли блуждали где-то далеко-далеко. В такие моменты Кастиэль мог заметить каждый случайный жест (такой человеческий), что невольно срывается с контроля ангела, каждую напрягшуюся или, наоборот, расслабленную мышцу, его поджатые сухие губы, и над другом нависает широким полотном такая аура грусти и печали, что заставляет задуматься о воле, о людях, о Боге… Кастиэль не мог читать ангелов, но он чувствовал, что его друг уже ни во что не верит. И остается только ловить, ловить мимолетные взгляды, кинутые из-под опущенных ресниц как бы невзначай, вспоминать звонкий смех и невыносимо задыхаться от окружившего душу отчаяния. Откуда? Почему так много эмоций? У ангелов ведь нет души. Благодать мерцает от противоречивых мыслей, и становится так безумно душно, жарко и тесно, что хочется взять и покинуть это тело, вознестись над землей, над людьми и отпустить свои чувства, попытаться забыть о них. Они душат, жалят миллионами игл не приспособленное к подобному сознание ангела, и непроизвольно руки тянуться к шее, пытаясь сорвать воображаемую удавку. Сколько еще братьев он должен потерять? После ухода Отца ангелы были в растерянности. Они всегда следовали за Богом, у них всегда был лидер, отдающий приказы. Приказы обжалованию не подлежали. Ведь воины Господни — лишь оружие, меч, который в бою является продолжением руки, что искусно ведет его на врага. Меч без руки — просто кусок металла. И дети Божьи, словно маленькие котята, запутались, у них не осталось ни образца поведения, ни цели. Зачем они были созданы? Кто бы знал, Бог не особо задумывался над тем, чем его дети будут заниматься после его ухода («Это был побег, Кастиэль, смирись»). Не нашедшие счастья и покоя в Раю, ангелы вспомнили, что чтобы что-то создать, нужно что-то разрушить. Бог показал им несколько примеров: Великий потоп и очищенная от грешников Земля, свержение Люцифера и создание Ада. Наверное, поэтому в их головах засела идея Апокалипсиса. Господи, что они натворили? Так забавно: в своих убеждениях и идеях ангелы обратились к тем, кого считали низшей расой и неистово презирали — к демонам. От этого вдвойне обидно, потому что ради этого плана некоторые из братьев пошли на предательство. На ум приходит лишь одно имя: «Уриэль». На Небесах Уриэль считался самым смешливым из всех ангелов. У них с юмором в Раю вообще довольно туго, и Дин однажды высказался об этом месте, как о «самом унылом «Седьмом небе»* во вселенной». При чем здесь Седьмое небо, Кастиэль так и не понял, но судя по тону и насмешливой ухмылке своего подопечного, характеристика весьма нелестная. Уриэль служил в небесном гарнизоне дольше Кастиэля, и даже после вступления на службу они познакомились далеко не сразу. Он был педантичен и исполнителен в отношении исполнения воли Господа, сурово наказывал провинившихся и держал подчиненных в ежовых рукавицах, несмотря на мелькавшие в разговоре то тут, то там шутки и подколки. Парочку из них Кастиэль пробовал рассказать Винчестерам, но те лишь недоуменно смотрели на друга, и возникала неловкая пауза. Возможно, Кастиэль действительно не очень хорошо шутит, либо говорит с неподходящей интонацией, но на енохианском в любом случае звучало смешнее. И, что уж скрывать, иногда он сам тихо посмеивался с шуток брата. Уриэль всегда был тверд в своих убеждениях. Словно огромный валун, он перекрывал поток несуразных мыслей и волнений ангелов, своим крепким словом обрывая их идеи и раздумья, заставляя считать их глупыми и бессмысленными. Он был умелым оратором. Ему с легкостью удавалось завладеть вниманием слушателя и обратить того в свою, выгодную ему, веру. И для этого ему не приходилось облачать слова в вязкую патоку сладкой лжи, приправленной домыслами и недомолвками, из которых можно было составить ошибочное мнение. О, как ужасна эта магия красноречия и косноязычия, что туманит людям разум! Это был удел Люцифера — заставить собеседника решить, словно он самостоятельно сделал вывод из полученной информации, а не ему это скормили как раз необходимое ее количество, чтобы подтолкнуть к нужному решению. Гребанный манипулятор. Уриэль действовал открыто и прямолинейно, и за это, пожалуй, его можно уважать. Это ведь настоящий талант — убедить других в своей даже самой ужасной правде без использования хитростей и подлых приемов. И Кастиэль ему верил. Пускай его сердце снедает обида, он действительно верил ему, потому что Уриэль его брат, и они вдвоем служили в одном гарнизоне. Потому что думал, что они служат одной цели, и осознание ошибочности этого мышления болью отзывается в груди. Хотя чувствовал себя Кастиэль после подобных разносов неважно — правда, какая бы она ни была, редко бывает приятной. Где-то в области груди начинал тянуть камень, и дыхание становилось прерывистым. Ангелам не свойственно отрицание, они привыкли видеть картину мира целиком и полностью. Они — те, кто знает истину, и, тем не менее осадок все равно остается. И все же… Правда жестока. Кастиэль от многих мог ожидать предательства, честно. От Дина, который, не сдержавшись, мог сказать «да» Михаилу, тем самым обратив в пыль все старания Каса, от ветреного Бальтазара, но лично для него Уриэль всегда являл собою эталон непоколебимости, нерушимую каменную скалу, верную своим идеалам и преданную своим соратникам. И его предательство клинком вонзилось и прокрутилось в груди, переворачивая весь его мир с ног на голову. Семья — гадюшник, приказы — фальшь, Апокалипсис — театр безликих марионеток. Сколько раз Кастиэль ошибался в людях? А сколько еще ошибется? Кто бы знал… И это чертовски больно — терпеть раны предательства от тех, кого еще вчера называл другом, а сегодня — кто же? Да он и сам не знает. Насколько же нужно опуститься, чтобы с легкостью воспринимать смерти братьев и сестер от своих рук? Порой Касу думалось, что он конкретно так измазался в земной грязи и стал так презираемым падшим, каким недобрым словом поминали все его ангельские друзья. Однако он тут же отгонял эту мысль, потому как этим бесчувственным ублюдкам никогда не доводилось чувствовать этот мир не со стороны своего божественного величия, а со стороны его обитателей, с помощью гаммы эмоций, ощущений и непередаваемого счастья, что вот таким чудесным создал Бог это место. Не то чтобы Кастиэль был оптимистично настроен: все равно люди погрязли в грехах и не гнушались использовать самые отвратительные методы для достижения своих целей, но чем ангелы лучше? Разве не они буквально хотели развязать войну библейского масштаба, выпуская Люцифера из клетки и заставляя Винчестеров дать разрешение на вселение двух могущественных архангелов в свои тела? Наплевав на чувства братьев, они растеряли все свои очки уважения в их глазах. И, как бы это ни было прискорбно, Уриэль был первым, кто запустил цепочку тех, кто разочарует ангела. Брат мой, брат — молчание камня, Мне ответь, где твоя сила? Горных врат нет больше. А мне лишь остались скорбь да могила. В тот день Кастиэль вынес важный урок: предатели никому не нужны. Ни своим союзникам, ни противникам. Смерть Уриэля была заслужена и совершенно безнаказанна для него. Однако Кастиэль все равно страдал от пустоты в груди, словно ему вонзили туда руку, разорвали внутренние органы и вытащили сердце, раздавив его в грубых пальцах. Хотелось орать, выплеснуть весь гнев и недовольство на начальство, на братьев, на Уриэля, все что угодно, лишь бы больше не видеть вытекающий из горла ручеек алой крови, затухающий взор и умирающую плоть. Краткой вспышкой всплеснулась благодать предателя, сочувственно мазнула по щеке и растворилась навеки, лишь два огромных крыла развернулись за спиной мертвого весселя, напоминая о былом могуществе. Никогда прежде Кастиэль не терял столько братьев и сестер, чем в те времена. До этого ангелы мирно ютились на бесконечно далеких от Земли Небесах, восхищались Господом и искренне его любили, наслаждались его творениями. Небесным воинам запрещалось спускаться вниз, в это скопище пороков и гнили, как уверяли старшие, да и не то чтобы они туда стремились. Они предпочитали наблюдать за тем, как человечество медленно сгорает в грехах, ублажая свое раздутое эго разнообразными изысками, лаская изнеженную душу и щекоча нервы острыми ножами удовольствия, утопая в алкоголе и наркотиках, сексе и других плотских утехах — вкратце, во всем том, за что отправляют грешников в Преисподнюю. Видеть, как разумные люди, подобно животным, гробят свое здоровье, душу и тело невыносимо и до жути мерзко, от одного взгляда кажется, словно тебе в очи плюнули. Наверное это основные причины, почему ангелы не воспринимали человечество всерьез, не заботясь об их жизнях. Прикрываясь исполнением Божьей воли, они попросту зачищали землю для собственного райского курорта, причисляя людей к животным и относясь соответствующе. Ну, оно и верно, ведь не будь люди так низки и ничтожны, они бы могли видеть истинный лик воинов Господней, и тем не пришлось бы бродить по поверхности в поисках подходящего костюма! Кастиэль грустно вздохнул. Лишь за то, что он поменял свое мнение, оступился от идеалов братьев-ангелов, его посчитали отступником, падшим. И самое печальное — в этом он был одинок. Некому разделить его обиду, его горечь и боль, никто не может его понять и утешить. Винчестеры? Да что Винчестеры — разве могут они, из родных имевшие лишь отца да старого охотника, понять тоску по дому отринутого Кастиэля? Когда буквально каждый ангел спит и видит (не совсем корректное выражение в отношении небесных созданий) как бы по сподручнее всадить клинок Касу в горло, и совершенно не на кого родного ему можно положится. Не на кого — потому что все, кто все еще хранил в своем сердце веру в наивного ангела в помятом бежевом плаще, мертвы. Ангелы пошли за Кастиэлем против Рафаэля лишь потому, что некоторые были против Апокалипсиса, и что Бог-отец воскресил и выдал ему титул серафима, с которым тот понятия не имел, что делать. Все его подчиненные смотрели ему в рот и ловили каждое слово, но Кас подозревал, что стоит всему закончится, как все они с радостью покончат с ним. «Охотничья подстилка», «Бельмо на нашей семье», «Позор всего рода ангельского», «Личный ручной щенок Винчестеров»… Я ушел и теперь не жди, Камнем сердце стучит в груди. Скорбной памяти господин, Ты теперь один. Ты теперь один. Ты теперь один. Один. И что теперь делать? Куда податься? Закончится война — а дальше? Не этому Кастиэля учили на Небесах. Там не было уроков и лекций на тему, чем стоит заняться всяким непослушным падшим ангелам, предавших свой дом, свою семью. Друзей у него в Чертогах не осталось, он никому не нужен. Даже если им капитально повезет, Кастиэль не чувствует в себе сил возглавить ангельский народ и управлять им. Возможно, он пойдет к Винчестерам. Вариант неплохой — вечная охота, дорога, машина и грязные мотели. А еще Дин. Его человек. С легкой дрожью ангел вспоминает своего старшего барата — Люцифера. Гордец, каких поискать. И ведь он тоже любил свою семью, Отца, да любовь это его сгубила, низвергнула в пучины Ада и запечатала, казалось бы, навсегда в тесную пустую клетку без единого солнечного луча, который мог подарить надежду на вызволение и прощение. Но Отец ушел, Сатана все также заперт, и все мы брошенные на произвол судьбы-злодейки. Кастиэль даже не может представить в полной мере то чувство отчаяния, какое захватило архангела, какая беспомощность охватила его ангельское сердце, взрывая на благодати швы со старых ран, заставляя их кровоточить. Перед внутренним взором встала картина, как Люцифер, разрывая мышцы, кости и ломая крылья, бьется, бьется в жесткие прутья, сходя с ума от одиночества и бессилия, стеная под крики грешников и стоны измученных душ на экзекуциях, сопровождаемых ликующим визгливым хохотом демонов. О, как же легко представить его ненависть к своим же созданиям, что нестройным многоголосым хором воспевают оды своему создателю, тайно ненавидя его в глубинах своей гнилой сути, лающе насмехаясь над его стараниями! И Люцифер кричал, кричал под аккомпанемент стонов несчастных, тех, из-за кого он попал в эту геенну огненную, тех, кому он не хотел подчиняться — и они горели вместе с ним. Кричал Люцифер не всегда, Кас уверен. Наверняка непонимание и обида захлестнули его в самые первые годы своего заключения, обмывая имя Творца самыми нечестивыми и ужасными прозвищами, какие только могут существовать в этом свете. Горланя свое презрение к Создателю, проклиная все, на чем держится этот свет, архангел в то же время плакал от несправедливости — в конце концов, его никто не видит. В остальное время Люцифер держался гордо: сжатые губы, прямая спина и оскорбленное молчание. И этот эталон несокрушимой мощи, не сломавшегося архангела внушал уважение и трепетный ужас. В глазах твердая непоколебимая сталь, в спокойных движениях холодная решимость. И стержень — внутренний стержень, который до сих пор держит Люцифера на плаву, позволяет ему с усмешкой следить за незначительной суетой ангелов и демонов, снисходительно наблюдать за жалкими людьми. Во всем его существе сплелись словно все тайны мира и безграничная мудрость, и он определенно готов ею поделиться, лишь бы нашлись слушатели. Брат мой, брат — холодное сердце, Что мне скажешь вместо ответа? Как мешал боль с медом и перцем, Как устал летать против ветра? День изгнания отпечатался в памяти ангела особенно хорошо. Ангельская память сама по себе мощный инструмент и позволяет помнить мельчайшие детали и моменты далеких времен, вплоть до количества пятен на одежде и цвете небесного свода. Такие же даты впечатываются раскаленным клеймом в сознание, вечно напоминая, что произойдет с остальными в случае непослушания. Бог объявил, что ангелы должны преклониться пред людьми, и воины Господни с радостью исполнили слово Отца. Потому что слово Его — закон, самая нерушимая заповедь. Только был архангел, который воспротивился воле Бога, посчитал себя выше «этих мерзких мартышек», не смог преступить через свою гордость и склонить голову перед человеком. Люцифер, любимый Божий сын, воспротивился завету Господню и пошел своим путем. Породил демонов и других нечистых тварей, одно упоминание которых заставляет содрогаться сердца и души людей, отчего они дрожат и жалостливо плачут, молясь и прося помощи у Бога. И они ее получили: ангельское воинство подавило восстание Люцифера, свергнув того навеки в Ад. И сверг его не кто иной, как старший брат, Михаил. Перед своим падением Люцифер опрашивал ангелов, что они думают по поводу людей. Многие лишь кидали ему недоуменные взгляды и отвечали, что не смеют воспротивиться слову Божьему. Другие отвечали, что человек — лучшее создание Бога и заслуживает поклонения. Когда архангел задал тот же вопрос Кастиэлю, он ответил: — Бог создал людей по своему образу и подобию, вложил в них всю свою безграничную любовь и подарил самое ценное, что существует на этом свете — душу. Если мы не способны полюбить творения Его — значит, мы недостойны любви Отца нашего. И коли Господь приказал нам преклониться пред родом человечьим, так тому и быть. Аминь. Люцифер сухо кивнул и ушел. А Кастиэль облегченно выдохнул, освободившись от давящей, пробирающей холодной ауры старшего брата. И мнения своего он не изменил. И словно в насмешку, Бог приказал низвергнуть Люцифера в Ад его старшего, самого любимого брата — Михаила. Какова ирония! Когда дело касается твоего Создателя, приходится забыть о своих чувствах, о своих переживаниях и просто исполнить волю Божью — такое правило усвоили все ангелы в тот день. И так умер Люцифер. И так родился Дьявол. Символ абсолютного Зла. Князь этого мира, «несущий свет», что несет смерть всему живому**. Я ушел, и теперь не жди, Перья крыльев моих найди. В облаках и среди вершин Ты теперь один. После отказа от Небес Каса часто сравнивали с Люцифером. Так же, как и его старший брат, Кастиэль пошел против семьи, воспротивился ее воле, протаптывая свой собственный тернистый путь. Вот только если Люцифер сделал это из чувства ненависти к людям, то Кас — наоборот, из чувства любви. Из любви, что Создатель завещал хранить в своем ангельском сердце, пронести сквозь миллиарды лет и не давать этому огню угаснуть. Из любви к одному конкретному человеку, что способен одной своей улыбкой осветить души других людей, заставить их смеяться, подарить тепло, свет, уют и защиту. Тот, кто разгонит всех монстров, что скрываются во тьме, он яркий фонарь, освещающий самые темные и потаенные уголки Земли, вытаскивающий из пучины мрака даже самых отчаявшихся, потерявшихся и ставя их на ноги. Дин Винчестер. И ныне хватает лишь одного взгляда на это прекрасное существо, дабы зажечь где-то глубоко-глубоко внутри, под самым далеким фундаментом подсознания огонь революции, сопротивления глупым предрассудкам и ненависти к роду человеческому. Он жарит, но не обжигает, греет, не давая замерзнуть и бесконечно утверждает, что все хорошо, ты дома. Не важно, сколько боли они принесли друг другу. Кас не верил демонам, теперь уже не может доверять ангелам, и, самое интересное, ему уже все равно. Какая разница, с кем быть, лишь бы вместе с другом да верным клинком бороздить американские просторы длинных дорог на старой доброй Импале, неся справедливость. И до тех пор, пока рядом с Кастиэлем Дин Винчестер, его внутренний стержень не сломается, а будет твердо и прочно стоять вопреки всем ветрам и невзгодам, что обрушаться на их долю. Ты смешал на углях горелых Явь со снами, веру с любовью. Ты не черный, ты и не белый, Ты не с нами, мы не с тобою! *** На ночном небе не было ни единого облачка. Дин задумчиво оглядывал небосвод, опираясь о капот машины, что совсем недавно был тщательно вымыт. Мысли где-то блуждали, и в данное мгновение Винчестер наслаждался моментом тишины и спокойствия, какие довольно редко выпадали в его далеко не скучной жизни. В одной руке он держал неоткрытую бутылку пива, а другой опирался о Детку, позволяя своим пальцам беспокойно поглаживать любимую машину. Его лицо выглядело бесстрастным, лишь в глубине зеленых глаз читалась озабоченность и волнение за брата. Сэм не сильно обременял себя мыслями о собственном бездушии, так что кто-то же должен выполнять эту роль. Дин запрокинул голову, судорожно выдохнув и кутаясь в куртку, решая, наконец, выпить, чтобы согреться. Едва он хотел откупорить бутылку, как слева от него появился Кастиэль. Дин не вздрогнул, уже привыкнув к неожиданным и резким прилетам друга. Лишь бросил на него взгляд из-под ресниц и дружелюбно предложил: — Будешь? — протягивая пиво. Кастиэль опустил глаза на руку человека и, помедлив, кивнул. Дин открыл пиво, отхлебнул и поморщился, потом протянул Касу. Тот безэмоционально сделал глоток. Некоторое время они просто молчали, наслаждаясь ночным небом. Прямо над их головами распростерлось огромное поле звезд, которые словно наблюдали за людьми. Тишина была приятной, и мужчины ощущали лишь уютное тепло, что окутало их от простого нахождения поблизости. Каждый думал о своем, своим молчанием выражая все лучше самых громких слов. И в воздухе висели не озвученные слова клятвы, поддержки и признания. Изредка передавая друг другу пиво, Дин и Кас общались на языке легких касаний, понимающих взглядов и невысказанных слов. Они не были им нужны, ведь в любом случае их объединяет глубокая связь, которая позволяет им почувствовать друг друга чуть лучше. И, кажется, именно для этих моментов она и была создана. Каждый из них осознавал волшебство момента, правда, он не казался им важным. Они все потом друг другу обязательно расскажут, когда настанет тот самый момент, а сейчас — время молчания. Брат мой, брат — огонь поднебесный, Ты не с нами, мы не с тобою. Брат мой, брат — душа водопада, Ты не с нами, мы не с тобою. Брат мой, брат — молчание камня, Ты не с нами, мы не с тобою. Брат мой, брат — холодное сердце… Одно Кастиэль и Дин знали точно — они не одиноки, и даже будучи отрезанными от своих семей всегда смогут найти утешение друг в друге. И все нужные слова найдут себя сами.