Not Leaving, Not Going (Not Kissing You Goodbye)

      Воскресенье и понедельник прошли в суматохе работы и беспокойного сна. Во вторник Нил услышал звонок и Мэтта, что в следующую секунду безбожно грюкнул дверью. Сандерсон взбесился, но позволил двери захлопнуться, ничего не сказав.       Продавец сдвинул наименование цветов, которые предпочитал Мэтт, в начало списка на листке, вместе с несколькими другими вариантами. Он выбрал пару бархатцев, а затем осмотрел оставшуюся часть в руках вокалиста. Его взгляд привлекла связка белых цветов с серебристыми и зелеными листьями.       — Цикламен Cyclamen, — пробормотал он. Нил моргнул, но сразу же отмахнулся, припрятав удивленное выражение лица на потом. — Да уж. Ты готов? — Мэтт покачал головой.       — Нет, и вряд ли когда-либо буду, — сказал он, и флорист понял. Потеря близких всегда бьёт по самому больному.       Кладбище находилось в нескольких минутах ходьбы от центра города, около одного из съездов с шоссе. Нил запер лавку и плотнее закутался в пальто. В утреннем прогнозе погоды не говорили, что будет прохладнее, чем обычно, еще и ветрено, но почему-то ему казалось, что декабрь вернулся с удвоенной силой.       Чем ближе они подходили к месту назначения, тем медленнее шел Мэтт. Каждые последующие шаги, которые тот делал, казалось, причиняли ему всё больше и больше боли. Нил задавался вопросом, было ли так каждый раз, оказываясь Уолст здесь.       — Я могу чем-то помочь? Может, разговором? — мягко спросил он.       — Это был… несчастный случай, — прошептал Мэтт. Нил взял его руку и обнаружил, что она ледяная. — Автомобиль выехал не на ту полосу движения, при 70-ти, и врезался ему в лоб. Он умер при ударе.       Как только парочка прошла через железные ворота кладбища, Мэтт крепче сжал руку Нила. Вся территория выглядела чересчур опустошённо, не считая цветов, украшавших надгробные указатели — некоторые яркие и обнадеживающие, а некоторые обвисшие и увядшие.       Нил замедлил шаг, позволяя Мэтту вести себя вперед, в каком бы направлении они ни двигались.       — Он любил музыку и спорт, — продолжил Мэтт болезненно-ломающимся голосом, — и бывать на улице, постоянно жалуясь на снег. И я любил его… очень.       Они остановились около камня с мемориальной доской, окаймлённой Асфоделью, которую Мэтт оставил на могиле во время своего последнего визита, на углу двух пешеходных дорожек.       — Я люблю тебя, Нил.       Взгляд Сандерсона изменился, когда он прочитал имя на камне.       Его собственное имя.       — Тебя не было четыре месяца. Я не ожидал увидеть тебя в магазине, в котором ты когда-то работал, но как только увидел, я подумал, может, если удастся поговорить с тобой, мне станет легче.       Нил внимательно пялился на опорный камень, снова и снова, не веря своим глазам. Сейчас это единственное, на что он мог смотреть не через призму полуразмытости.       — Это была внезапная смерть. Тогда еще ты не знал, что мертв, а я так по тебе соскучился, и вскоре сам начал верить в то, будто ты жив.       Флорист начинал припоминать. Женщина в ресторане даже не взглянула на него. Мэтт настоял на оплате. Сал не узнал его. Все странности оказались не случайными.       Мышцы остолбенели, продолжая не слушаться. Нил хотел подойти ближе, чтобы крепко схватить вокалиста за руку и больше никогда не отпускать, но его резко перекосило вниз, так, что он даже не заметил, как свалился на колени. А рядом с ним — Мэтт, точно так же на коленях, и букет цветов, что упал с рук парня на сухую землю, прямо перед ним.       — Я должен отпустить тебя, Нил, — воскликнул Мэтт. — Тебе нельзя здесь больше оставаться, время пришло!       — Я не хочу бросать тебя, — сказал Нил, и голос эхом отозвался в его собственных ушах, как если бы кто-то говорил с глубины дорожного туннеля. Заплаканное лицо Мэтта — было тем последним лучиком жизни, что он мог еще видеть, но с каждой минутой его периферийное зрение всё сильнее расплывалось и исчезало.       — Так дальше не может продолжаться, — прошептал Мэтт, — не может.       Он взял букет цветов и прижал его к груди Сандресона. Нил покачал головой, отказываясь принимать жестокую реальность, но Мэтт не отступал и лишь крепче сжимал растения, пока тот окончательно не решился взять их.       — Бархатцы направят тебя, а Цикламены …       — Для смирения и упокоя…       Мэтт обпёрся головой о плечо и беспомощно всхлипнул. Нил неустанно смотрел на цветы в своих руках. Рядом с ними, рядом с кожей Мэтта его собственная казалась тусклой и безжизненной. Тело мертвеца окончательно онемело.       — Мэтт, — сказал он, и Уолст тут же посмотрел на него. — Я люблю тебя.       — И я тоже, — прошептал Мэтт. — Я хотел, чтобы ты услышал это в последний раз.       — Моё время пришло.       Нил обнял Мэтта и закрыл глаза, чувствуя, как исчезает.