Лита

      — Я понял, что ты пытаешься сделать. — Увесистая корзина Сегерима перекочевала на стол. — Вот, подожди пока.       Он стянул с неё пёстрое полотенце и принялся выгружать продукты. Здесь было овощей понемногу, мелкая головка годовалой брынзы и даже кусок копчёной свинины из-под живота. Приплюснутый на самом дне, картину завершал хлеб, добытый, наверное, в городской пекарне. Эльф знал, как производится это кушанье, но с тех пор как Мориль не стало, закваска в его доме перевелась.       Седрик смиренно затворил за ним дверь, попутно стараясь вспомнить, в каком же ящике лежали свечи. Летние ночи возле Понтара отличались коварностью, то ожидаемо знойные, то холодные донельзя. Сегодня было слишком жарко, чтобы разводить очаг.       «Зайду к тебе вечером», — проронил Сегерим с утра, когда они бегло пересеклись. Седрик так и не понял, воспринимать ли это как угрозу или предложение, от которого невозможно отказаться, но едва ли он мог предположить, что его намерены вот так кормить.       Вряд ли ei gear крался в сумерках с рынка лишь на минутку заскочить в гости.       Не получив должного ответа, тот сперва замялся с едой, но затем развернулся к хозяину лачуги. Вид он имел весьма курьёзный — словно был не в состоянии решить, следует ли ему улыбаться. Было похоже на то, что он всё-таки не хотел.       Впрочем, не произошло ровным счётом ничего нового, чего Седрик бы никогда не видел. Он почти перестал печалиться из-за пролитого накануне самогона.       — И что же я, по-твоему, делаю? — наконец прозвучал вопрос.       Если Сегерим и колебался до этого, то резко перестал. Он сорвался, как стрела, слишком долго взведенная на тетиве: его руки обвивают за шею, а обветренные губы касаются кадыка. С ощутимым волнением, но без дрожи — не так, как тогда на озере. Шумное дыхание горячо и влажно впитывается в кожу.       Он не целует, а только притирается, на грани собственной скудной выдержки выискивая реакцию. Сегерим попросту крепко обнимает, при этом он даёт понять и своё настроение. Не слишком усердно, но последовательно.       — Ты пытаешься научить меня всему, что знаешь. Я не понимаю, почему ты выбрал именно меня, однако я этому несказанно рад. И я благодарен. Я просто…       Седрик чувствует неровную хватку на своих одеждах и усмехается: должно быть, в голове друга это звучало немного лучше, когда он продумывал их диалог. Не так резво. Куда более складно.       Правда, как всегда, прозаична: обширный опыт часто бывал полезен, но имел один существенный недостаток — он крепился к самому Седрику. А Седрик сам по себе был никому не нужен. Его послужной список оказывался слишком долог, и при желании каждый мог бы найти в нём свои причины для отчуждения.       Сегерим такого желания не имел.       Но и объяснять столь простые вещи в данный момент не хотелось, как и прибедняться, и давить на жалость. Теперь-то — не всё ли равно?       Эльф бессовестно пользуется тем, что его улыбка не видна.       — Я всё, конечно, понимаю: ты решил сделать подношение, потому что пришёл предложить близость. Как настоящий aen Seidhe. Так было бы правильно поступить с женщиной, — он склонился ниже, учуяв ромашку в мытых волосах, — но со мной это вовсе не обязательно.       Сказал так, а после добавил:       — Однако я оценил.       Его гость всё-таки чуть краснеет, несильно отстраняется, чтоб заглянуть в глаза. Прикушенная губа и немой вопрос, застывший на дне зрачка, более чем красноречивы. И шершавые охотничьи пальцы, призывно ласкающие лицо, — разве можно их не признать?       — Покажи мне то, чего я не умею, — говорит Сегерим. — Хотел этого ещё тогда.       До лавки или кровати больше двух шагов, так что Седрика никуда не тянут, лишь по-звериному ластятся к его рукам. Мокро и откровенно — с места в карьер.       «Интересно, — некстати подумалось ему, — так же само он целовал и Мориль? Этими же губами ловил её, как меня?»       Крамольная мысль, крамольная.       Мориль и Сегерим были слишком юны, чтобы делиться своей любовью, призрак понятной им одним верности до сих пор сквозил в повадках напарника и компаньона. Только теперь он не разделял, отталкивая друг от друга, а словно указывал в едином направлении. Ласка молодого эльфа оборачивалась чем-то большим, чем похоть, помноженная на почтение.       — Наверное, это глупо, и я чувствую совсем не то…       — Погоди, — прерывает Седрик горячечный шёпот. Хаотичные поцелуи цветут на его руках. — Потом расскажешь.       Дубовая тахта едва скрипит под весом двух переплетённых тел.       Сегерим не задумываясь падает первый и охает, ударяясь спиной. Он порывист и силён, но совершенно лишён осторожности, когда дело касается его самого. Совсем не так он притягивает друга, оглаживая подтянутое тело, сдавливая в своих руках.       Раздевать другого куда интереснее, чем безучастно ждать.       — Не так быстро, — Седрик избегает объятий и стягивает рубашку через голову. Обнажённые рёбра приковывают взгляд партнёра, и тот жадно ведёт по ним пальцами. Их останавливает татуировка.       — Красиво, — говорит на выдохе.       Посиневшие от времени чернила заметно выдаются на ощупь, — тончайший рисунок наводили не раз и не два.       Но они практически незримы в сгустившихся сумерках.       Седрик послушно поддаётся, когда лозу, проросшую сквозь него, склоняют к чужим губам. Это резко и восхитительно… и самую малость неприятно. Те листья, которые на ключице, начинают покалывать, а верхние — отчётливо зудят от каждого прикосновения.       Он нарочно сползает ниже, дабы ласкали не его прошлое (что сухими ветками уже гниёт в земле), но настоящее. Рот Сегерима податлив и мягок, он легко принимает чужой язык и ластится, аккуратно втягивая.       Молодой эльф негромко стонет и размыкает руки. Он закладывает их за голову, стоит лишь немного надавить. Прогибается при движении старый холщовый матрас.       — Седрик, — хрипло зовёт по имени. Вслепую цепляет конец повязки, но не снимает её целиком. — Я хочу всё, что у тебя есть.       Возможно, просьба чересчур дерзкая, но его запястья уверенно и не спеша вдавливают в постель.       — Хорошо.       Седрик на пробу толкается пальцами в призывно распахнутые губы. Их по наитию хватают глубже, а сдавленный, но громкий стон отдаётся вибрацией в его ногтях. Эльф удовлетворённо щурится: что бы он сейчас ни сделал — это примут с отчаянной готовностью.       — Тогда нам понадобится масло. Верно?       Сегерим активно кивает, а минутное отстранение нежит прохладой за вспотевшие бока. Взбудораженный, он судорожно впивается в покрывало, но затем соображает раздеться.       Снятые одежды скидывают в ногах, они теряются на ложе, объятом тьмой. Тусклый свет из маленького мутного окошка позволяет уловить лишь то, что находится в движении. В доме Седрика наступила тишина и первозданная темень — почти что сказка от угрюмого привратника, рассказанная для громких и непоседливых детей. Будто само время здесь останавливало ход.       Высокая фигура бесшумно возвращается, ни шаги, ни жесты её не тревожат пространство. Седрик садится рядом и по какому-то глубочайшему инстинкту с ходу накрывает чужие губы своими.       Теперь у него вкус винограда.       — Прости меня, солнце, — кончиком носа щекочет ухо, жарко оправдываясь, — я бы не хотел, чтобы меня скрутило прямо под тобой.       Оплавленное сердце Сегерима пропускает удар, и тот давится нахлынувшими эмоциями. Как бы он ни готовился к тому, что происходит, ему не удаётся избежать нервной дрожи. Казалось, она пробивается из самых костей.       Его скоротечно обхватывают за плечи, освобождая от повязки, следуют вниз и вниз, избавляя от штанов. Отказаться от очевидного продолжения катастрофически трудно, но Сегерим делает это, ведь инициатива Седрика ненавязчива и будто бы не обязательна. Он решительно перехватывает его руки, а затем лёгким, почти невесомым жестом призывает встать.       Когда Седрик подчиняется, то уже знает, какую именно неумелую ласку ему предстоит испытать.       Но в итоге он глухо стонет, кусая губы.       — Осторожно… подавишься.       Сегерима почти не приходится уговаривать, он достаточно умён, чтоб не поддаться спешке. На пронзительную нежность его отвечают воодушевлением, пускай и сдерживаемым из последних сил.       Всё же это слишком остро сейчас, чтобы играть в игры.       — Не начинай с того, чем должно завершиться. — Седрик нехотя выскальзывает изо рта, плавно перемещаясь на кровать, под самую стенку. Сегерим тянется следом за ним, покуда его силуэт ещё доступен зрению. Удивлённо охает, когда правой ладони касается чужая, слабо испачканная жиром.       Их пальцы сплетаются как влитые. Это почти столь же приятно, сколь и отвратительно. Как и некоторые другие вещи, о которых Сегерим старается не думать наперёд. Он опять мешкает:       — Может, у тебя выйдет лучше? — предлагает прямо. — А я как-нибудь в другой раз?       Седрик протяжно вздыхает, откидываясь на постель. Он мягко, очень мягко увлекает за собой, не разрывая неоднозначного контакта, заправляет непослушные короткие волосы за торчащее ухо друга. Протягивает руку к его губам, но не касается, только ловит на кончики пальцев прерывистое, опаляющее дыхание. Успокаивает своё. Кладёт руку на чужое сердце.       — Сегерим, — произносит он тише ветра, — друг мой. Иного раза может и не быть.       И тот, возможно, впервые за всё время их многолетней дружбы, понимает, что именно ему так долго пытаются рассказать.

***

      Сегерим устало растянулся на кровати, стараясь не прикасаться к чужому телу. Им обоим было довольно жарко, летняя ночь никого не щадит. Простыня так и вовсе насквозь пропиталась потом, как водой.       — Болит? — неуверенно спросил он. — Что-нибудь?       Раздался то ли стон, то ли тихое мычание.       — Есть немного, — сказал Седрик и тут же поспешил заверить: — это не твоя вина. Я оставил тебе мало времени.       — Почему не остановил меня?       — Проявил нетерпение, очевидно. Сам-то как?       Хотелось покаяться, хотя бы скрипнуть зубами, выказывая негодование, однако честь и совесть благополучно уснули в обнимку. Голос друга убаюкал их.       — Странно. Но легко.       — Так и должно быть, — одобрил тот, — близость с друзьями безопасна и лишена метаний. Однако малой любовью не заменить любовь большую, — предостерёг он. — Не избегай женщин, Сегерим, я вижу, что они тебя привлекают сильнее. Дружба не перекроет потребности в любви, каким бы соблазнительным это порой ни казалось. Особенно, пока ты так молод.       Доступная истина задела за живое, болезненно царапнув по месту, о существовании которого даже не подозревали. Ничто не ранит так, как правда.       — Мне стыдно признаться, но с тобой я будто забываю о Мориль. Это действительно… искушает.       Седрик опирается на локоть и становится немного ближе. Смотрит в лицо друга, будто способен разглядеть.       — Ты забываешь не о Мориль, а о скорби по ней, которая ещё так свежа. Я был рад тебе, mo gear, однако прошу: не пренебрегай этим моим советом. Запомни его надолго.       — Я постараюсь, — согласиться с напарником, как всегда, просто. — Хотя то, чему я научился сегодня, вряд ли применимо к женщине.       Седрик не смеётся, но кровать поскрипывает, когда он задирает подбородок вверх. Эфемерное движение, тонущее во мраке, выдаёт улыбку.       — Beannaen — ещё те затейницы, уж поверь. У них фантазия бывает куда богаче, а их проделки вспоминаешь даже спустя столетия.       В Сегериме дремлют почти все его чувства, зато просыпается праздное любопытство:       — Например, какие?       Казалось, только этого вопроса от него и ждут.       — Ну вот представь: стоишь ты перед ней на коленях, ласкаешь себя рукой. Достаточно быстро, чтобы было приятно, достаточно медленно, чтобы не кончить без прямого приказа. А во рту у тебя цирюльничья бритва, между языком и нёбом зажатая, медленно так ходит, туда-сюда. К тому же смазанная альпурисом.       Сегерим — обладатель живого воображения. У него сохнет во рту.       — Что такое «альпурис»? — спрашивает он, чтобы отвлечься от негожих мыслей. — Это яд?       Собеседник никак не выдаёт себя, но Сегерим представляет, как тот мечтательно закатывает глаза, окунаясь в память. Вот уж и вправду неловко.       — Нет, — отвечает Седрик, — это безвредное зелье. Далеко на юге его используют при болезнях кожи и обычно не принимают вовнутрь. Но если лизнуть пару капель — крайне обильно выделяется слюна.       — Какое-то издевательство, — ворчит Сегерим, видимо, примерив на себя вышеописанную практику.       — О, не сомневайся, так оно и есть. — Слышно, как Седрик кивает. — Забыл ещё уточнить: у той женщины есть двое сестёр, также наблюдающих за тобой. Одна из них ласково, словно весенний бриз, обнимает сзади. Затем прикладывает ледяной кинжал к основанию члена и спрашивает еле слышно: «какое будущее ты видишь теперь?»       Сегерим понимает, что позорно зарделся, и краска тем гуще заливает щёки, чем ближе звучит голос товарища к его оттопыренному уху.       — А что же третья? — затаив дыхание, спрашивает он.       Седрик тянется к нему и смазанным движением неглубоко целует. Предупреждая ответную ласку — точнее, попытку укрыться от смущения, — он снисходительно и мягко прикусывает чужие губы.       — А третья, судя по всему, жуёт курагу.       — Как же мало я о тебе знаю, — говорит Сегерим, снова успокаиваясь. Какое-то время он молча раздумывает о чём-то своём. — И ведь не узнаю больше, чем сейчас, верно?       «Верно», — это последнее слово встаёт поперёк горла, как невиданное доселе кощунство. Стыдно произносить его, но эльф чует нутром, что ничего ему не показалось, и всё он понимает правильно.       Просто вопрос, ответ на который не единожды давали. Раньше, чем он был задан.       Его голову укладывают на плечо, а затем приглаживают растрёпанные вознёй волосы.       — Будут и другие, кого ты захочешь узнать, но не успеешь. А пока я рядом — я весь в твоём распоряжении. — Седрик замолкает. Погодя, медленно произносит: — Мне… отрадно.       И в этом на самом деле всё, что он имел в виду.       — Ай! — пронырливые пальцы щекочут живот Сегерима, заставляя сжаться. Эльф откатывается на другой бок, едва не падая с кровати. — Ты чего? — возмущается он. — Нормально же общались!       От расслабленности и лени не остаётся и следа.       — А ты думал, буду тебе до самого утра морали читать? — Седрик безошибочно находит собственные одеяния, сброшенные на пол. — Пойдём проветримся. Душно тут.       Сегерим не спорит:       — Поучать любят все. Но только твои рекомендации ни разу не подводили.       Уже на самом пороге, где они сталкиваются локтями, он снова тянет руки в поисках объятий. Седрик поддаётся предложенному действию, однако в его движениях сквозит нечто неуловимо ущербное, как если бы это был застарелый голод, не утолённый до самого его дна.       — Не пристало давать советы, о которых не просят, — он понизил голос, крепко стискивая за плечи, — но если вдруг начнётся что-то страшное, помни, что я рассказывал об Анешке. Когда не будешь понимать, что происходит и что тебе делать, держись её, Сегерим. Вместе вы сможете прикрыть друг друга.       — Разве жрице Вайопатиса нужна чья-то помощь? — удивился тот. — Да и что такого должно произойти?       — Я не уверен, что оно вообще случится, — честно сказал Седрик.       И без объяснений вытолкнул за дверь.       Они действительно вышли на двор, на сиротливые полторы улочки предрассветной Биндюги, где воняло козьим навозом и пахло вчерашней рыбой. Сегерим аккуратно, в полсилы, втянул прохладный воздух: его естество было напрочь избавлено от любых желаний, и ему не хотелось возбуждать ранний аппетит. Да и клянчить рыбёшку — тоже дурное дело, а покупать её, будучи охотником на дичь, нынче не совсем выгодно.       Деревня всё ещё спала, а потому выглядела пустой, пара дремлющих часовых похрапывала у ворот. Не безопасности ради — против целенаправленной атаки «белок» Биндюга пала бы за четверть часа — но для успокоения остальных жителей, мирно разбредшихся по своим лачугам.       Было тихо и почти безветренно. Казалось, где-то у самого берега тлел костёр, на котором давеча запекали мясо, а теперь от него тянуло брошенным на угли мусором. Ничего примечательного, ничего из того, что молодой эльф мог бы разобрать по притуплённым чувствам.       Седрик накинул гамбезон поверх рубашки и наспех перетянул его. Он не выглядел энергичным или наоборот, измотанным, но всем своим видом давал понять: его дежурство будет долгим. А всё необходимое, как известно, уже припасено на вышке.       Они поднимались молча и не спеша; Сегерим отмахнулся от любых неприятных мыслей, позволяя блаженной пустоте заполнить себя изнутри. За такое редкое даже в его юной жизни чувство стоило непрестанно благодарить богов. И он сделал это про себя. Он имел возможность здесь, под открытым небом недалеко от дома, делать всё, что заблагорассудится. И никакой случайный свидетель теперь не смутит его, ведь все тайные, недопустимые желания уже были удовлетворены.       Он незаметно посмотрел на друга.       — Даже не предлагаю. — Тот словно почуял пристальный взгляд, вытаскивая бутыль, что схоронил накануне. — Ты прав, когда сторонишься алкоголя, тебе он не нужен.       Седрик ножом подцепил пробку, и та упала куда-то вниз. Полёт её был довольно долгим. Сегерим проследил за стремительной траекторией, но она затерялась в кустарнике.       — Мне никогда не нравился вкус, — сказал он, — а что касается опьянения… существуют другие способы забыться. Притом куда приятнее.       Непринуждённое «угу» стало ему ответом, когда Седрик занялся увлечённым переливанием жидкости в своё тело.       — Я не то имел в виду. Точнее…       …Способность Сегерима терять слова, даже будучи трезвым, уж точно не располагала к излишествам.       — Понял тебя, — мягко произнёс Седрик, усаживаясь удобнее, — лицом к розовой линии восходящего солнца. Затем добавил: — лучше расскажи мне что-нибудь. Например, историю, которую я не знаю, или что-то, что у тебя на уме.       Рука старшего эльфа ободряюще сжала плечо. В этом не было просьбы или намерения, только дружеское тепло, что ощущается особенно нежным, но ритм сердца не делает быстрее.       И они говорили до самого утра, а затем ещё дольше. По большей части это был Сегерим, все его чаяния и надежды, и страхи воплотились в слова, будто исповедь перед дальней дорогой. Он рассказывал о своей первой охоте, о ремёслах, что ему по душе, о белом и жёлтом сыре, который в детстве готовила мать на продажу. Отбросив стеснение, поведал о Риванен и её играх. Вспоминал и о Мориль, его Веснушке, которую до сих пор хранил в своём сердце, как ярчайших красок самоцвет.       Седрик слушал его со всей внимательностью и сочувствием — там, где оно по-настоящему требовалось. А когда заметил, что речь друга замедлилась, догадался: тот не спал со вчерашнего дня.       Эльфы распрощались. Один направился к своему дому, другой же остался на верхнем ярусе караульной вышки.       В тёмно-красном стекле ещё плескалось немного водки. Допить её не успели: в этот труднодоступный, никому не нужный уголок мира добрались абсолютно неожиданные гости.       — Ты Седрик? — спросил белоголовый воин с кошачьими глазами.       О, эльфу известны такие глаза — перед ним стоял самый настоящий ведьмак. Редкий представитель вымирающего цеха.       — А кто спрашивает?

***

      Спутница ведьмака, как и он сам, оказались на редкость деликатными личностями, пускай и нагрянувшими так не вовремя. Они разминулись с Сегеримом на одной из лестниц; безусловно, Седрик пропах им насквозь, а одежды, кожа и волосы ещё хранили свежие частицы пота, принадлежащие его другу. Vatt`ghern наверняка учуял это, но ничего не сказал.       Чистосердечны и приветливы порой гонцы беды, но по их следу идёт война.       Яркие локоны Трисс Меригольд обещают кровь.