Бесславные ублюдки

Ода замолчал и задумчиво уставился в чашку с остывшим кофе. Поёжился и плотнее запахнул пиджак — к вечеру заметно похолодало, но закрывать окно не хотелось. В кабинете повисла гулкая тяжёлая тишина. — Они… убили друг друга? — потрясённо спросил Накаджима. Ода молча кивнул. — Но… — Накаджима неверяще покачал головой и зачем-то начал перебирать лежащие на столе бумаги. — Но ведь в интернете совсем другое говорили… И по телевизору: что они оказали сопротивление и погибли от рук какого-то молодого полицейского. Его потом тоже к награде представили, Акутагава его фамилия, кажется. — Это был наш прокол, — нехотя признался Ода — и как раз об этом он тоже не планировал рассказывать, но как-то так пошло само, что невольно выложил Накаджиме куда больше, чем собирался. — Мы должны были просчитать все варианты и предотвратить их гибель любым способом. Они были не только разыскиваемыми преступниками, но и очень ценными свидетелями по множеству других дел. Думаю, если бы они согласились сотрудничать со следствием, прокуратура пошла бы на уступки и значительно сократила сроки заключения. — Тогда я тем более не понимаю, зачем они это сделали, — упрямо заявил Накаджима. Его нижняя губа подрагивала, будто бы от обиды. — Они ведь тоже это всё знали, верно? Зачем тогда они друг друга убили? Они ведь могли выжить и выйти из тюрьмы. Я… я не понимаю, чёрт! Последние слова он почти выкрикнул, но сразу же, опомнившись, закрыл лицо рукой. Ода пожал плечами, задумчиво глядя в окно. Эта история будила в нём какие-то неясные чувства — не то сожаление, не то тоску, не то что-то совершенно иное. Болезненную надежду, что и ему когда-нибудь повезёт испытать то, чего никогда не испытывал, но всегда хотел. То, чего все люди ждут и боятся, на что надеются, о чём мечтают, чего выпрашивают украдкой по ночам у небес. У Накахары и Дазая это было, но они ни с кем не пожелали делиться секретом. Хотя, какой уж тут секрет. В смерти нет никакого секрета. Как и в любви. Обычно Ода заканчивает работу в шесть, но в этот раз задержался почти до восьми. Перебирал архивные записи, пересматривал фотоотчёты, перечитывал протоколы с мест преступлений, к которым приложил свою руку легендарный «Двойной чёрный». Одну фотографию — ту самую, где Накахара Чуя смотрит в небо остекленевшим взглядом — разглядывал особенно долго, но в конце концов тоже убрал обратно в досье. — Всё ещё думаешь об этом деле? — негромко спросил Анго, застыв на пороге. Надо же, Ода и не заметил, как он вошёл. — Не надоело ещё? Шесть лет почти прошло. Ода неопределённо пожал плечами. Не то чтобы он думал… Просто любопытство Накаджимы разбередило старую рану, от которой, как он считал, давно и шрама не осталось. Может быть, это и не рана вовсе. Просто… Чувства? — Как ты думаешь, почему они это сделали? — спросил Анго, помолчав. Ода вновь пожал плечами. Он много раз задавался этим вопросом — и всегда приходил к одному и тому же выводу. Он никогда не понимал чужую тягу к смерти, но допускал, что для некоторых людей смерть лучше жизни в неволе. Или друг без друга. — Думаю, они решили, что лучше так, чем до конца дней гнить в тюрьме, — сказал он наконец. — Их бы и так приговорили к смертной казни, — заметил Анго. — Какая разница? — Может быть, приговорили бы, а может быть, и нет. Может быть, они стали бы сотрудничать со следствием, а может быть и нет. Кто знает? — Ода встал из-за стола, собрал в сумку документы и сунул в рот очередную сигарету. Третья пачка за день, охренеть можно. — Просто некоторые люди между несвободой и смертью выбирают смерть. Единственное, что для меня до сих пор загадка — как эти двое вообще друг друга нашли. — Судьба? — с насмешливым скепсисом предположил Анго, но взгляд его остался серьёзным. — Судьба, — эхом отозвался Ода и вышел из кабинета, бросив через плечо: — До завтра, Анго. — До завтра, Одасаку. Домой Ода не торопился — слишком много мыслей крутилось в голове, да и не к кому было. Ноги сами принесли его на Койдарское кладбище. Он не был здесь почти три года, и за это время надгробия слегка покосились, но цифры на них всё ещё были видны чётко. Две простых каменных плиты рядом — вот и всё, что осталось от знаменитого «Двойного чёрного», когда-то державшего в ужасе весь криминальный мир Японии. На каждой — только дата смерти, потому что даты рождения Дазая и Накахары установить так и не удалось. Дазай Осаму. Одиннадцатое апреля две тысячи четырнадцатого года. Накахара Чуя. Одиннадцатое апреля две тысячи четырнадцатого года. Пятнадцать часов двадцать четыре минуты — точное время смерти из отчёта въелось в память, и ничем его оттуда было не вытравить. Постояв рядом, Ода положил ладонь на надгробие с именем Дазая Осаму — и застыл в замешательстве, не понимая, что следует говорить. Сказать человеку, которого не знал, Оде было нечего, и потому он, запахнув плащ плотнее, отправился восвояси, дав себе обещание никогда больше сюда не приходить. Усевшись на лавочку в парке, он долго курил, перебирая в памяти детали этой истории. Почему-то, несмотря на все прошедшие годы он никак не мог забыть — ничего. Ни единого слова, ни единой фотографии. И никак не мог он забыть того, с какой силой Накахара Чуя в последний миг своей жизни сжимал в руке руку Дазая Осаму… И лицо Накахары — бледное и прекрасное, в обрамлении рыжих кудрей — с тех пор часто мерещилось ему в толпе. И тогда Ода, куда бы ни шёл, останавливался, оглядывался, искал его, искал, искал, нелогично надеясь, что, возможно… Но нет. Конечно, нет. Он видел отчёты экспертов и лично подписывал документы о том, чтобы Накахару и Дазая кремировали за счёт государства, потому что никаких родственников ни у того, ни у другого не нашлось. Возможно, именно поэтому они друг друга и встретили — одинокие и свободные, слишком красивые и жестокие, чтобы быть с кем-то другим. Возможно, их связывало нечто гораздо более глубокое, чем одно безумие на двоих. Возможно, в своей странной обречённой философии они были правы. Возможно… Но этого он уже никогда не узнает. Ода выбросил окурок в урну и, поднявшись на ноги, покинул опустевший парк.

Конец