fluke

*** В кабинете ее отца когда-то стоял огромный шкаф, полки которого были полностью заставлены книгами. Справочники, энциклопедии и пособия манили маленькую Мишель, только-только учившуюся читать, своими красивыми переплетами и золотистыми буквами на обложках. Она мечтала, что когда-нибудь сможет прочитать все это и часто просила родителей разрешить ей хотя бы полистать увесистые тома, однако отец был непреклонен. «Ты слишком мала», — говорил он, деловито поправляя дужки очков, и Мишель обиженно убегала в свою комнату, где раз за разом открывала потрепанную азбуку, принадлежавшую когда-то ее матери, и повторяла сложные нагромождения букв, обещая, что совсем скоро заткнет за пояс этих самодовольных взрослых. Время шло, и Мишель не переставала донимать отца расспросами. Любимым ее занятием было встать напротив шкафа, поочередно указывать пальчиком на ту или иную книгу и заставлять отца рассказывать, о чем она. Тактика была очень успешной — через несколько дней мужчине надоело отвечать на ее вопросы, и он снял с самой верхней полки тонкую книгу в неприглядном коричневом переплете: «Вот, — отец протянул ее Мишель, — если прочтешь ее, я разрешу тебе брать из шкафа все, что пожелаешь». Обрадованная девочка поспешила в свою комнату. Закрыв дверь, чтобы никто не посмел мешать, Мишель залезла с ногами на кровать и открыла книгу на первой странице. Сначала ей было невыносимо тяжело. Ряд витиеватых символов никак не хотел выстраиваться в понятные слова, и совсем скоро у малышки заболела голова. Но природное упрямство очень быстро взяло верх — каждый день девочка вступала в неравный бой с буквами, и через неделю ей удалось прочитать первую страницу, окончательно разобравшись в тайном смысле непонятных завитков. Дальше — больше. Она с упоением читала страницу за страницей, изредка прерываемая приглашением к столу или прогулкой. Мишель позабыла об играх, мультфильмах и всех прочих мирских забавах — она читала и читала, с головой уносясь в мир всесильных богов и людей, осмелившихся бросить им вызов. Да, книга была именно о богах, живущих в неизвестной ей Греции. Мишель не совсем понимала, кто это, но они представлялись ей могучими великанами, способными одним движением руки опрокинуть небо на землю. Однако истории, так сильно потрясающие детское воображение, так же быстро и забывались. Через час после прочтения мифа об очередном подвиге какого-нибудь Геракла, Мишель уже не могла вспомнить и половины. Но была история, которая навсегда врезалась ей в память — легенда о царе Мидасе, который своим прикосновением превращал вещи в золото. Она любила представлять, что было бы, умей она делать точно так же. Как здорово было бы иметь золотой дом, золотые игрушки и золотые платья! А что, если мама, папа и сестренка, спящая в колыбели, тоже были бы золотыми? Говорили бы и любили бы они Мишель так же сильно, как и сейчас? И каждый раз предаваясь фантазиям, девочка твердо обещала себе, что повзрослев она точно найдет способ превращать все вокруг нее в золото — это так красиво! Сегодняшняя Мишель вспоминает это со злой иронией и вымученной усмешкой. Жизнь показала, что она не обладала и толикой способностей Мидаса — все, к чему бы не прикоснулась девушка, превращалось в ворох неоплаченных счетов, задолженностей и судебных приставов в дешевых костюмах, пахнущих офисным кофе и домашним ланчем из контейнера, заботливо приготовленным женой. Даже деньги, оставшиеся после победы на первом этапе конкурса, не помогли. Впервые в жизни заполучив такую большую сумму, Мишель быстро ее потратила — заново открыла свою студию танцев. Выбрала потрясающее здание в самом центре города, купила лучшее оборудование. Она уже нервно потирала руки, ожидая огромную очередь из клиентов, но как оказалось, никому ее школа не нужна. На репутации хореографа вовсю красовалось черное, словно нефть, пятно, и не было желающих стать учеником женщины, со свистом вылетевшей из тройки лидеров европейского конкурса в самом финале. Деньги кончились, бизнес в гору не пошел, и Мишель, даже не догадавшаяся сначала вложиться в жилье, осталась ни с чем. Купить студию никто не желал, и вернуть свои вложения хореограф не могла. Так она, двадцатипятилетняя девушка с ярмом на шее в виде маленькой сестры, оказалась, в сущности, на улице. С работой тоже не задалось. Мишель умела только танцевать, и это заметно сужало круг поисков. В конце концов, она отчаялась найти что-то по специальности и пошла туда, где платили хоть какие-то деньги, — стала работать официанткой в небольшом ресторанчике в туристической зоне. Зарплата была небольшой, но посетители часто оставляли хорошие чаевые. Вскоре они с Молли смогли позволить себе квартирку на самых задворках Бостона. Это было уже намного лучше, чем ничего, и Мишель собой чрезвычайно гордилась. «Смотри, Молли, у нас наконец-то есть крыша над головой, — задорно говорила девушка, когда они впервые переступили порог этой пыльной конуры. — Да, немного старовата. Да, небольшая… Но это же не главное, верно?» Конечно, она немного себя обманывала. «Небольшая» было слишком лестным эпитетом для этой квартиры. Мишель вставала с кровати, делала шаг — и вот уже начиналась кухня. Делала еще один в другую сторону — ванная. Иногда, мучаясь от бессонницы, девушка чувствовала, как врезаются в спину пружины старого матраса, и тихонько плакала, уткнувшись лицом в подушку. Всхлипы девушки тонули в ворохе перьев, не давая Молли понять, как тяжело ее сестре. В такие ночи Мишель проваливалась в забытье с мыслью, что проклинает тот день, когда решила ввязаться в ту заварушку с конкурсом. Ничего, кроме боли и страданий, ей это не принесло. А потом, когда в глазах уже не оставалось слез, а в горле першило из-за всхлипов, сознание милостиво уносило ее во время блаженного спокойствия и счастья. Эти часы Мишель любила больше всего. Ей снились танцы, балетные пачки и шпили соборов Парижа. Изредка ей снился он — блеск шелковых простыней, горячие поцелуи и вкус его любимого красного вина. После таких ночей Мишель просыпалась еще более разбитая, чем прежде. Боль, обида и непонимание снова вскрывали рану, успевшую покрыться корочкой, но она лишь сжимала посильнее зубы и двигалась вперед. *** А потом жизнь стала резко налаживаться. Причем поначалу казалось, что все становится только хуже, — трубу в квартире прорвало, и последствия этого оказались настолько серьезными, что ремонт обещал растянуться на долгие месяцы. Мишель морально приготовилась к новой веренице счетов и ссор с несмышлеными строителями, но тут на пороге появился хозяин. Это был полный мужчина в засаленной рубашке и с мерзким писклявым голосом, уже много раз грозившийся выселить Мишель из квартиры за задержку оплаты. В тот день девушка тоже подумала, что он пришел поскандалить, и уже малодушно собиралась закрыть перед его носом дверь, как мистер Яксли — так звали хозяина — с нехарактерной ему учтивостью извинился за то, что сантехника в квартире была плохой, признал, что авария случилась лишь потому, что он недоглядел, и предложил им другую квартиру с сохранением старой оплаты, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Мишель согласилась, про себя думая, что новое жилье будет точно таким же клоповником — с чего бы Яксли селить их в лучшую квартиру и не требовать повышения платы? Но действительность превзошла все ее ожидания. Уютная светлая квартирка с совершенно новой мебелью в тихом спальном районе города оказалась настоящим подарком свыше. Боясь спугнуть удачу, Мишель поспешила заключить новый договор, несколько раз проверив строку «цена». Однако на этом счастливые случайности не закончились. Молли недурно рисовала, и ее преподавательница живописи посоветовала ей послать одну из своих работ на конкурс. Девочка решила последовать ее совету, но особо ни на что не надеялась. Тем более, главным призом было место в частной школе для юных талантов, а им с сестрой еле-еле хватает на еду, и счет за элитное обучение они покрыть были не в силах. Однако Фортуна была милостива к ним и в этот раз, явно решив побаловать Мишель и ее сестру своим присутствием хотя бы еще немного, — в конце августа они получили письмо о зачислении, где говорилось, что попечительский фонд «Школы имени святой Бернадетт» полностью покроет ее обучение ввиду выдающихся способностей девочки. — Не могу поверить, что это правда! — повторяла раз за разом Молли, без интереса водя ложкой в миске с хлопьями, залитыми молоком. — Неужели я так хорошо рисую? Мишель и сама не знала ответа на этот вопрос. Нет, картины сестры ей всегда казались хорошими, особенно для двенадцатилетнего ребенка, но чтобы этими картинами прорубить себе дорогу в частную школу?.. Происходящее все еще казалось девушке счастливым сном. Она даже несколько раз ущипнула себя за запястье, чтобы удостовериться, что все происходящее правда. — Ты же видишь сама, мышонок, — Мишель протянула ей письмо. — С чего бы им тебе врать? Девочка пробежала глазами по строкам, и ее щеки залились я румянцем. Она так горда собой! — А что в других? — девочка кивнула на стопку нераскрытых конвертов, выуженных Мишель из недр почтового ящика. — Может, там тоже хорошие новости? — Сильно сомневаюсь. Думаю, лимит нашего везения исчерпан не несколько лет вперед, — обреченно вздохнула девушка, но письма все же поочередно вскрыла. Имена отправителей не сулили ничего хорошего. Еще неделю назад она разослала письма во все известные ей компании, ищущие менеджеров, ассистентов и прочих офисных клерков. Ждать положительного ответа не приходилось — у Мишель совсем не было опыта, и откликалась на их объявления девушка скорее для того, чтобы просто не сидеть на месте и не ненавидеть себя за бездействие. Но вот она открыла одно письмо за другим, и возглас удивления прорезал тишину кухни: — Господи! — Мишель в удивлении прикрыла рот рукой. — Они ответили! Они ответили, слышишь? — руки, трепетно сжимающие листы бумаги, сотрясались в волнительной дрожи. — И что там? — Молли заглянула сестре за плечо, пытаясь понять, что именно там написано и почему это так важно. — Я принята! Принята, понимаешь? Во все сразу! — Мишель в радостном порыве заключила сестру в объятия. — Я теперь могу выбрать, где работать! Социальная страховка, оплачиваемый отпуск и нормальная зарплата… — девушка, словно ребенок, подпрыгнула на одной ноге. — Вот увидишь, Молли, теперь у нас начнется совсем другая жизнь… Она снова обняла сестру, впервые явственно ощущая, что жизнь ее, возможно, еще не окончательно ушла ко дну. *** Купюры первой зарплаты аппетитно хрустели в красном кошельке, настроение было приподнятым. Мишель давно не была так горда собой — целый месяц она постигала азы бумажной работы, чтобы сейчас зайти в магазин и покупать все, не смотря на ценник. Она медленно шла между магазинных стеллажей, цокая каблуками старых кожаных туфель и толкая перед собой тележку — стеклянные банки с оливками, пачки сыра, вяленое мясо, нарезанное тончайшими ломтиками, просвечивающими на свету, опускались с глухим звуком на ее дно. Мишель уже собиралась идти на кассу, как вдруг ее внимание привлек винный отдел. «Почему бы и нет? В конце концов, мне есть что отметить», — пожала плечами девушка и решительно направилась к украшенным живой виноградной лозой полкам. До поездки в Париж Мишель не любила вино. В клубах и барах она чаще перебивалась коктейлями, а весь остальной алкоголь казался ей каким-то щегольским и неоправданно дорогим. А вот Густав вино любил и прекрасно в нем разбирался. Сблизившись, они много времени проводили вместе — иногда у него в особняке, иногда в ресторанах, скрытых от глаз обычных туристов. А во время ужина в таком местечке не выпить бокал вина — настоящих грех. Именно тогда Густав начал приоткрывать для нее завесу в мир этого изысканного напитка. Он говорил с таким знанием дела, подбирал такие сравнения, что у Мишель просто не оставалось выбора, кроме как полюбить его вместе с ним. — Вам что-то подсказать? — вытянул ее из воспоминаний учтивый консультант. — На этой неделе к нам поступило несколько сортов прекрасных испанских… — Chateau Ausone, — прервала его Мишель. — Пожалуй, года… четырнадцатого. Консультант посмотрел на нее несколько растерянно. Пожалуй, ее не слишком изысканный внешний вид не располагал к покупке вина за несколько сотен. Мишель могла его понять: она и сама прекрасно осознавала, что пожалеет об этой покупке, как только переступит порог магазина. — У вас прекрасный вкус, — наконец выдавливает из себя продавец, передавая ей с верхней полки бутылку. «Нет, вкус у меня никакой, — с горечью подумала девушка, — А вот учитель был действительно прекрасный. Правда, человек дерьмовый, но кто идеален?.. Жаль, что я запомнила только треть того, что он мне рассказывал». Бутылка с характерным звуком опустилась в тележку, и девушка почувствовала в груди нарастающий ком злобы. В мутном отражении зеленоватого стекла винной бутылки она отчетливо увидела до боли знакомую фигуру — мужчину с насмешливыми холодными глазами и изящными длинными пальцами, держащими бокал с кроваво-красной жидкостью. Мишель была готова поклясться, что давний знакомый над ней смеялся. *** Курить Мишель бросила сразу же после того, как провалился ее проект со студией, — банально не было лишних денег на сигареты. И сегодня она впервые за этот долгий год получила дозу никотина. За вечер девушка опустошила половину пачки, в комнате стоял густой дым, от которого слезились глаза, но девушка даже не думала открывать окно. — За тебя! — Мишель, уже выпив добрые две трети бутылки, в очередной раз чокнулась бокалом со своим отражением в зеркале. — Спасибо, что всегда рядом, моя верная собутыльница! Девушка в несколько глотков осушила порцию. «Совсем не как меня учили, — она краем белой блузки вытерла рот. — А по-простому, по-варварски, не смакуя. Ему бы это не понравилось». Догадка показалась ей очень смешной, и девушка разразилась хохотом. Хорошо, что Молли не видела ее такой — Мишель едва стояла на ногах, край блузки выбился из-под пояса юбки, на коленке порвались колготки; волосы спутались в один колтун, а тушь и тени черными разводами избороздили лицо. — Жалкое зрелище, — шепнул мерзкий голосок внутри, и Мишель даже не спешила протестовать. — Да, жалкое, — вторила она. — А почему мне не быть жалкой? Все меня бросили: родители, команда, он… — девушка снова заливает в глотку очередной бокал. — И Молли меня бросит, рано или поздно. Они всегда бросают. Мишель устало опустилась на кровать и прикрыла глаза. В горле встал ком, а в глазах неприятно защипало. Может, все же стоило открыть форточку?.. — А во всем виноват именно он, — Мишель даже не в силах произнести имя мужчины. Любое воспоминание и так резало лучше любого ножа, и казалось, что если она вслух скажет его имя, абсолютно все вокруг разлетится, словно карточный домик. — Он и никто другой. Подставил нас с командой, манипулировал, играл, словно с детьми, — голос начал дрожать, и первые непрошенные слезы тонкими дорожками спустились по щекам. Надо встать и открыть окно, это дым всему виной, — А еще… и меня в себя… сукин сын… Грудную клетку будто разорвало пополам, чья-то когтистая лапа сжала сердце и легкие. Стало трудно дышать, слезы нескончаемым потоком застелили глаза, а из горла пробился жалобный вой, каким обычно заходятся дети, не получившие желанной игрушки. Пытаясь себя заглушить, Мишель закрыла рот рукой. Тяжесть в груди никак не проходила, и тогда девушка со всех силы укусила свою ладонь, чтобы боль физическая затмила все остальное. Из глаз посыпались звезды, и сквозь мутное полотно слез она видела белые отпечатки собственных зубов. Легче не стало. *** Жизнь за чертой бедности имела свои плюсы. Горевать, топить себя в душевных муках — прерогатива исключительно богатых, ничем не занятых людей. У Мишель такой роскоши не было. Повседневные заботы съедали львиную долю ее внимания, и на душевные терзания попросту не оставалось времени. Работа с аппетитом пожирала все свободное время, но Мишель не жаловалась — деньги платили хорошие. Иногда девушке даже казалось, что зарплата уж слишком хороша, и вряд ли обычные офисные работники в других компаниях получали на руки подобные суммы. Но это ведь и вовсе не проблема, верно? Лето быстро закончилось, и в сентябре Молли пошла в школу. После этого в Мишель вселилось стойкое впечатление, что жизнь действительно вернулась в нормальное русло. Девушка больше не покупала алкоголя, справедливо рассудив, что допиваться до такого состояния она не имеет морального права — ни перед собой, ни перед Молли. Со временем финансовый вопрос перестал стоять так остро. Мишель исправно получала зарплаты и премии, даже задумалась о покупке машины — словом, дела действительно стали намного лучше. Вишенкой на торте этого благоденствия было сообщение от конторы, занимавшейся продажей ее студии. Наконец-то нашелся покупатель, который не стал спорить с ценой и уже был готов ударить по рукам. Оставалась сущая мелочь — показать ему студию вживую. Мишель была настолько окрылена этой новостью, что решила провести для покупателя экскурсию сама. В глубине души девушка не верила своей удаче. Подумать только, совсем скоро она сможет вернуть свои деньги, начать все с чистого листа! В день, когда была назначена встреча, она пришла в студию заранее. Выставила на столик в тренировочном зале несколько бутылок с минеральной водой и блюдо с фруктами и сладостями, перенесла туда пару кресел, чтобы можно было в комфорте обсудить все вопросы. Она видела, как риэлторы в голливудских фильмах делали что-то подобное, и подумала, что это хорошая идея. С подготовкой Мишель справилась за каких-то полчаса, и все оставшееся время она сидела, словно на ножах, — руки немного тряслись, сердце гулко стучало в груди, а на лбу проступила холодная испарина, которую девушка несколько раз вытирала салфетками. Наконец, входная дверь отворилась и на пороге появилась статная фигура в деловом костюме. Уголки губ Мишель поползли вниз. Он совсем не изменился. Все те же изящные движения, нарочито безукоризненный внешний вид, внимательный взгляд холодных голубых глаз и хитрая усмешка. — Здравствуй, Мишель, — бархатистый голос эхом разлетелся по студии. Девушка представляла эту встречу тысячу раз. Это было ее маленьким удовольствием мазохиста. Она любила фантазировать, как встретит его в парке или на улице, словит его взгляд и нарочито гордо вскинет голову, показывая, как ничтожно мало он для нее значит. В своих мечтах девушка была гордой и независимой, продюсер — жалким и раздавленным. Но теперь вся ее бравада испарилась, и она лишь могла потупленным взглядом осматривать носы его начищенных ботинок, не решаясь поднять взгляд. Нервно сглотнув, наконец, выдавила Мишель из себя: — Уходи, — получилось не так твердо, как девушка того хотела бы. Не приказ, а просьба. — Я не знаю, зачем ты пришел… и знать не хочу. Просто уходи. Пожалуйста. Не просьба, а мольба. — Мишель, — Густав подошел к ней на несколько шагов. — Я просто хочу купить эту студию. Только и всего. — Нет, — она решительно встряхнула головой. — В Бостоне тысячи таких мест, да и зачем тебе недвижимость здесь? Ты сам говорил, что ненавидишь Америку. Я, может, и была слишком наивна, доверившись тебе год назад, но я отнюдь не полная идиотка. — Наши вкусы постоянно меняются, — продюсер сел в кресло напротив девушки, и она почувствовала, как все пространство вокруг нее заполняет знакомый аромат мужского парфюма. — Тем более прошел целый год. — Уходи, — она отстраняется от продюсера, всей силой припечатываясь к спинке кресла. Мужчина отчего-то хмыкает и раскидывается в вальяжной позе — закидывает ногу за ногу, небрежно опустив руки на подлокотники. — Ладно. Не хочешь продавать студию — не продавай, — он задумчиво проводит пальцами по подбородку, с характерным звуком потирая щетину. — Но будет невежливо отказать мне, проделавшему такой долгий путь, в разговоре, верно? Мишель сохраняет молчание, и Густав продолжает: — Ты права, недвижимость Бостона меня едва ли занимает, — изящным движением он открывает стеклянную бутылку с минеральной водой, и наливает два бокала. — Я приехал поговорить, — видя, как скептически изогнулась бровь его собеседницы, мужчина добавляет: — и, конечно, извиниться. Девушка сжимает свой бокал в побелевших пальцах: — Прошел год, — в воде она видит отражение люстры, — И только сейчас в тебе заговорила совесть? Решил меня вспомнить? На миг на лице Густава пробегает что-то вроде искреннего сожаления, но он тотчас же прячет живую эмоцию под маской. — Начнем с того, что я тебя никогда и не забывал, — Густав отпивает воду из бокала и с шумом ставит его на место. — Хочешь, чтобы я был откровенен? Изволь. Я не жалею о том, что сделал. — И это твои извинения? — удивленно спрашивает Мишель. — Я не жалею о том, что сделал, — повторяет продюсер твердо. — Горстка мальчиков-стриптизеров держалась на плаву только благодаря твоему таланту, — он рывком встает и принимается мерить студию шагами. Что же так? Неужели мистер «Холодное спокойствие» нервничает? — И единственная моя ошибка — я не предупредил тебя об этой авантюре, не дал принять мою сторону. — Ты думаешь, что я бы согласилась? Бросила бы команду? — Мишель следит, как он стремительно двигается по комнате, и от резких движений к ней подступает тошнота. — Конечно, — пожимает плечами мужчина. — Я знаю тебя очень хорошо, Мишель. Знаю, что мы с тобой очень похожи, иначе бы наш роман закончился после первого секса. И я знаю, что в глубине души ты презирала свою команду. Тебе для того, чтобы стать хореографом, понадобилось учиться много лет, вкалывать в зале, а они взяли все готовеньким и пожинали лавры твоего труда… Каждое его слово попадает прямо в цель, и Мишель с ядовитой горечью понимает, что он совершенно прав. Она открывает рот, чтобы хоть что-то сказать, но мужчина все продолжает и продолжает. — Ты спрашиваешь, забыл ли я тебя? — Густав ослабляет узел галстука. — О нет, моя дорогая Мишель, ни на секунду. И мне было больно смотреть на то, как один из лучших хореографов, которых я когда-либо знал, прожигает свой талант в ресторане, разнося грязные тарелки и не предпринимая никаких попыток вернуться в строй. Подорвавшись с кресла, Мишель за считанные секунды устраняет расстояние между ними. Еще секунда — и звонкая пощечина рассекает воздух. — Не самый удачный удар, — с усмешкой подмечает Густав, дотрагиваясь до щеки. — Можешь попробовать еще раз, только посильнее. Мишель замахивается — и останавливает руку на половине пусти. Ладонь предательски дрожит, а на глаза наворачиваются слезы. — Не предпринимала попыток? Я? — она обнимает себя руками, чувствуя, как соленые дорожки бегут по щекам и шее. Еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой уязвимой. — Моя школа провалилась, нечем было платить по счетам. Что мне было делать? Захлебываясь в собственных рыданиях, Мишель закрывает ладонями лицо. Все тело заходится в дрожи. — А ты… ты… — слова тонут в новых и новых всхлипах. — Ты бросил меня. Бросил, совсем одну. Я думала, между нами что-то было, что-то настоящее! А ты! Ты бросил меня, — как заведенная, она повторяет одну и ту же фразу, пока сильные руки мужчины не притягивают хрупкий девичий силуэт к себе. Горячие ладони скользят по спине, успокаивающе ее поглаживают. Густав целует ее волосы, щеки, ресницы, пытается успокоить, но девушка все сильнее и сильнее заходится в плаче. Мишель не обманывается. Мужчина, который так трепетно обнимает ее сейчас, без тени сомнения разбил ее сердце, разрушил карьеру и, возможно, жизнь. Стоило бы оттолкнуть Густава прямо сейчас — она даже в сердцах бьет его кулаком по груди, но сразу же затихает, утопая в собственных всхлипах. — Я не бросал тебя, — говорит мужчина, когда Мишель чуть затихает в его объятиях. — Я не знал, как к тебе поступиться, но никогда не бросал. Я видел, как тебе тяжело и старался помочь. Прости мне мое малодушие — мне надо было появиться раньше. Прости и за то, что случилось год назад — я не хотел втягивать тебя во все это. — Старался п-помочь? — переспрашивает Мишель, отрываясь от мужчины. — К-как? — Я видел, что у тебя проблемы с квартирой и работой. Несколько звонков, и они были решены, — отвечает Густав несмело, будто опасаясь ее реакции. — Да и Молли очень талантливая девочка… — То есть ты опять манипулировал мной? Как на конкурсе? — обида, уже успевшая затихнуть, снова хлыстом ударяет под дых. — Провел работу над ошибками? — А ты бы приняла эту помощь от меня? Переселилась бы в квартиру, которую я для тебя нашел? Приняла бы приглашение на работу в компании моего друга? Отправила бы Молли в школу, за обучение в которой заплатил я? — Мишель видит, как Густав стискивает зубы, пытаясь скрыть злость. — И, между прочим, я пытался вернуть тебя в танцы. На твою электронную почту пришло с сотню приглашений на постановки! Ты ответила хоть на одно? Мишель виновато закусила губу. Это было чистой воды правдой. После провала студии она не решалась вернуться в танцы и любые предложения из этой сферы срубала на корню. Если откинуть эмоции, то становится ясным, что подобное поведение вредило ей самой, но девушка была не в силах заново начать строить карьеру, получившую ранее столь сильный удар. — А чьими стараниями я стала официанткой? Кто разрушил все, над чем я работала столько лет? — Я был уверен, что ты не пропадешь. И я ошибся, — Густав берет ее руки в свои, подносит узкое девичье запястье к губам. — Ты очень сильная, Мишель. И мне казалось, что ты выстоишь. Думал, через некоторое время страсти улягутся, я приеду, и ты простишь меня. Мужчина нежно касается губами ее руки, целует каждый палец, поднимается к запястью. — Но я могу все исправить, — говорит он между поцелуями. — В Париже открывается театр, — горячая ладонь гладит ее плечо, перемещается на ключицу. Мишель плавится, словно воск, от его прикосновений. Она обнимает мужчину, зарывается рукой в его волосы, вдыхает знакомый аромат сандала и кедра. Мишель касается его лица, точеных скул, подбородка, губ. Впитывает знакомые черты и понимает, что он ни капли не изменился за этот год. — …и им нужен хореограф. Съезди, попробуй поставить несколько выступлений. Если понравится, переведешь Молли в школу в Париже. Я найду покупателя для студии, и твои деньги вернутся к тебе. Как будто этого конкурса и не было вовсе. — То, что ты натворил, нельзя загладить новой работой, — Мишель произносит это еле слышно, так, чтобы мужчина не мог расслышать. Густав наклоняется к ее лицу и накрывает губы девушки своими. Он не пытается углубить поцелуй, будто спрашивает разрешение, не решаясь взять все в свои руки. И Мишель это разрешение дает. Не может не дать. — Ты же понимаешь, что я тебя никогда не прощу? — спрашивает она, разорвав контакт между ними на секунду. — Да, понимаю, — кивает мужчина и с еще большей жадностью целует ее. Ласки становятся все более развязными, руки беззастенчиво исследуют тела друг друга. Мишель стягивает с мужчины пиджак и галстук, игриво выгибается в его объятиях, позволяя продюсеру приподнять подол ее платья. Густав подхватывает ее за бедра, помогая девушке обнять его ногами, и садится вместе с ней в кресло. — Знаешь, — говорит Мишель, расстегивая его рубашку и ноготками очерчивая линию мышц на прессе: — у меня что-то вроде… Как там говорят французы, дежавю? — Déjà vu, — повторяет Густав и хищно ухмыляется. Он тоже прекрасно помнит их первый раз. — Танцевальная студия, студия продюсера… Какая, в сущности, разница? — Абсолютно никакой, — соглашается девушка и припадает к шее мужчины. Мишель не знает, да и не хочет знать, что будет завтра. С иллюзиями она распрощалась в день, когда Густав оставил ее и команду прямо за кулисами перед финалом, и ничего хорошего не ждет. Плохого, как ни странно, тоже. Сейчас, чувствуя жар его тела, ощущая поцелуи и ласки, Мишель готова на время забыть о внешнем мире с его суетой. Это все будет потом, сейчас — только он и она. Мишель не может сказать «да» на его предложение. По крайней мере, не сегодня. А Густав от нее этого ответа и не ждет.