Враждебность

Вставая перед Линчевателем Разума (которого он так не называл), Билли не думал о смерти или о героизме. Он вообще довольно плохо соображал в тот момент, в противном случае точно бы бросился прямо на него, ведомый засевшим под кожей: «если кто-то причиняет тебе боль — не оставайся в долгу и бей по роже». Но перед глазами всё ещё фантасмагорией мерцали материнские волосы, платье, удерживаемая рукой от ветра шляпка. Мать бы хотела, чтобы он сделал что-то хорошее. Она бы хотела, чтобы он извинился перед Макс. Прежде, чем уйти в ничего. Там было неплохо. Темно и никак. Не было ощущения времени, собственного тела, пространства вокруг; мозг не работал, то есть не работало сознание, как оказалось. Билли не было совсем, даже в собственной голове, где недавно он был везде и постоянно: все воспоминания, вся его жизнь была одновременно вокруг него и в нём, он сам был в каждом мгновении: бегал по пляжу, улыбался матери, играл в бейсбол, лупил по лицу соседа, ненавидел незнакомую рыжую девчонку, боялся отца. Это немного сбивало с толку, ну, в достаточной степени, чтобы перестать контролировать своё тело. Но воспоминания пополнялись. Хизер, миссис и мистер Холлувей… Макс, её двинутые новые друзья, та странная девочка, которая влезла под череп. В общем, в ничего было хорошо. Пока оно не кончилось. С тех пор Билли начал часто думать о смерти и своём тупом героизме. Писк кардиомонитора и вой сирен были просто пиздецки громкими и с такой долбанный силой врезались в виски и лоб, что хуже стало, когда он попробовал открыть глаза. Ох, Билли Харгроув мечтал о смерти. Свет, казалось, выжег ему роговицу и половину клеток мозга, потому что за каким-то чёртом он застонал. Голос вибрацией прокатился по всему телу, усиливая боль до судорожного озноба, но он уже не мог удержать его в себе. Он почти вспомнил молитву, даже думал, что она сама благословенно польётся из его рта. Но его просто выворотило на собственное лицо и затрясло ещё сильнее. Он едва не захлебнулся в собственной рвоте. А ведь Билли даже не был обдолбан. Наверно. О больницах он мало что знал. И самым вероятным было то, что смерть рок-музыканта от передоза ему не грозит. Дерьмо. Сколько раз он отключался и на миг приходил в себя, он не знал. Вероятно, много. И всякий раз в глаза ебашил свет с потолка, словно он дожидался прихода ангелов, и лёгкие душили тяжесть и духота. Наверное, он бредил. Он чувствовал, что кто-то держал его за руку, гладил поверх одеяла по щиколотке. Билли хотел, чтобы его не трогали, чтобы всё это прекратилось, чтобы снова наступило ничего. Когда он сумел разглядеть за светом потолок и, поворачивая голову, не извергнуть из себя желудок, он увидел Макс. Она спала на стуле под пледом, подвернув под себя ноги, её волосы барашкиными завитками пушились над скальпом — очаровательная маленькая дрянь. Билли не знал, какого хера она тут забыла. Может, пришла, чтобы в последнем дыхании услышать разрешение забрать магнитофон или кольца, на которые она постоянно пялилась, словно придумывала, как незаметнее перепилить ему пальцы столовым ножом. И лучше бы это было так. Просто потому, что… — Билли? «Господи, блядь, сиди, где сидишь. Не подходи ко мне нахуй!», — хотелось огрызнуться, припечатать так, чтобы не смела больше корчить эти сострадательные удивлённые морды и звенеть по ушам и вискам своим мерзким писклявым голосом. Но он только застонал. Как пьянющая в хламину малолетка на своей первой пьянке. Стыдись, Харгроув. — Билли, — Макс мельтешила перед закатывающимися глазами и не знала, что делать ни с Билли, ни с ниоткуда проснувшимися сестринскими (сводносестренскими?) чувствами, ни со своими тонкими ручонками, которыми она сначала умудрилась запутаться в пледе, а потом задеть ступни Харгроува и чуть не вдарить по носу, наконец опустившись у изголовья. — Тебе… Тебе дать что-нибудь? Медсестру вызвать? «Дай мне, сука, что-нибудь, чем можно самоубиться». Билли захлопнул приоткрывшийся рот и тяжело вздохнул носом. Как же было погано. Тело снова начало мелко потряхивать, сменяя озноб волнами жара, и внутренности как будто в руках мяли. — Вот, — в губы ткнулось что-то прохладное и жёсткое. — Билли, это вода. «Прекрати». Ему не нравилось, как здесь было душно. Почему нельзя было банально открыть окно? Не нравилось, что вливали какую-то хрень через капельницу, тыкали в губы трубочкой из стакана, от которого пахло совсем не водой и даже не химией, слепили лампами по глазам. «Прекрати это. Отстань, отойди от меня. Прекрати-прекрати-прекрати…» — Прекрати, рыжая паскуда! Билли выбросило вперёд, дёрнуло, как марионетку, вытащило из глотки этот крик, заставило вцепиться в запястье Макс и стискивать, пока она, замершая с выпученными глазами, не запищала. — Билли, — Макс шептала, заливая влагой склеры и крупными горошинами выкатывая слёзы на щёки. — Пожалуйста. Её голос так пронзительно дрогнул, что Билли замутило, сперва оборвало внутри каждую связку, каждый капилляр и мускул, и следом запихало всё это месиво под кадык и вывернуло так сильно, что крутившийся до этого на долбаной карусели мозг будто сняли с лошадки и тут же запихнули в блендер. Так могло показаться, если бы Харгроув сейчас не был занят выкашливанием… он не знал, что это была за муть и искренне думал, что на полу будут его лёгкие и кишки, а не чёрно-лиловая жижа, которая до кучи ещё и предприняла попытку собраться в комок и двинуться с места. Но Макс, баюкающая запястье в объятьях, со всей своей безумной девичьей силы влепила по ней ботинком, охреневши глянула на перевесившегося через край койки Билли и выбежала из палаты, пиздецки громко хлопнув дверью. Билли хотел сдохнуть. Но это желание, как и пульсирующая на полу мразь, снова начавшая собираться в ком, были оперативно запиханы в стеклянные колбы набежавшими в палату людьми в скафандрах и унесены прочь, подальше от их источника в лице заебавшегося Билли, жестко уложенного обратно на койку, бездумно вперившегося в белый мерзкий потолок и глотавшего вязкую слюну. Больше посетителей к нему не пускали. Он был почти рад. Если бы не было так откровенно физически хуёво с выбешивающей дрожью во всём теле, с желанием окунуться в лёд, с головной болью, зудящей трещинами по черепу, со злобой на слабость, не стихающую тошноту и жалких людишек вокруг. Если бы не хотел снова извиниться перед Макс. Если бы не слышал голоса отца, пришедшего утром, видимо перед работой, и размазавшего перед дверью в его палату монолог Нила Харгроува, в который убрал и пассивную агрессию, и недовольство сыном, и страх за собственную репутацию. Дома его теперь ждали меньше всего. Билли надеялся, что тем троим хотя бы хватит уважения не распродавать его вещи, пока он не откинул копыта в этой больнице. Зато днём начался шорох. За тонкими стенами топали шаги, каждым вбиваясь гвоздями в затылок и виски, и перед ним шуршали рациями и переглядывались скафандрами. Харгроув ждал целой делегации докторов с тележкой колющих-режущих инструментов, но его обломали и здесь. — Да что вы за цирк здесь устроили? — дверь открылась, пропустив овальную голову пожившего мужчины в белом халате, под которым виднелся расстёгнутый ворот такой же белой рубашки. Потому что здесь, блядь, было жарко как в аду! Билли с ненавистью покосился на работающий радиатор. Все эти паскуды в мятых халатиках хотели сделать из него вяленый кусок оленины в закусь к своему холодному пиву. Мужчина тем временем мелькнул взглядом по палате, поджав губы и нахмурившись, и протиснул своё тело полностью, комично уперев руки в бока. — А ну вышли все к чёрту отсюда, — мужчина вяло махнул рукой в сторону двери и отошёл с дороги, пропуская опасливо озирающиеся скафандры. — Мне стыдно за это, прошу прощения, — совестливо качая головой и выключая радиатор, неожиданно мягко проговорил он, когда в палате не осталось никого, кроме него и немного прихуевшего Билли. — Я не знаю, зачем они так. У нас уже был подобный пациент, и ничего подобного при общении с ним нам не требовалось. Я доктор Оуэнс, кстати. Как ты себя чувствуешь? Он приветственно протянул ладонь. Билли мелко выдохнул, неотрывно глядя исподлобья на слегка опущенную в ожидании голову Оуэнса. Открытый взгляд, широкое спокойное лицо, минимум скачущей настроением мимики — дружелюбная простота, но все эти ублюдки, начиная с медсестёр и заканчивая этим вот защитником униженных и оскорблённых, хотели вывернуть его наизнанку и покопаться во внутренностях. Поэтому пошёл нахрен этот докторишка с его руками-голубями мира. — Что ж, — Оуэнс дёрнул бровями и убрал руку, но всё равно шагнул ближе. — Я понимаю твоё настроение, Билли. Ситуация серьёзная и в крайней степени паршивая. Я взглянул на твои анализы и… Дело правда плохо… Ого. А вот этого Билли не ожидал. Рубящее правду сочувствие покрыло раздражение до почти смиренного состояния: «ну, я, блядь, догадывался». Ещё немного и этот доктор заручится его снисхождением. Хотелось опередить это и указать пользующееся популярностью направление. — … Но, вы знаете, неделю назад было несравненно хуже, — «как же долго мотало в бессознанке». — Так что, вы определённо идёте на поправку. Но это, разумеется, с физической точки зрения. То, за чем мы можем наблюдать, сильно вам не досаждая, — Оуэнс как-то так мягко и коротко улыбнулся, что на секунду показалось, будто Билли здесь не превратится в лабораторную мышь. — Но вы же понимаете, что есть ещё моральная сторона проблемы. Абракадабра, блядь. Билли устало усмехнулся, дрогнул зачесавшимися костяшками. «Пошёл нахрен». — Мне очень жаль, Билли, — выглядел виноватым и смотрел, даже возвышаясь над ним, снизу вверх как бы. Харгроув не знал, как это объяснить, просто видел, что доктор хотел быть меньше перед ним, либо искренне, либо опасно зная психологию. Снова не получив ответа, Оуэнс огляделся — Билли надеялся, что в поисках выхода, но тот ухватил за спинку стул, стрельнул из глаз вопросом, и, удивительно оставаясь невосприимчивым к игнорированию и мысленным указаниям съебаться, уселся неподалёку от койки. Задумчиво потёр друг о друга ладони, убрал их в карманы халата и поднял взгляд. — Я имел наглость ознакомиться с вашими ведомостями по успеваемости, результатами предварительных и итоговых экзаменов, с сочинением в колледжи. Вы умный молодой человек, с которым случились плохие вещи… — Вы нихрена обо мне не знаете, — рычаще вырвалось и злостью разлилось по груди. «Мозгоправ хренов». — Кое-что всё-таки у меня на вас есть, — он многозначительно поднял бровь и неловко развёл руками в карманах. — Я буду работать с вами. И, как человек, у которого уже был опыт встречи с этим существом, я счёл за необходимость знать больше о своих пациентах. Вы знаете Уилла Байерса? Зомби-бой. Нёрдовый пацан из шайки фриков, к которым подлизалась Макс. Билли… Чувствовал его. Иногда. Когда эта хрень в нём оставляла его в полусознании и пульсировала по венам, его собственным и всех тех, с кем она ещё успела поиграть в оральное изнасилование. — Этот мальчик, с ним произошло нечто подобное. Это существо тоже создало с ним нечто вроде симбиоза. Оно осталось в Уилле, когда он вернулся из того мира. И дремало в нём, пока не нашло способ использовать. С вами вышло немного иначе. И, к сожалению, в худшую сторону. Он в вашем теле был не просто шпионом, а исполнителем. И влияние на ваш организм и сознание оказал большее, чем на Уилла. Это могло случиться с каждым, — доктор сменил тон на тот, которым разговаривают, утешая ребёнка, — видимо заметил поплывший в отсутствие взгляд. — Но вы ведь смогли дать ему отпор, когда это было необходимо… Ха! Оборжаться можно — по его словам он выходил ещё и едва ли не героем. А не жалко забившимся в подсознание запуганным осколком себя, позволившим обратить в дерьмо сотни людей. Да и вывела его эта девчонка, дёрнула наружу, как крысу из норы. К горлу подкатил ком и ударил зудом по глазам. «Какая же ты баба, Харгроув». — Билли, вам предстоит пройти через признание случившегося. И я хочу помочь вам в этом. Дела правительства всегда выходят особенно скользкими — я хотел бы уберечь вас и вашу семью от этого, но не смогу в полной мере, как бы не пытался. Как бы мне хотелось, чтобы это не звучало как угроза, но правда в том, что сотрудничать придётся в любом случае, останутся разными лишь степень вашей свободы и количество нажатых рычагов давления. Мне действительно жаль. В этой гонке вооружений сломалось так много замечательных жизней… — Что вам надо? — не огрызаться не получалось, на это просто не было никаких сил. Как и на то, чтобы задавить волнение за Макс и отца. Он не хотел, чтобы по его вине снова… Он, блядь, просто не хотел проблем для них. Оуэнс прямо посмотрел на него, внимательно так, морщин на лоб нагнал — ни капли торжества или ехидства, одно спокойное участье. Дед-загадка. — Вашу готовность говорить и принимать нашу помощь, — кисло улыбнулся он, понимая, как на самом деле звучит сказанная им бурда, и снова опустил голову. — Боюсь Технологический Институт в Индианаполисе дождётся вас только через год. Билли только кивнул. Домой он вернулся ещё через полторы недели. Его забрал отец. Поднялся в палату, взял коробку лекарств, которыми Билли начали закачивать в тот же день, когда Оуэнс сунулся со своим сочувствием, вещей, которые не успела забрать Сьюзен, и дохренищу медицинских приборов, от тонких одноразовых термометров до герметичных контейнеров для сбора той непонятной херни, которая до сих пор из него лезла, — эти извращенцы забирали её на опыты. До машины отца всё равно пришлось идти самому, потому что, несмотря на то, что передвигать конечности было всё ещё чертовски тяжело, Нил свою роль отца исполнил: подписал документы, поговорил с хмуро смотревшим Оуэнсом, потратился на бензин. Потом Билли это аукнется: получит за какую-нибудь мелочь, вроде непомытой посуды (в отношении него правило «женщина должна владеть кухней, а мужик — домом» работало с поправкой) или сорвавшейся с языка грубости в отношении той же женщины — Сьюзен (Макс не в счёт — она ебаный дьяволёнок). До дома ехали молча, отец нагнетал нервным постукиванием по рулю и выключенным радио. Заговорил только на пороге, когда Сьюзен кинулась забирать из его рук коробки, а Макс почти незаметно встала у двери своей комнаты в конце коридора. — Я надеюсь, — Нил с силой сжал его плечо, останавливая и не пуская в гостиную, — ты понимаешь, что сам ответственен за своё состояние. И твоя… — подбирая слово, он поджал губы, скрытые за этой мерзкой щёткой под носом, — болезнь не затронет мою семью. И брезгливо — Билли видел это, не обычные злость и/или раздражение, а отвращение — оторвал от него пальцы, обтирая о джинсы. Чтобы видели все — на территории Нила Харгроува снова появился тот ублюдок, бастардский педик, наживающийся на его деньгах и имуществе, позорящий его своим внешним видом, поведением и отношением к его консервативным ценностям. — Да, сэр, — выдавил Билли, исподлобья глядя в глаза своему отцу и давя в горле страх и истерический смех. Нил не отдал Сьюзен его вещи, вырвал из тонких пальцев, поставил у порога и ушёл за пивом. Дом, милый дом. Ноги гудели и ослабленно дрожали в суставах, грозясь не удержать вес тела. Жутко раздражало. Но он уже прошёл в коридор, уже въелся глазами в дверь, туда, куда с момента переезда хотел приколотить табличку «fuck off», прежде чем ёбнуть коробку с вещами о пол. Та приземлилась почти тихо, завалилась на бок, высыпав пару пустых ёмкостей и звякнув связками градусников, однако этого оказалось достаточно, чтобы заставить Макс высунуться из своей комнаты. Эти взволнованные рыбьи глазища. Как же они, сука, бесили. Билли их охрененно не заслуживал. — Стой, — прошипел он, выставив вперёд руку, когда Макс рванула из-за двери к нему через коридор. — Я доломаю твою хлипкую ручонку, если ты ещё хоть шаг сделаешь. Макс встала, замерев и тряхнув волосами, невпечатлённо подняла брови и, скрестив на груди руки, навалилась плечом на дверной косяк. Билли с трудом сдержал раздражённое рычание и нырнул к коробке, чтобы несколько секунд простоять, уставившись на пульсирующие доски и ловя взглядом сужающееся чёрным пространство, а потом, наконец потеряв контроль над конечностями, сползти боком по стене в тщетных попытках подняться. Со стороны наверняка выглядело жалко, Билли почти видел это: своё красное от усилий лицо, подломившиеся как у сраного трупа ноги, ущемлённую, разбившуюся вместо термометров гордость. Макс у двери только закатила глаза, запрокинув голову, и под тяжёлым взглядом собрала коробку, замахнув ладонью выпавшее, ухнула её за порог комнаты Билли и тихо опустилась на корточки неподалёку. Если она сейчас предложит помощь — Харгроув откусит ей лицо, чисто из вредности; если скажет «обращайся» и уйдёт — он скорее всего проваляется здесь, пока Нил не запинает его в комнату носками ботинок. Макс ведь его не поднимет. — Нехрен пялиться. Свали, малявка, — еле слышно проговорил Билли, глазами сверкая сквозь спутанные кольца волос, завесившие лицо. Он дёрнулся в сторону, когда к плечу потянулась рука, и тяжело запыхтел, когда тонкая ладонь опустилась на трапецию, неловко и осторожно потрепав. — Ты мне не навредишь, — Макс убедительно опустила голову и, просунув руку под мышку Билли и ухватив за футболку на спине, рванула его наверх. Макс его не подняла. Но она дала ощутимый толчок, проскребла телом обои, вздёрнула самолюбие — кряхтя, Билли встал на ноги и, опираясь на тонкое плечо в зелёном рукаве и левой рукой цепляясь за всё, что попадалось на пути, дошёл до кровати. Постельное бельё под носом пахло порошком, той самой химией, что Истязатель (которого он так ни разу не называл) заставлял жрать и глотать пачками. В больнице острый запах хлорки и пресный крахмала от простыней перебивался вонью спирта и медикаментов, а здесь, прямо под носом была эта ёбаная химозная горная свежесть. Сука. Билли задавил ком в гортани, глубоко, насколько позволяли придавленные собственным телом лёгкие, тяжело одним ртом вздохнул и, повернув лицо к источнику поскрипывающих половиц, выдавил тихое «спасибо» в спину уходящей Макс. Та только на мгновенье замерла и, даже не обернувшись, непривычно тихо закрыла дверь. Сны дома снились паршивые, в отличие от больничной чёрной пустоты — там, видимо, Билли чувствовал защиту, своеобразную уверенность в том, что при случае в него запихают достаточно кубиков морфина, безопасное одиночество. Собственная комната была уютнее, но ни разу не роднее, даже со всеми своими вещами она не была его — только место для временного пребывания. И всё это вкупе не успокаивало совершенно. Дьявольские кошмары полоскали ночами, вынуждая под утро сушить или сразу менять пропотевшее постельное бельё, убрать с тумбочки у кровати телефон, будильник и другие бьющиеся вещи (кроме керамической пустующей пепельницы, потому что она как-то на автомате успокаивала), задуматься над приобретением снотворного. Билли не высыпался. И в принципе практически не спал три дня подряд после возвращения домой, на протяжении которых до кучи ещё и почти ничего не ел, потому что разленившийся после парентеральной кормёжки желудок сжимало спазмами, а отца воротило от пюре и той бурды, что Сьюзен пыталась наколдовать в блендере, закидывая туда всю ту полезную зелёную хрень, от которой блевать тянуло сильнее, чем от отравления кондиционером для белья. С водными процедурами тоже не складывалось. В отличие от снов проблемы начались спустя некоторое время и с косых взглядов в сторону ванны, и дошли до своего апогея, когда Билли решил опуститься в воду полностью. После тугих струй из шлангов, которыми его обливали в больнице, и душевой лейки, пришедшей на замену в доме, набранная ванна казалась… Обычной, блядь, приятной вещью, которую можно себе позволить в отсутствие Нила, забив на крики и раздражённый стук Макс и мышиный писк Сьюзен за дверью. Когда эта обычная вещь превратилась в чугунное орудие пыток, Билли знал почти наверняка, ловя флэшбэки с тонувшей в кубиках льда Хизер. В общем, идея была паршивая. Осознание этого пришло с самых первых секунд, когда он открыл дверь в ванную комнату и коротко вдохнул тяжёлый горячий воздух. Возможно, стоило делать это постепенно — повышать температуру, но лучше же, блядь, пластырь срывать резко, с волоснёй, эпителием, кровавой корочкой. Поэтому… Влажный туман под потолком, рассеивающий свет, кирпичный фасад здания, сдавливающий лёгкие, и желание хлопнуть дверью с другой стороны. Лихорадить тело начало спустя несколько минут лёжки. Тело сдавило жаром, обожгло кожу и вскипятило кровь, разогнав чёрными реками вены по лбу, шее, заросшей груди, рукам… хватавшим за горло детей, топившим девушек, приводившим беспечных людишек Хоукинса к щупальцам… щупальцам у него в артериях, зудящим под кожей страхом тепла и желанием сжать горло той маленькой мрази, что постоянно лезет в червоточины со своей силой! Билли затрясло, безвольно раскидывая по нагревшимся бортикам конечности, опуская под поверхность голову; к горлу, мешаясь с затекавшей водой, поднялась желчь и, наполнив рот кислотой, полилась по губам. Он с трудом зацепился скрючившимися пальцами за край ванны и вытащил на воздух голову, вдыхая с жадным хрипом и только теперь понимая, сколько от него было шума. Ноги всё ещё било дрожью, расплёскивая воду по кафелю внизу, суставы больно бились о лакированный чугун, стоны захлёбывались в спазмах — всё это было чертовски ненормально для звуков из ванны, особенно при условии, что тебя вроде как пару дней назад выписали из больницы. Макс с этим была согласна, — Макс колотила кулачками по двери. — Билли, что там у тебя? Билли?! Билли, чёрт возьми, ты придурок! За удалившимся топотом ног воздушным шаром лопнула тишина и коротким эхом растрескалась по углам ванной в тихом прерывистом вое, закончившимся на очередном спазме и новой лужице пульсировавшей жижи на полу. Билли смог сдвинуться в сторону и подтянуться на руках, оборвав занавеску и свесив тело через бортик. Спину обдуло воздухом, и он сполз на кафель оглушённой рыбьей тушей. И, прежде чем дверь распахнулась, Харгроув успел подобраться, прислонившись к ванне, и скукожиться в комок, обняв руками колени. Макс торговалась, застыв в проходе с ножом, которым открыла замок, она просто не знала, что делать с этим Билли: он похудел, чертовски сильно, до резких скул, ключиц, коленных чашечек и костей на запястьях, его трясло, буквально побивая спиной и затылком о белый чугун, и… Ну, он пугал, — точнее не он сам, а его состояние, все эти ненормально чёрные вены по всему телу, как в тот раз, когда они заперли его в сауне бассейна. А ещё он голый был. Наверное, начать можно было с этого. Нож с лязгом упал на пол, и Макс рванула к крючкам, схватила полотенце и набросила на Билли, сменила зубные щётки из стакана на раковине холодной водой и медленно вылила её на русую макушку, метнулась за следующим и ещё одним, пока Харгроув не поднял ладонь, останавливающе проскользнув горячими пальцами по запястью Макс. — В моей комнате, в коробке, — просипел он, собираясь с мыслями в надежде, что Макс поймёт с полуслова, но в ответ на беспокойный взгляд и взметнувшиеся на лоб брови пришлось добавить: — У тумбочки в коробке склянки эти ебаные… Тащи сюда. Это было последним, что он сказал перед приездом Нила, — всё остальное было хохотом, лающим и слабым, под который он пытался дрожащими руками запихнуть в принесённую Макс банку едва двигающийся лиловый ком, который почти успел забраться в тень и промозглость под ванной; и молчание, перебиваемое короткими стонами, кашлем и мычанием в ответ на истеричные вопросы Макс и подлетевшей на писк дочери Сьюзен. Под ноги отца, с которых тот только стянул пыльные ботинки, он выдавил с трудом различимое «простите, сэр». Билли был уже готов — мятой тряпкой свисающая футболка, потёртые джинсы, синие мешки под глазами и наполненная склянка в ладони — набор обдолбыша, восхитивший отца до глубины души и отчаянного дёрганного толчка в шею по направлению к неостывшей машине. «Любой инцидент, любая чрезвычайная ситуация должна заканчиваться для Билли в лаборатории, — наставнически вещал доктор Оуэнс, убрав в карманы халата кисти и нахмуренно косясь через плечо Нила в сторону Билли, прежде чем вытащить одну из рук и в прощании нелепо махнуть младшему Харгроуву. — Всё, что может показаться ненормальным, опасным для здоровья Билли, необходимо показать нам, в том числе и… То, что всё ещё может кхм… Прорываться наружу.» Он не вдавался в подробности и, пожалуй, в этом была проблема, потому что Нил теперь мог придумать себе всё, что угодно: от лёгкого насморка до одержимости Шерил зловещими мертвецами, и жалобно повизгивающая кожа на руле машины под его пальцами была далека от размышлений о простуде. Собственно, именно поэтому, Билли был уверен, отец просто сдал его в руки Оуэнса, к сожалению, без корзины и записки, и смотался домой. Нил-добытчик, Нил-кормилец семьи, Нил устал на работе, Нилу нужно было пиво и хлопнуть Сьюзен по тощей заднице. Билли устало обвёл взглядом здание лаборатории. Выглядело паршиво — и Билли, и лаборатория. Оуэнс тоже не блистал, было похоже на то, что срочным звонком из дома Харгроувы его вытянули из кровати, хотя времени было только около девяти вечера. Но доктор не изменил ни своему гардеробу: белая рубашка, белый халат, красный галстук, ни расположению духа — открытая, чуть снисходительная доброжелательность и прозорливость. — Не думал, что встречу тебя так скоро. Даже соскучиться не успел, — выдал он прямо в лицо, указывая рукой на медицинское кресло в кабинете, куда они в задумчивом молчании гулко топали по коридорам, и переводя взгляд на вошедшего следом ассистента, увешенного гирляндами проводов и датчиков. — Не терпелось попасть на главную достопримечательность Хоукинса, — огрызнулся Билли, сжимая вспотевшую от держания склянки (которую он уже успел сунуть какому-то типу в халате) ладонь и нагоняя в вену кровь, которую собирались сейчас брать на анализ. Оуэнс молча проглотил шпильку и всё продолжал пялиться на Билли, обливая колющимися шерстяным свитером вниманием и сочувствием. — Я тут, представь, смотрел CBS, ел куриные крылышки, и вдруг звонок. Расскажешь, что случилось? — Ванну решил принять, — отрезал. Оуэнс неожиданно откинулся на спинку стула, закрыл глаза, растянул короткую блаженную улыбку, вроде представляя, что сейчас в этой самой ванне, а не в грёбанном затхлом кабинете с мерцающими цокающими лампами. — Горячую? — он приоткрыл один глаз и остро глянул на Билли и, дождавшись кивка, снова утёк. — Это хорошо. Но ведь не в нашем случае. Или в тебе учёный проснулся? Не получив ответа, он ещё некоторое время сидел с закрытыми глазами, а потом, тяжело вздохнув, оторвался от спинки стула и облокотился на колени. Посмотрел внимательно, уколол глазами куда-то в грудь. До жути пронзительно. Билли уставился на пластырь на сгибе руки. — Билли, ты сознательно сделал это? Залез в горячую воду, чтобы сделать больно этому существу или… — Я просто хотел принять чёртову ванну, — в голос влилась озлобленная сила. — Я не пытался отомстить или покончить с жизнью. Я решил, что могу снова, знаете, — он усмехнулся, — обычными вещами заниматься. — Хорошо, — Оуэнс кивнул и встал, давая знак ассистенту и принимая из его рук половину проводов с присосками. — Давай посмотрим, что скажет нам аппаратура. Доктор Оуэнс продержал его в лаборатории добрых два с половиной часа, таская из кабинета в кабинет и чуть ли палкой в него не тыкая, как мальчишка, нашедший у дороги раздавленного опоссума. Билли устал, теперь действительно и очень сильно. Он хотел домой, курить и поспать без снов. Оуэнс отобрал для него у работника сэндвич с поджаренной индейкой и дал выкурить половину сигареты, пока провожал Билли к главному входу по лабиринту коридоров, и жизнь как-то вроде стала не такой пиздецки премерзкой, но ровно до выхода на улицу. Воздух был чуть влажный и свежий, сильно пахло лесом, мокрой землёй и тёплым прошедшим днём, небо дырявил серп месяца и дроби звёзд, слепили слипающиеся глаза фонари по периметру территории. Однако ни звука мотора, ни света фар. К дому придётся идти на своих двоих. Или ловить попутку. Хотя в этой дыре вряд ли кто-то высовывается на улицу позднее десяти вечера. Грёбанный Хоукинс со всей своей грёбанной хернёй! — Билли, — он вздрогнул от голоса Оуэнса, всё это время, как оказалось, стоявшего за спиной, — за тобой кто-нибудь приехал? Отсюда довольно далеко до города. — Да, всё нормально. Билли отмахнулся и сошёл по ступеням. Ну, сколько тут пути? Минут сорок? Полтора часа? Похуй. Он просто завалится в какой-нибудь куст, отлежится в росе до утра и на рассвете, как сраная пастушка Бо-Пип или ужравшаяся выпускница, чудом доберётся до дома. Если ему не отгрызут пальцы еноты или те мелкие мрази, похожие на облитых кислотой догов с присобаченным вместо морды цветком. Но он, сука, дойдёт сам. И пусть отец подавится своим пи… Из темноты вдруг разливисто рыкнуло, раскатившись красивым механическим рычанием, по глазам ударило светом, и полу-ослепший Билли увидел отделившуюся от дерева на стоянке тень. К нему, лениво войдя в поворот, подкатил BMW. Сказать, что Билли охренел… было бы довольно верно — на больше его бы точно не хватило. Он устал, морально тоже, поэтому вцепившийся в руль Харрингтон с лицом прокисшего авокадо смущал только первые несколько секунд, пока из открывшегося заднего окна не вылезла голова Макс, перекрывшая собой ещё одну кудрявую башку, которой принадлежал яростный картавый поток непрерывной болтовни. Лучше этот день просто не мог закончиться.