И вечно жив, в ком смерть живым бьет светом.
Микеланджело
15 февраля 1909 год Российская Империя, Царское Село
Весна в Петербурге никогда не наступала вовремя. Она приближалась стремительными рывками, и дни на календаре исчезали один за другим, сгорали в пламени камина и свеч, что подделывали день в часы ранней холодной ночи; между тем, на улице было по-прежнему ветрено, шел снег, и от сугробов поднималось странное противоестественное тепло. На Невском под ногами прохожих и лошадей хлюпала черная слякоть, а во дворах и переулках мелькали перепачканные детские курточки и пролетали, точно снаряды, снежки. Впрочем, может быть, во всем этом после бесконечной суеты и темени декабря и была весна? Совсем ранняя, хрупкая, которую нужно было суметь заметить. И все же она? Та самая, что разглаживает морщины и дарит улыбки, что срывает шапки с голов, рвет пуговицы на пальто и шубах и веселит, не зная пощады. Прошлую весну у Дмитрия украли. А от февраля он запомнил одно лишь лицо Вильгельма, развеселое и мальчишеское, совершенно не такое, каким оно было летом, в Швеции, да того человека, что пытался смутить его разум, опорочить Феликса и всех Юсуповых. По сравнению со всем прочим, что ему пришлось увидеть и испытать за минувший год, этот наглец был явлением банальным, почти обыденным, и Дмитрий, на самом деле, довольно скоро перестал о нем думать. Но теперь его образ воплощался в мыслях слишком часто, а вместе с ним — каждый жест, каждый взгляд, каждое слово, сказанное, написанное, — а за ним тысячи других: слухи, сплетни, неуместные шутки и попытки клеветы. Все то, от чего Дмитрий прежде отмахивался, вдруг стало надеждой, с которой он просыпался и отходил ко сну. Надеждой ненавистной, едва трепещущей, но все же живой. Но если бы она и сбылась, оставалось еще другое… В конце концов, даже если Феликс… В иное время Дмитрий думал, что, когда он впервые не придумает любовь, не заставит себя полюбить, а действительно почувствует, его жизнь изменится в тот же миг, обретёт смысл, свет, все прежде недоступные краски и оттенки. Однако не так уж много и изменилось. После маскарада они ни разу не виделись, но снова начали обмениваться письмами: простыми и емкими. Дмитрий перечитывал их несколько раз, писал ответ, потом перечитывал несколько раз его и убирал в конверт, подолгу не выпуская его из рук. Не думал он и о том, что ждёт его дальше. Расскажет ли он Феликсу? Поверит ли тот? Раскроет ли в ответ собственную душу или лишь посочувствует? Все это не срочно, все это может подождать. По крайней мере, до тех пор, пока Дмитрий сам не свыкнется окончательно, не перестанет удивляться и осторожничать, точно боясь спугнуть то неловкое, трепетное... Каждая лишняя мысль, ему казалось, может быть опасной и разрушительной. И все же совсем не думать невозможно. Против собственной воли Великий князь выходил из дворца еще до завтрака, пока большая часть семьи еще спала или была занята утренним туалетом, шел в конюшню, а после уезжал гулять по парку. К счастью, сильные снегопады случались все реже, и большая часть дорог и дорожек была свободна от сугробов, и любая лошадь неслась по ним вперед, не рискуя споткнуться или увязнуть. Доверившись скакуну, Дмитрий позволял себе почти не управлять им, не следить за сменой пейзажей, не бояться уехать слишком далеко или налету сбить кого-то с ног: опьяненный свободой и свежестью утреннего мороза, конь мчался вперед, а всадник, слегла согнувшись в седле, возвращался назад: точно в поисках подвоха или ошибки в математической формуле Дмитрий перебирал все от начала до конца. Он вспоминал подслушанные в салоне у тети Эллы и Сергея Александровича сплетни, которые ребенком совсем не понимал, а после — решительно презирал («Жалко Елизавету, девушка красивая, честная, ей бы мужа, а не…», «Что вы, кто из нас не предавался по молодости разврату, но в его годы! Лишь бы дети не подсмотрели, бедные-бедные дети!», «Нет-нет, вы говорите «честь», «служба», но послушайте, разве Всевышний не осуждает это вполне однозначно?»). Всевышний? Гораздо чаще Дмитрий вспоминал Феликса. И слухи о нем, что, порожденные всеобщим незнанием и непониманием, обретали порой совсем причудливые формы: доходило до того, что Юсуповы принимают ванны с человеческой кровью, подобно графине Батори. Из месяца в месяц они становились то немецкими шпионами, то французскими, то революционерами, то какой-то нечистью, то их и вовсе не существовало… Среди всего этого обвинение в простых грехах, вполне поддающихся описанию и логике, было невинной шалостью. И все же было ли оно правдой? Если Даниил… Но о Данииле Дмитрий думать не хотел. Ему было обидно и стыдно, а еще страшно и неясно. Он не знал, имеет ли право на злость (пожалуй, да, но отчего тогда она кажется такой искусственной и уродливой?), а обсудить это было не с кем: в их первую и последнюю с того дня встречу Анастасия выглядела еще более уставшей, хоть и пыталась выдавить искреннюю приветливую улыбку, тревожить ее еще больше было бы точно жестоко, а Феликс… Дмитрий все еще не понимал, как много ему известно, и, даже если ему передали каждую деталь, все равно это было бы чересчур. В конце концов, он давно обозначил свою позицию: на слова Даниила внимание обращать не стоит. Однако прислушаться у Дмитрия не получалось. Быть может, Даниил не был прав в своем поведении, в отношении к нормам этикета, ко многим другим вещам, но ведь во многом оказывался прав. Великий князь действительно успел подпортить своим близким судьбы, а это не так просто искупить. Ведь, кроме тех, о ком Даниил говорил, нет, скорее, кричал, зверем ревел в затихшем зале, была еще и Мария, которую Дмитрий не смог защитить от брака, а после не смог утешить хотя бы словом. Будто не сестра она ему, а…так. Мысль улетала. Дмитрий следовал за ней покорно, зная, что рано или поздно она снова повернет обратно, он снова вспомнит Феликса, сожмет чуть крепче поводья в исступлении муки и робкой радости. Пожалуй, все это действительно было неправильно, и потому не имело будущего и никаких надежд, но пусть и так, Феликс все еще существовал. Этого оказывалось достаточно, чтобы верить в то, что Земля еще крутится и мир не собирается сходить с ума. По крайней мере, еще больше. Дмитрий едва удержался, когда конь заржал, поднимаясь на дыбы. Его копыта несколько раз бесцельно ударили в воздух. Он попятился, не слушаясь указов всадника, и лишь потом опустился, почти упал, оставляя глубокие следы на снегу. Впереди, на пустой дороге, не было ничего, что могло бы повергнуть покорного выученного коня в такой ужас. Неужели он сам сошел с ума? Не вытерпел зимы и снегов? Перестал слушаться? В испуге и волнении Дмитрий наклонился, похлопывая скакуна по шее, почти обнимая. И в этот момент он заметил, что со стороны леса к ним приближается силуэт. Нечеловечески высокий, он двигался уверенно, но не слишком быстро, будто оставляя время на раздумья. На то, чтобы позвать на помощь. Помощь? Дмитрий почувствовал, что конь под ним перебирает ногами. Он хотел бы сбежать, но с трудом оставался на месте. В конце концов, вдруг это всего-навсего садовник? Лесник? Дмитрий пытался разглядеть его лицо, но оно было скрыто в тени капюшона. И, как назло, с собой нет ни пистолета, ни хотя бы какого-нибудь ржавого кинжала. На всякий случай. Дмитрий с усилием одернул себя: если бы не поведение коня, он бы и не заметил этого незнакомца, не испугался бы точно. — Доброе утро! — его голос прозвучал на зависть бодро. Дмитрий сам бы себе поверил, если бы руки в кожаных перчатках не холодели от страха. Человек был уже достаточно близко. В ответ на приветствие он вскинул голову: мелькнули острый подбородок и край губ, а после поднял руку и одним движением скинул капюшон на плечи. Дмитрий лишь чудом не разжал ладони, удерживаясь на коне. Смешанное с детской радостью облегчение ударило в виски. Никто иной не смог бы подойти так близко к Александровскому незамеченным. Никто иной не стал бы устраивать очередной маскарад под носом вооруженной охраны. Никто иной не стал бы пробираться через снег и сугробы при наличии вытоптанных, но петляющих дорожек. Такой человек, то ли бессмертный, то ли безумный или совместивший себе и то, и другое, был лишь один. — Напугал я вас, Ваше Высочество? — усмехнулся Лемминкэйнен, дожидаясь, пока Дмитрий выскочит из седла, чтобы поприветствовать его, как подобает другу. — Доброе утро. Наслаждаетесь погодой? — он кивнул на коня, обменявшись с ним презрительными взглядами. — Напугали, — честно признался Дмитрий, впрочем, без стеснения или стыда. Это у них с Феликсом было общим: уж если они задумывали розыгрыш, то добивались своего так или иначе, и оставалось злиться и портить этим дружбу или просто смеяться. Дмитрий без лишних сомнений выбирал последнее. — Признаться, мне и сейчас не по себе. Что привело вас сюда? Если кто-то вас заметит… Не думаю, что это хорошо кончится, — он покачал головой и тут же, пораженный внезапной догадкой, нахмурился. — Что-то случилось? Лемминкэйнен наклонил голову к плечу, едва заметно улыбаясь. — Нет, ничего нового, — сказал он, переводя взгляд с Дмитрия на теряющийся в дымке дворец. — И все же я хотел бы с вами поговорить, если это возможно. Выражение лица Лемминкэйнена было по-прежнему непринужденным, однако голос изменился. Стал непривычно серьезным, строгим в какой-то мере. Дмитрий слышал его таким лишь однажды, в теплый летний день, который, в отличие от многих других, он предпочел бы никогда не вспоминать. И все же не мог удержаться от соблазна. Уверенность, что именно тогда, в Архангельском, Дмитрий впервые увидел Феликса настоящим, порождала порядком новых вопросов. — Да, конечно, но… — Дмитрий тоже осмотрелся по сторонам. Все беседки в парке были на виду, да и времени до завтрака не так много, а если он не вернется вовремя… Что ж, не в первый раз, но очередной неприятный разговор (пусть даже он будет закончится на обмене взглядами) не входил в его планы. — Идите за мной. Тут недалеко, — Лемминкэйнен мотнул головой, указывая направление, и снова накинул капюшон. Дмитрий похлопал коня по шее, надеясь предотвратить очередную вспышку недовольства, и направился за ним, осторожно ступая по глубоким длинным следам. Через минуту или две этой странной прогулки они уже шли по склону, каких в парке вообще-то было не так много. Разве что в его отдаленной части, но до нее идти еще долго; озираясь по сторонам, Дмитрий с усмешкой осознавал, что знает Царское Село не так уж хорошо, как ему думалось. Усмешка, впрочем, была горькой: чем дольше Лемминкэйнен молчал, тем сильнее было тревожное предчувствие. Что случилось? Что-то с Юсуповыми? Очередной особенно агрессивный недоброжелатель? В памяти замаячили и растворились пьяные лица гостей Даниила. У подножия склона обнаружилась крошечная беседка. По сравнению с прочими в парке она была неказистой, не вычурной и не скромной, но всего-навсего странной, словно автор проекта не имел никакого представления об архитектурных стилях, и вообще каких-либо стилях, и совмещал все элементы, которые приходили в голову в бездумном порядке. Николай хотел заменить ее или перестроить еще прошлым летом, но подходящего его вкусу нового чертежа не нашлось, и беседка стояла здесь, особенно ненужная и забытая в такое время года. Дмитрий и не вспомнил бы про нее сам, хотя прежде нередко проходил мимо или сидел внутри с книгой, точно зная, что здесь его никто не найдет и не отвлечет. Чувствуя некоторую ностальгию, он приложил руку к одной из колонн, а после перевел смущенный взгляд на Лемминкэйнена: тот уже зашел внутрь, снял капюшон и наблюдал, ухмыляясь. Его губы весело изгибались, но глаза оставались холодными. Если вовсе не жестокими. Дмитрию стало не по себе. Он наскоро привязал коня, опасаясь, что, поддавшись страху, тот все же убежит, стоит им отвернуться, и зашел внутрь. Отсюда, из низины, ни дворец, ни парковые дорожки больше не просматривались. Подпирающий плечом и без того крепкие опоры, Лемминкэйнен мог бы сойти за скучающего Атланта, если бы не отличался столь разительно цветом одежд. Но, стоя прямо перед ним, Дмитрий все равно испытывал трепет и волнение, точно на суде. Хотя на этот раз он и не успевал ни в чем провиниться. Это точно. — Дмитрий Павлович, вы были у Полины, — это был не вопрос, но Великий князь все равно кивнул, хмурясь еще сильнее, чем прежде. Столько времени никто не интересовался ею, а тут вдруг… Неужели его визит стал катализатором? Неужели она все-таки что-то совершила? — Для чего? — Я уже говорил Феликсу, — заметил Дмитрий, но Лемминкэйнена этот ответ явно не устроил. — Захотел проведать. — Давно вам известен ее адрес? Его дал Феликс? Анастасия? — Лемминкэйнен, я не понимаю, — его обожгли воспоминания: в другой, куда более искусной, беседке они пили вино, слушая треск свечей и слабый плеск полусонного моря, и все было так похоже на мечту, фантазию, отрывок из французского романа — в этот холод, глядя в решительное и строгое лицо Лемминкэйнена, Дмитрий снова начинал сомневаться, что то было взаправду, а не приснилось ему под стук колес или крик чаек. — Какое это имеет значение? Лемминкэйнен скривил губы и покачал головой. — Мне казалось, что вы уже согласились с тем, что не можете знать всего. Дмитрий опешил от возмущения. — Да, но в этом случае вы должны объяснить мне, в чем дело. Разумеется, я знал Полю меньше и хуже вас, но, если вы не решились ее навестить, почему это не должен был делать я?! Разве я не имею права хотя бы попытаться помочь? Вашей подруге, между прочим! Даже если стало слишком поздно, вы вообще видели… — Видел, — устало перебил его Лемминкэйнен. — К слову сказать, она была подругой Николая и Феликса, а не моей. Но Феликсу вы свои возмущения не высказывали. Дмитрий зажмурился и отвел взгляд. Подумать только. Лишь замолчав, он понял, что говорил не секунду и не две, что речь его затянулась, что вместо ответа на вопрос он почти дошел до оскорблений. Дмитрий тяжело выдохнул, смахнул рукой снег с перил беседки и оперся на них локтями, вглядываясь в глубину парка так пристально, словно ждал чьего-то появления. — Извините, Лемминкэйнен. Я просто… — он был готов рассказать ему, что все еще испытывает вину за смерть Николая, хотя, кажется, почти признал, что уже ни на что не мог повлиять, что слова Даниила жгутся под ребрами и он слышит их каждый раз, когда смотрит в глаза кому-то дорогому и любимому, что он действительно хотел бы поговорить о Полине с Феликсом, но забывал, как забывал вообще очень многое, что боялся, потому что, думая о Поленьке, снова и снова видел перед глазами его запавшие глаза и кровавое пятно на застиранном платье. Но вовремя остановился. — Вы не стали бы допрашивать меня без необходимости. Что вас интересует? — Лемминкэйнен открыл было рот, но Дмитрий уже и сам вспомнил последний вопрос. — Мне подсказал адрес Владимир Винер, учитель фехтования и хороший знакомый Даниила. Он знал Николая как Рокова и был немного знаком с Поленькой. Потом мне помогли дворники. Лемминкэйнен удовлетворенно кивнул. Он встал рядом с Дмитрием, последовав его желанию сделать разговор чуть менее формальным, и поежился. С неба снова начинали падать крупные хлопья сырого снега. — Что она вам сказала? Дмитрий усмехнулся и посмотрел на него слегка удивленно. — А говорите, что видели ее. — Я присматриваю. Издалека. Она, — Лемминкэйнен поморщился, — не подпускает нас ближе. Думаю, вы и сами это поняли. Дмитрий отвернулся и задумчиво согласился: — Она говорила очень много, но тогда я не понял совершенно ничего. Все совершенно бессвязно, — он замолчал на мгновение, пытаясь из обрывков фраз, до сих пор звучащих в голове, собрать хоть что-то цельное, но вскоре сдался. После визита к Поленьке он играл с этой безумной мозаикой не единожды, но хоть сколько-нибудь сносного результата так и не достиг. — Но, как только я упомянул Феликса, она совершенно впала в истерику. Когда я только пришел, Поля была счастлива и очень возбуждена, говорила, что ждала меня, что я не мог не прийти, но, стоило мне назвать его имя, как она выгнала меня. — Выгнала? Вас? — Лемминкэйнен весело улыбнулся и приподнял бровь. — Понимаю, как это звучит, — в тон ему ответил Дмитрий; тусклый тупой нож, он вспоминал о нем с какой-то жалостью, ведь, напади Поленька, он не защитил бы ее, не стал бы настоящим оружием. И все же говорить о нем Лемминкэйнену он не стал. — Но ее крик, ее безумный вид; не знаю, что она бы сделала, если я попробовал остаться. Лемминкэйнен снова усмехнулся, но на этот раз чем-то своему. Какое-то время простояли в тишине. Пожалуй, Дмитрий уже опаздывал, но расстегивать пальто, чтобы достать из внутреннего кармана часы не собирался: это все равно не заставит его немедленно оборвать их встречу и разойтись. Молчание из тревожного быстро стало дружеским. Дмитрий жалел, что вспылил, но Лемминкэйнен, если и осуждал его, явно не был так уж сильно задет, чтобы злиться по-настоящему. И, наверное, он бы понял, если бы Великий князь вдруг захотел поделиться чем-то более сокровенным, однако тот не хотел. Стоит предположить, что у Лемминкэйнена и без того полно забот. — Вы говорили, что присматриваете за ней, значит, она давно…вот так? Лемминкэйнен кивнул. — Почти с самого начала. Я караулил ее у дома, посылал переговорить своих людей, но пользы от этого почти никогда не было. Она каким-то образом чует, кто пришел от нас, а кто — по доброй воле. — И поэтому так была рада меня видеть? Он кивнул снова, улыбаясь, как довольный учитель. — А другие люди, они тоже приходят просто проведать ее или… — Или, Ваше Высочество, — Лемминкэйнен снова глянул со строгостью и с приятным хитрым прищуром добавил: — Вы хотите вытянуть из меня слишком много. Дмитрий усмехнулся. Мысленно он снова шарил глазами по опустевшей квартире, в которой из всех признаков человеческой жизни остались обрывки тетрадей, книги, чудом уцелевшая старая мебель да беспокойная хрупкая фигура. На что она жила? Как проводила свои дни? Если бы Дмитрий поговорил с Феликсом или Лемминкэйненом прежде, чем отправляться к ней! Он был бы готов, понял бы, о чем не стоит говорить, и, может, остался бы ей другом… Теперь все. Снова все испортил. — Она была ранена, я написал Ладе, — прошелестел Дмитрий. — Она говорила, — Лемминкэйнен почти безразлично повел плечом. — Поля не хочет видеть даже ее? — забыв о собственном страдании, Дмитрий вскинулся удивленно и тут же нахмурился. Представить это было выше его возможностей: конечно, Лада порой умела производить весьма пугающее впечатление, как и любой доктор, впрочем, но в остальном… Разве, не доверяя им, порой бестактным шумным мужчинам, не могла Поля обратиться к такой же девушке, как и она? — Господи, мы же не бросим ее просто так, верно? Она…она ведь действительно сходит с ума. Мы должны что-то сделать! — Должны, — неожиданно охотно согласился Лемминкэйнен. Но воодушевление его было каким-то мрачным, — Но ваше участие в этом пока что не требуется. Возможно, это временно, но до тех пор… Вы ничем не можете помочь, так что не беспокойтесь слишком сильно. Дмитрий поморщился, но возражать уже не стал. Их спор ни к чему не приведет, да и, помимо прочего, Великому князю становилось все более не по себе от всего этого обсуждения. Он доверил бы Лемминкэйнену свою жизнь, он в такие редкие моменты, как этот, чувствовал, что совсем не знает, что таится внутри, под обаятельной маской и озорным молодецким нравом. Это просто наваждение. Оно пройдет даже раньше, чем успеют опуститься капризные зимние сумерки. Но до тех пор Дмитрий хотел вернуться во дворец, выпить горячего чаю и затворить дверь своих покоев. Должно быть, Лемминкэйнен это понял. Он отстранился от перил, размял плечи и мягко сказал: — Спасибо за разговор, Ваше Высочество. Разыщите меня, если вспомните что-то еще, и, прошу вас, не говорите Феликсу, что я приходил. Он, — едва заметная усмешка и отведенный взгляд, — не хотел, чтобы я втягивал вас в это дело. — Конечно. Дмитрий кивнул на прощание. Он быстро спустился по небольшой лесенке, подбежал к коню, который вел себя пусть и смирно, но смотрел на хозяина то ли обиженно, то ли насторожено. Как назло, никакого угощения с собой Дмитрий не взял, так что пришлось успокаивать его словами и жестами. И все же интересно, как добрался сюда сам Лемминкэйнен? Брал экипаж? Или где-то вдали от глаз его так же дожидается верный скакун, тот единственный, который способен выносить его присутствие? Забавно. Дмитрий отстранился от коня, приготовившись запрыгнуть в седло, и в последний раз оглянулся на Лемминкэйнена. Как и прежде, он стоял у входа, опершись на стол плечом и скрестив руки на груди. Снег попадал на его покрасневшие от холода руки, нос с легкой горбинкой и убегающие под плащ волосы. — Pourrais-je vous donner le dernier conseil? — Лемминкэйнен будто все еще решал, стоит ему говорить или нет, а потому непривычно растягивал слова и паузы между ними. Впрочем, уверенность он обрел довольно скоро и в ответе больше не нуждался. — Вы по-прежнему слишком много думаете о той, — непринужденный взмах руки, — встрече с князем Соломерским, она все так же мучает вас. Поговорите с Феликсом, пока есть возможность, расскажите ему, что вас беспокоит. Au moins, il a le droit de savoir, n’est-ce pas? — Nous l’avons déjà discuté, — осторожно возразил Дмитрий. — Alors, ce n’était pas suffisant, — он весело пожал плечами. Дмитрий покачал головой. Он мог бы, пожалуй. Даже хотел бы! Но что ему это даст? Разве кто-то во всем мире способен убедить его в том, что Даниил был не прав? Если весь мир убеждает его в обратном. Из одной вежливости Дмитрий поблагодарил Лемминкэйнена и забрался в седло, чувствуя, как привычно расслабляется под ним могучее своевольное животное. Что ж, с ним было спокойно и самому Великому князю. Недовольно стряхивая снег и воду с ушей, конь сделал первый шаг, переступая через сугробы. Дмитрий крепче сжал повода и на прощание в последний раз обернулся к Лемминкэйнену. Тот, точно провожая на вокзальном перроне, махал ему рукой и сдержанно улыбался. — Réfléchissez à ce que je viens de vous dire, Votre Altesse. Дмитрий с горечью отвернулся и пустил коня быстрее, пока еще не засыпало их прежние следы. Когда же они выбрались на парковые дорожки, то вовсе пустились почти бегом, так что снежная пыль летела из-под тяжелых копыт. Краем глаза Великий князь заметил куда-то спешащих слуг, которых уже напугали скорость и опасная беспечность, с которой они неслись ко дворцу. Лишь за несколько метров Дмитрий все же натянул поводья, сдерживая коня, и в этот же момент заметил спешащего ему навстречу мужчину. — Ваше Высочество, доброе утро! Во дворце все с ног сбились! Меня было направили вас искать! — издалека крикнул Винер, торопливо приближаясь и едва не поскальзываясь на ходу. Дмитрий растерянно улыбнулся, приветствуя его, и спешился. — Неужто думали, что я потеряюсь в Царском селе? Я же в этом парке почти каждый день… — и замолчал. Лицо Владимира помрачнело, сделав его в один миг старше на десять лет. Он перехватил поводья, давая негласный знак, что сам отведет доведет лошадь до конюшен, пока Великий князь спешит (именно спешит!) к уже начавшемуся завтраку. — Его Императорское Величество сказал, что вчера утром слуги видели в парке волчьи следы. Кто знает, может, и привиделось, конечно, чего не бывает, но ваше отсутствие их напугало. — Волки? Они же никогда не забирались так близко… Владимир пожал плечами и с деланной беспечностью улыбнулся. — Мне и самому это кажется совершенным вздором, но я лишь передаю их слова. Дмитрий согласился кивком головы, попрощался с конем, благодаря его за хорошую прогулку, и поспешил к завтраку. Итак, где-то в придворцовом парке бродили волки, а Лемминкэйнен оставался там совершенно один.