Уйти скорей и позабыть - Последняя отрада для несчастных.
Софокл
Май 1908 год Французская Республика, Париж
Париж для юноши и Париж для ребенка или мужчины — города разные. Этот Париж — молодой, сочащийся жизнью, свободный и беззаботный. Он горит огнями и зовёт пропастями темных переулков, где можно провести одну ночь или найти целую жизнь. Днём он бурлит, шуршит тканями костюмов и платьев, смеётся окнами магазинов и ресторанов, вечером — манит глазами разукрашенных женщин и музыкой кабаре и театров. Здесь можно остаться навсегда и потерять память, став собой на пару часов. Можно влюбиться в приветливую серость домов и горячее солнце, запах пыли и цветения. Можно возненавидеть людей и, не удержавшись, сорваться в сладкое забвение их улыбок. Париж — хуже своего вина, хуже кокаина и хуже сладких духов. Его не смыть с кожи и не выплюнуть в раковину. Шумный и светлый, он впивается под кожу, оставаясь там перезвоном голосов и трамваев, смехом певиц и скрипом колес. Есть что-то особенное в том, чтобы самому себе сказать "я был в Париже". И есть что-то совсем запретное в том, чтобы признаться "я был в Париже весной". Среди пыли и безумия, среди переменчивой погоды под тенью серого неба, с проступающей лазурью сумерек. И чтобы не заметить, чтобы не восхититься, нужно быть слепым или слишком измождённым жизнью и людьми. У Дмитрия, несмотря ни на что, силы ещё были. Он задирал голову, здания высились над ним исполинами, наблюдал за людьми, экипажами и редкими машинами. Они проносились мимо, без оглядки и мыслей, оставляя его среди улиц и лиц. И на несколько минут наконец-то можно было остаться одному. Без сомнений и страхов. Наедине с городом, подбирающимся все ближе, подобно охотнику. И жертва была вовсе не против. Наступал вечер, следом — ночь. А в городе, который никогда не спит, только начиналась жизнь. И наблюдая за ней из окна, Дмитрий с болью осознавал, что проведет тут не так много дней. Утешало только то, что он вернётся. Обязательно. Париж нельзя оставить, взглянув на него лишь издалека, чужестранцем. Им надо насладиться. Вдохнуть в себя ещё глубже, разрывая лёгкие дымом сигарет и прохладой переулков. Обязательно вернётся. Только не один. Дмитрий сжимал подоконник руками. Никогда один. Этим вечером переговорить с Марией почти не удалось. В глазах ее мужа Дмитрий видел ревность, в глазах сестры — воодушевление и радость встречи. Такую мимолётную и светлую, а за ней...тоска? Нежданное счастье? Злоба? Дмитрий так и не успел этого узнать. Ночь наступила слишком быстро, разделяя их. Они не успели задать ни одного важного вопроса, встреча только раздразнила их, поманила долгожданной нежностью и оставила в одиночестве. Куда более холодном, чем прежде. Дмитрий не мог уснуть и потом ходил по комнате, то открывая книги, то садясь писать письма, то подходя к окну и любуясь городом... Он забирал все мысли. В этом районе музыка почти не звучала и казались тусклыми огни, но Дмитрию все равно казалось, что тяжёлые удары, которыми полнился центр, заменили и его сердцебиение. Все его тело откликалось на неровный пульс Парижа. Он закрывал глаза и чувствовал, как содрогается вместе с ним, как на каждый вздох вечного города отзывается человеческое тело. Тук. Дмитрий прижал руку к груди. Все его естество рвалось на улицу, готовое вырваться и кинуться навстречу этому биению. Слиться с ним воедино в танце или битве, захлебываясь от восторга и ужаса. Тук-тук. Он стиснул рубашку и зажмурился. Тук-тук. И скрип. Дмитрий обернулся, внезапно осознавая, что всё это время он слушал, как кто-то осторожно стучит в дверь его комнаты. Теперь дернулась ручка. Как странно, ведь было не заперто, и войти не составляло никакого труда. Накинув халат на плечи, Дмитрий подошёл к двери и прислушался. Вдруг гость уже ушел или ему вовсе показалось? Было тихо. А потом, напугав Великого князя, стук повторился вновь, и он все же открыл дверь. — Мария? — в халате поверх ночной рубашки на его пороге стояла босая сестра, Великая княгиня, теперь ещё и принцесса. И смотрела растерянно и виновато. — Я не разбудила? — она напоминала оленя под дулом ружья. — Нет, мне не спалось, — Дмитрию хотелось затащить сестру в комнату и вручить ей чашку чая, такой холодной и потерянной она казалась. Он запахнул халат и осмотрелся: в коридоре больше никого не было. — Что-то случилось? Мария неловко улыбнулась. — Нет, я просто не могла дождаться утра. Я соскучилась. И я хотела тебя видеть. Обычно это Дмитрий был так честен перед сестрой в своих слабостях и печалях, он и подумать не мог, как выглядит со стороны. Это вызывает, оказывается, не раздражение и жалость, а только нежность. Дмитрий обернулся через плечо. Подарок Феликса, упакованный в прежнюю коробку, дожидался своего часа. И он, пожалуй, настал. — Подожди меня минутку, ладно? — Дмитрий быстро подался вперёд, целуя Мария в щеку, и вернулся в комнату. Он наскоро обернул коробку красивой широкой лентой, заранее купленной в одном из местных бутиков, под нее осторожно засунул открытку, тоже парижскую, наскоро подписанную, и, наконец, вышел в коридор. Марии нигде не было видно.И тишина стояла, будто тут никого никогда и не было. Было темно, луна в окна коридора не заглядывала, так что от них едва ли был толк. Дмитрий двигался почти наощупь, сам не зная, куда идет. При свете дня или хотя бы свечей все казалось совсем другим. Теперь тень искажали пространство, из пары метров создавая лабиринт. И почему он не предложил сестре зайти в комнату? Ведь можно было попросить закрыть глаза и сделать все так, пока она не видит, но все равно рядом? Хорошие мысли всегда приходят слишком поздно. Дмитрий мысленно дал себе по лбу и свернул в сторону лестницы. Может, Мария решила выйти на свежий воздух? Впрочем, в ночной рубашке… Ночь была теплая, но, к сожалению, не настолько. Однако Дмитрий не успел даже довести мысль до конца: его сестра обнаружилась на одной из ступенек. И он сначала подумал, что она уже уснула, привалившись к перилам головой. Собранные в небрежный пучок волосы свешивались на лицо и плечи. Она не шевелилась, не реагировала на шаги и, может, в самом деле, спала, но, когда Дмитрий приблизился, лениво повернула голову и улыбнулась. — Это тебе, — выпалил Дмитрий и, садясь рядом, протянул подарок. Он все еще боялся, что, заслышав о Юсуповых, сестра возмутится или начнет снова горестно вздыхать, поэтому надеялся закончить со всем этим быстрее. — Что это? — Мария положила коробку на колени, принимаясь осторожно развязывать ленту. Соскользнув, открытка чуть не улетела вниз по лестнице. — Подарок. — Но ты же… — Не от меня, — Дмитрий неуверенно улыбнулся. — От Юсуповых. Надеюсь, ты не против. Как ни странно, Мария не сказала ни слова. А лица ее, скрытого темными спутанными волосами, Дмитрий видеть не мог. С прежней аккуратностью она сняла крышку и вытащила стеклянный флакон, чуть прохладный на ощупь. Плескавшиеся в нем духи казались еще чернее, чем темнота вокруг. И, как и некогда брат, Мария попыталась отыскать хоть какой-то опознавательный знак производителя или хотя бы страны, но быстро сдалась и решила проверить все же сам запах. Его пока не знал даже Дмитрий. Брызнув в воздух на собой, Мария повернулась к брату и негромко рассмеялась: — Кажется, ты теперь тоже будешь ими пахнуть. Вдыхая, Дмитрий покачал головой. — Я не против. Аромат был приятным и не слишком резким. Навевал мысли о горных полях и хвойной свежести. И вместе с тем отличался какой-то пряной остротой, будто кто-то добавил перца в украшенное травами блюдо. Сочетание оказалось, как ни странно, удачным. — У них хороший вкус, — заметила Мария и вернула флакон в коробку. — Я буду пользоваться только по самым особенным поводам. Дмитрий, забыв об осторожности, рассмеялся: чувство облегчения ударило в голову. — Я отправлю тебе ещё, если у меня будет возможность. — Только не будь слишком назойлив, — Мария поставила коробку между ними и вздохнула. Не отказалась. Теперь Великая княгиня выглядела совсем, как прежде. Веселая, смелая, похожая скорее на маму, чем на сестру.И пусть даже в минуты слабости Мария была для брата прекрасна, он больше привык к этому образу. Рядом с ней ему становилось чуть легче. Даже вдали от дома и на пороге долгой разлуки. — Как дела в России? Дмитрий посмотрел на Марию с долей удивления. Разве о России они должны сейчас говорить? Все самое важное можно узнать из газет по всей Европе, а все остальное не имеет значения. Проблемы приходят и уходят, и ни к чему вдаваться в подробности, особенно если ты не в силах на них влиять. — Как обычно, — Дмитрий неуверенно шаркнул ногой. Не соврал. — А в Александровском? — Все так же, — Великий князь вскинул голову, воодушевленный пришедшей мыслью. — Девочки скучают по тебе. Просили передать, что любят и уже ждут в гости. Мария улыбнулась. «Обязательно». И оба понимали, что вряд ли это произойдет скоро. Но, пожалуй, это не то, что стоит объяснять детям. Разное было в Александровском, их по-настоящему приняли в семью, окружали той заботой, которую не в каждом доме получают и родные дети, но для девочек они так и остались чуть в стороне. Они проводили время вместе, как проводят друзья или хорошие знакомые, а не как братья и сестры. Разница все же есть. И она была им знакома. Но привычка — вещь удивительная. За пару лет Мария стала неотъемлемой частью Александровского дворца, и без нее он будто бы немного опустел. Что имеем, не храним, не так ли? Не стоит в этом никого винить. — Как ты? — спросил Дмитрий, обхватывая колени. Поведение Марии и без того отвечало на его вопрос лучше всяких слов. — Все не так плохо, — отозвалась она. Принялась задумчиво накручивать ленту на палец. — Вильгельм вежлив и по-своему нежен со мной. Нам еще надо привыкнуть, ты понимаешь. Я стараюсь научиться слышать его, он — меня. Это все непросто, но… Мы обязательно найдем общий язык. Дмитрий кивнул. Из них двоих романтиком, как ни странно, считался брат, вечно задумчивый, погруженный в свои мысли и образы. Мария была серьезнее, и мир реальный, бесстыдно обнаживший свои уродства и пороки, был ей привычнее детских фантазий. И все же Дмитрий видел, что и она невольно ждала от жизни не того. Ну а кто в юности не ждет любви, надеясь на нее пусть даже и одной десятой холодного сердца? — Мне тоже так кажется, — продолжил Великий князь. — С ним можно договориться. — Ты знаешь, он немного скучный, — Мария приглушенно хихикнула, прикрывая рот ладонью. — Вечно рассуждает о том, что будет делать завтра и кому надо отправить письма перед отъездом. И так без конца. — Мне казалось, он интересуется культурой. — Да. Когда на нее хватает времени, — она снова засмеялась, и Дмитрий не мог сказать точно, было ли это веселье чистым или оттененным тоской. — Зато с таким прагматиком можно быть уверенной в завтрашнем дне… — Сложно быть не уверенной в завтрашнем дне, когда ты жена принца. — Пусть даже не наследника. — Жизнь непредсказуема, — Мария беспечно пожала плечами, хотя смысл ее слов показался Дмитрию несколько жутким. Озвучивать этого он не стал. В конце концов, изменить порядок наследования может не только смерть, но и, например, отречение. Что, конечно, маловероятно, но все равно не исключено… Дмитрий зажмурился, выталкивая из головы непрошенные мысли. — В том, чтобы не быть наследником, тоже нет ничего плохого, — произнес он скорее самому себе, чем Марии. — Нам ли не знать. Она с улыбкой согласилась, а затем, внезапно вспомнив что-то, дернулась. — Как там Алексей? Расстроился, что ты уехал? — Я пообещал, что скоро вернусь, а в следующий раз обязательно возьму с собой, если только он будет хорошо себя чувствовать. Его это утешило. Сестра сжала его ладонь, а Дмитрий подумал, что даже годы разлуки ничего, наверное, не изменят: Мария будет знать о нем все, читать по лицу и глазам. Порой это дарило чувства единения и близости, порой — пугало. А теперь стало просто фактом. Все секреты Дмитрия остались в России, и пока он здесь можно быть спокойным и смелым. Пока он здесь скрывать нечего. В окнах уже начинал брезжить рассвет, а они все говорили и говорили. О прошлом и будущем. Настоящее казалось несущественным — всего лишь мигом в веренице дней, которых им никогда не предсказать. И Вильгельм существенно ошибается, пытаясь разложить свою реальность на четкие пункты, она куда многограннее, чем список дел и стопка документов. Ее не описать даже страницей дневника, и потому разговор может не прекращаться до утра, до обеда и новой ночи. И совсем не хотелось спать. Кроме шума Парижа, кровь теперь наполняло еще и чувство любви. И пусть это была всего лишь первая ночь во Франции, но она уже стала одной из последних, и это делало ее такой щемяще дорогой для сердца. На какое-то время Дмитрий снова стал мальчишкой, готовым делиться с сестрой всеми своими тревогами и радостями. Она стала заботливым наставником, обращающим собственные проблемы в легкие шутки и ненавязчивые наставления. Впервые за месяцы это не раздражало, казалось уместным, правильным… Таким родным. Разойтись пришлось на рассвете. «Вильгельм рано просыпается», — пояснила Мария, поднимаясь. Коробку с подарком она прижимала к груди. Великий князь проводил сестру до ее комнаты и поцеловал на прощание руку. Из-за двери послышалось ворчливое сопение. Дмитрий пробыл в Париже еще несколько дней, покинув его раньше всех прочих гостей, однако подобных ночей больше не было. Они гуляли вместе по садам и паркам, дыша пылью шумного города и его отважной бунтарской душой, беседовали о доме и о семье. И все это было, конечно, по-прежнему ценно и мило. Но не хватало доли тайны, которая всегда объединяет сильнее любых других откровенностей. Мария теперь все чаще молчала и выглядела несколько задумчиво. Дмитрий списывал это на ее усталость и волнение. До конца медового месяца оставалось совсем мало времени, и в Стокгольме все переменится окончательно. Ее примет новая жизнь. Обсуждать ее им, конечно, было негласно запрещено. В день прощания Мария пахла новыми духами. Дмитрий целовал ей руки и обещал, что приедет так скоро, как сможет. Вильгельм наблюдал за ними со стороны, холодный и учтивый, с часами на цепочке. «Ваш поезд, Великий князь». И Дмитрий не мог на него не злиться. В конце концов, он был Великим князем и имел право позволить себе пропустить поезд, купить билеты на следующий, даже если придется перенести отъезд на неделю. Сестра была ему дороже любых денег мира, дороже…всего. Даже новообретенного отца, например. Но Вильгельм настаивал. И спорить с ним сил у Дмитрия не было. Он еще раз прижал руку к Марии к губам и все же забрался в экипаж. Вильгельм приблизился, чтобы, верно, сказать несколько слов на прощание, но вдруг заговорил о совершенно другом. И Дмитрий только боялся, что его пораженное лицо не успела увидеть Мария. — Король Швеции хочет предложить вам одну…авантюру, — зашептал Вильгельм. Вид у него при этом был немного недовольный. Или, может, только взволнованный? Дмитрий не был уверен, что научился понимать этого человека за считанные дни, проведенные вместе. — Я слушаю, — ответил он так же тихо. — Вы приглашены в Стокгольм. Приедете тайно за пару дней до нас и встретите Марию во время официальной церемонии, — Вильгельм коротко оглянулся через плечо. Дмитрий тоже боялся, что сестра их услышит, но, на счастье, он уже отошла на несколько шагов и разве что наблюдала за ними с долей удивления. — Ей будет проще освоиться, если рядом будет кто-то близкий, не так ли? — Я… — Дмитрий запнулся, опасаясь, что не так понял принца. С другой стороны, разве мог быть у его слов еще какой-то смысл? — Это будет честь для меня. И я буду очень рад ее видеть, вы знаете. Уголок губ Вильгельма дернулся. — Знаю. Мы договорились? — Когда? — Дмитрий попытался самостоятельно высчитать необходимое на путешествие со всеми остановками количество дней, но не преуспел в этом. Мария почти ничего не рассказывала ему о планах на свадебное путешествие. — Я напишу вам, — Вильгельм отстранился. Похоже, секретная информация на этом кончилась. — Вы ведь не возвращаетесь сейчас в Россию? Дмитрий кивнул. — Я должен заехать в Гессен, — пояснил он и тут же, видя мелькнувшее на лице принца сомнение добавил: — Это недолго. Так и решили. Вильгельм еще раз кивнул, и через минуту карета уже тронулась с места, увозя Дмитрия из сердца Парижа.***
Май 1908 год Королевство Швеция, Стокгольм
Однако сбыться мечтам Дмитрия и планам Вильгельма было не суждено. В каком-то смысле, Великий князь понял это позже, все было предопределено уже в Париже, когда во время одной из прогулок Мария вдруг сказала, что готова занять предначертанное ей место. И пусть готова не сердцем и душой, но она была могла пойти на любые жертвы, чтобы оказаться достойной уготованной роли и с честью нести свое бремя. Кто же знал, что за всем этим имелось в виду, что Мария заставит себя охладеть к родному дому. Сюрприз оказался неприятным. В глазах сестры Дмитрий встретил удивление, да, но еще испуг и сожаление. Великий князь оказался лишним в той новой жизни, которая теперь открывалась перед его сестрой. Он раскинул руки для объятий, улыбался широко, часто-часто дышал от волнения и радости и чувствовал, что его вытолкали в исподнем зимой на улицу. Отстранённое вежливое приветствие согреть не могло. Мария искренне пыталась совместить свою новую роль и новую себя, которую она выкраивала ножницами и скальпелем, с любовью к брату, но получалось неважно. Дмитрий хотел бы убедить ее, что вовсе необязательно меняться, чтобы занять место супруги и принцессы, но слушать его никто не собирался. Все разговоры на эту тему Мария пресекала на корню, так что вскоре он бросил свои и без того бесплодные мучения. В первые дни в Швеции новобрачные должны были посетить десяток приемов и еще столько же — дать. Дмитрий, с согласия Вильгельма, везде сопровождал их, и тем ограничивался. Он издалека наблюдал, как Мария страдает от последствий собственных решений, но ничем не мог помочь. Дмитрий чувствовал себя, как никогда одиноким. В чужой стране у его сестры был муж, которому она посвящала любую свободную минуту, а он имел право только наблюдать издалека, будто привязанный к забору щенок. Никому не нужный, но недостаточно злой или уродливый, чтобы ему можно было выкинуть, не испытывая угрызений совести. Дмитрий и сам не мог понять, почему не уехал сразу, обнаружив себя абсолютно лишним. Верил ли в то, что что-то измениться? Что Мария еще осознает свою ошибку, пока не поздно? Или просто боялся показаться слабым или грубым? Конец заграничного путешествия вышел ужасным. Дни слились в бесконечную вереницу серости и агонии: перед Дмитрием проплывали сотни незнакомых лиц. Кто-то даже начинал интересоваться им: Великий князь, молод, недурен собой — может выйти неплохая партия для подрастающей дочери. Никто не заговаривал об этом напрямую, но угадать суть за вопросами и оценивающими, как на аукционе, взглядами не составляло труда. И даже с ними Дмитрий чувствовал себя свободнее, чем с сестрой, нарочно закрывающей лицо, душу, мысли — все. Встречи наедине обратились в пытку, разговоры на виду у всех — в представление, где они разыгрывали любовь и понимание, которые, конечно, были, но теперь причиняли только боль. Дни до возвращения в Россию Дмитрий считал с замирающим от ожидания сердцем. И потому уже трижды перепроверял и переспрашивал, во сколько отходит его поезд, когда и где… Сотни бесполезных мелочей. Лишь бы не пропустить. Каждый раз с невольной надеждой, что он все перепутал и уехать можно немного раньше. В день отъезда Дмитрий вместе со Ждановым еще раз проверил собранные накануне вещи и спустился в гостиную, чтобы в очередной и все же последний раз уточнить у Вильгельма, сколько примерно ехать до границы. Принц, за эти дни привыкший и к обществу Великого князя, и к его однообразным вопросам, ответил, даже не поднимая головы. Жена, сидевшая рядом с ним, оторвалась от книги, и Дмитрий, честно, старавшийся не смотреть на нее, ужаснулся болезненной бледности и слабости в глазах. — Come again, — сказала она. И снова опустила взгляд. В этих словах, коротких, тихих, Дмитрию слышалось откровенное издевательство. Что было, в общем-то, абсурдно, и он понимал это, но ощущение оказались сильнее. Он не сдержал усмешки. — Ты думаешь? — спросил он, переходя на русский. Вильгельм недовольно поморщился. Неужели все еще, в глубине души, немного ревновал? После всего это позора, который Дмитрий пережил здесь, брошенным зверем скитаясь за их спинами? Мария поджала губы. Дмитрий хотел заставить ее улыбнуться. Хотел схватить за плечи и крикнуть, что это она причина боли, которую они оба испытывают. И не мог. — I want. Эти рубленные фразы казались Дмитрию короткими ударами. В лоб, в живот, в сердце. Приезжать? Зачем? Чтобы снова несколько дней ощущать себя всего лишь тенью? Ощущать их тенью тех счастливых детей, которыми они были? Он хотел задать эти вопросы Марии, хотел знать ответы больше всего на свете. И не мог. Не потому, что Вильгельм все еще был тут, пил чай, наблюдал за ними, приняв безразличный вид, а потому, что это бы ничего не изменило. Марии захотелось слиться с новым обществом, так пусть она делает это. Дмитрий не обязан наблюдать за тем, как исчезает последний родной человек. И все же он будет. Даже если это убьет его, он приедет, потому что не сможет иначе. — Митя, — она вздохнула. Дмитрию казалось, что сестра вот-вот заплачет. Но он так часто слышал эти интонации за последние пару дней, что уже почти не верил им. Раньше в слезах всегда было что-то трогательное, примирительное, способное объединить их двоих против всего мира. Теперь они стали неизменным спутником возводимой стены. — Митя, все будет по-другому. Хотя бы осенью. Приезжай. — Разве что-то измениться? — Дмитрий покачал головой. — Да и… куда уж больше? — Я прошу тебя, — Мария опустила взгляд. — Прости меня. Она встала, подошла к мужу и что-то сказала на шведском. Разговор был закончен, и Дмитрию надлежало уйти. Великий князь Дмитрий Павлович покидал Швецию ранним утром. На ступеньках дворца его провожала только пахнущая сосновыми лесами сестра да пара военных, бодро глядящих на линию горизонта. Он обнял ее напоследок, поцеловал ладони, сказал, что никогда не злился, и сел в машину. Когда взревел мотор, этот звук показался ему самым красивым, что он слышал за последнее время, этот звук означал, что пришло время возвращаться домой, он понял, что точка поставлена окончательно. Жизнь, к которой он привык, уже не вернется. Пришла пора искать в этом плюсы.