Из света и тени

Я знаю: я — пред неизбежным, Пред чем-то горьким и ужасным. Поль Верлен        Начало марта 1908 год Российская Империя, Санкт-Петербург

             Московские события, как окрестил их про себя Дмитрий, знать о себе не давали. То ли «Матвей» научился лучше скрываться, то ли Юсуповы уже со всем разобрались, то ли он затаился в Москве и опустил руки, оставив свои цели, какими бы они ни были, недостигнутыми. С настоящим Аверьяновым познакомиться тоже удалось. И он, и его жена оказались людьми на редкость образованными. Может, даже чересчур. Находиться в их компании было в общем приятно, но несколько сложно: казалось, они вели негласное состязание, кто употребит в одном предложении больше научных терминов и французских слов, причудливо вплетенных в поток чистой английской речи. Но, что важнее, они были глубоко влюблены в идею монархии и уважали старые дворянские рода, может, даже сильнее, чем непосредственно их представители. И все было настолько преувеличено, почти гротескно, что ничем, кроме правды, быть не могло.              И, будто просто так, Дмитрий за обедом в небольшом ресторане отвлекся от еды и поинтересовался, надеясь, что голос его звучит достаточно непринужденно, нет ли у Матвея брата, или, может, лучшего друга, или…       — Мои единственные друзья — это жена и бог, Ваше Высочество, — отозвался юноша, сцепляя длинные тонкие пальцы. Запястье было перепачкано чернилами.       — Может, враги?       Матвей нахмурился и покачал головой. Кудри у него были светлые, как у ангела. И весь этот человек походил скорее на персонажа романа или героя с заднего плана картины. Жаль, глаза не голубые, а всего лишь серые. Дмитрий смотрел на него, думал о князе Мышкине и чувствовал где-то внутри глубокое несоответствие. Будто что-то в этой звенящей святой искренности двигалось со скрипом и должно было вот-вот сломаться.              — Не думаю, что у меня есть враги, Ваше Высочество. Я ведь даже практиковать еще не начал, — голос у Матвея глубокий и хрипловатый, как у простуженного. И хочешь-не хочешь, в голове он почему-то отпечатывается. — Но неужели что-то не так? Почему вы интересуетесь? Простите, если это слишком нескромный вопрос.       — Никакой тайны, — Дмитрий вернулся к еде и ответил, выбирая кусочек мяса на полупустой тарелке: — На одном приеме мне указали на человека, который вел себя совершенно ужасно, и назвали ваше имя. И я не мог поверить.       — Клевета, — бесшумно прошептала Аверьянова. И разве что не перекрестилась.       — От нее сейчас никому не скрыться, — Матвей стал совсем мрачным. Он потянулся за вином — хрустнули суставы. Становилось не по себе от этого тихого звука. — Верно, мы застанем приход Антихриста. Все его предвестники уже на улицах.       Дмитрий с трудом проглотил кусок телятины и непонимающе посмотрел на собеседника. Делать этого, впрочем, не стоило. Но было поздно. Матвей подался вперед, приоткрыв рот. Край верхней губы у него нервно дергался — подрагивал кончик тонких жестких усов.       — Все вокруг гниет. Церковь не выдерживает натиска еретиков и неверующих, государство содрогается от ударов собственных детей, а вышедшие из бездны дьяволы подошли к самому престолу. Оккультисты, маги! — Матвей выплюнул это так зло, что его жена вздрогнула и все же вскинула руку, прикладывая кончики пальцев ко лбу. — Мне хочется верить, что они всего лишь шарлатаны, способные только на слова! Но если нет? Если нет, Ваше Высочество? Что они сделают с нашим царем? С Россией?       Он замолчал, тяжело дыша в ожидании ответа. Но у Дмитрия его не было. Он боялся революционеров, как боится дрессировщик в клетке с молодым львом, как гимназистка в темном переулке, но такие люди, как Матвей, порой пугали еще больше. Они не были безумны или пьяны, но в жуткой звериной преданности были еще более сумасшедшими, чем любой несчастный, стонущий в бреду видений. Дмитрию хотелось уйти. Приходилось ждать. На шее Матвея виднелась серебряная цепочка, убегающая под рубашку.              Дмитрий кивнул.              — Вы понимаете меня, — Матвей широко улыбнулся и, наконец, выпрямился. Он посмотрел на свою жену, и взгляд его стал гордым и решительным. — Значит, еще есть надежда. Не зря мне о вас рассказывали! У Государя хорошая семья. А значит, и путь он верный выбрать сможет. Ведь все, — он снова посмотрел на Дмитрия, внимательно, но даже весело, — вокруг Государя думают, как мы с вами?       — Безусловно.       Аверьяновы удовлетворенно кивнули.              Дмитрий чувствовал себя почти так же плохо, как и после встречи с «двойником». Было холодно. И словно черная рука копошилась между ребер, перекладывая с места на место невеселые мысли. Успокоиться не помогала ни ванна, ни вино, ни книга. Оставалось разве что попросить у Григория Ефимовича каких-нибудь трав или просто советов, чтобы успокоить кровь, но, судя по всему, даже его в Петербурге сейчас не было. А впрочем, рассказывать о своем самочувствии ему — все равно, что сразу идти к Александре Федоровне. Этого Дмитрий не хотел точно. Так что, прячась от бед, он проводил время с Анастасией Обловой или старшими девочками, не думая ни о чем, кроме детства и весны.              Весны, которую в этом году, вопреки всем привычкам и самому закону жизни, совершенно не ждал. Весны, которая надвигалась неукротимо и быстро. Таял снег, вскрывалась Нева со всеми каналами и прочими реками. И по Мойке уже нельзя было промчаться на коньках мальчишкам, за которыми пару раз Дмитрию доводилось наблюдать. В потеплевшем воздухе уже пахло цветением, и неважно, что деревья оставались все такими же голыми и уродливыми, будто перекрученными морозом.              За мартом, осторожным и неприветливым, всегда следует апрель. За апрелем — май. Все, что будет дальше, сейчас не имело значения.              И за всем этим Дмитрий упустил кое-что другое. Кое-что, о чем он вообще-то знал или, вернее, когда-то слышал, но совершенно забыл вследствие более трагичных обстоятельств.              У Феликса Юсупова, который так и не напомнил о себе с первого марта даже самой короткой запиской, был день рождения. И Дмитрий, верно, и дальше пребывал бы в неведении, если бы однажды его не озадачила Александра Федоровна. Последние дни она была всецело погружена в подготовку предстоящей свадьбы и потому на изобретение подарка времени не оставалось совершенно.       — And you, you seem to be in good relationships with Felix. Thus, it will not be that difficult for you.*              Не трудно? Дмитрий едва сдержал выражение испуга. На Рождество и день рождения Николая Александра Федоровна лично подбирала и отправляла подарки от всей семьи, так что Дмитрий даже не знал, что там было. А дарить что-то Феликсу… Сложно даже представить, в чем этот человек может нуждаться. У Юсуповых есть все деньги мира, возможность купить сотни картин или новое имение. Или, по крайней мере, о них ходили именно такие слухи. И пока Дмитрий не видел ни одного опровержения.              — If you need more money I will give it. You have to think up the present either way.       — Of course. I will tell you when I come up with the best idea.       — It is not necessary. We trust you**, Митя, — выговор ее слегка споткнулся при переходе на русский язык. Дмитрию показалось, что слова про доверие прозвучали как издевка. Но разве смел он возразить? И оставалось только смиренно кивнуть и улыбнуться. «Конечно, Ваше Императорское Величество». Александра Федоровна, словно продолжая смеяться, добавила:—You’ve made the perfect presents for the children this Christmas.***       Конечно! Конечно, они были прекрасны, ведь были выбраны при помощи самого Феликса! Дмитрий выдавил какую-то благодарность, чувствуя странное отчаяние. Не то чтобы он прежде не делал неудачных подарков, но разочаровать Феликса, особенно учитывая обстоятельства их последней встречи, — это было бы постыдно, грубо и… Допустить этого Дмитрий никак не мог.              Александра Федоровна развернулась и ушла. Дмитрий видел ее прямой стан. Почти прямой.              Дмитрий приказал готовить экипаж. Думать, сидя в душной комнате, он не мог совершенно. Да и, кто знает, может, в городе найдется не только вдохновение, но и человек, способный помочь? Анастасия, например? Или Николай? Или Лемминкэйнен? Дмитрий почему-то был уверен, что этот человек знал Феликса достаточно хорошо.              Однако встретились ему совершенно другие люди: его карета чуть не сбила мальчика, несущего охапку газет. Кучер вскочил, принимаясь ругаться и шипеть. Он был так бесконечно зол, а ребенок — крайне напуган и готов расплакаться. Он смотрел на царский герб на дверце и, кажется, был готов сбежать, но не мог. Еще слишком сильном болела ушибленная при падении нога. Дмитрий высунулся в окно. Мальчик заметил его. Испугался еще больше и потянул руки ко рту.              — Подойди, — произнес Дмитрий спокойно и едва ли слышно. Прозвучало это угрожающе, совсем по-взрослому. Дмитрия это даже развеселило, пока он не заметил реакцию, вызванную у мальчишки подобным тоном.       Кучер замолчал. Ребенок, вытирая слезы, прихрамывая, двинулся навстречу.       — Свежие вести? — спросил Дмитрий, указывая на газеты в его руках.       — Свежайшие, Ваше Высочество.       — Есть что-нибудь интересное? — Дмитрий полез за деньгами в карман и спросил это лишь для того, чтобы потянуть время. Он не знал, почему, но извиниться перед мальчиком за инцидент, помочь хотя бы двумя-тремя рублями казалось необходимым. Можно было заодно и узнать о последних событиях города, но это, на самом деле, занимало его в меньшей степени.       — Много всякого, Ваше Высочество! — мальчик оживился и, принимаясь листать промокший, перепачканный дорожной грязью выпуск, заговорил звонким резким голоском: — Поджог бакалейной лавки! Разоблачение революционного кружка! — букву «р» он выговаривал еще очень плохо, но старался отчаянно и потому неуклюже тянул ее вдвое дольше любой другой буквы. — Попытка ограбления банка! Кровавое убийство в Москве! Угроза наводнения!              Дмитрий протянул в окно две рублевые банкноты, стараясь улыбнуться чуть нежнее и добрее, чем обычно. Вид мальчика, впрочем, вызывал только тоску. Разбитый нос, размазанная по лицу грязь и прилипшие ко лбу русые волосы. Только глаза блестели, да быстро-быстро шевелились губы, продолжающие зачитывать заголовки. Будто чужие на этом круглом бледном лице.              И вдруг, когда короткие искусанные пальцы протянулись, едва не касаясь руки Великого князя, тот замер, просто застыл, глядя на многострадальные газеты.              — Сколько стоит? — спросил он неуверенно.       Мальчик удивился и опустил взгляд. Мокрые страницы липли к рукам.       — Все? Вы заплатили сполна, Ваше Высочество!       — Одна. Дай мне одну, но получше! — Дмитрий, наконец, отдал ему деньги и задумался. Что его зацепило? Какое-то слово… Он пыталась вспомнить все, что выкрикивал мальчик, но так и не находил ничего. Что-то очень важное! Что-то…              Мальчик выбрал газету, почти не пострадавшую при его падении, и виновато пожал плечами, указывая на порванную прямо в центре страницу из раздела о политике. Дмитрий лишь махнул рукой: совсем неважно. И вскоре экипаж тронулся с места. Впрочем, уехать слишком далеко ему все равно было не суждено: за поворотом показался небольшой ухоженный сад, который, скорее всего, принадлежал кому-то из владельцев близлежащих особняков, но сейчас был открыт для всех желающих. Однако интересовал Дмитрия вовсе не он.              Август Шимак. Музыкант, художник, поэт и еще бог весть кто — человек, стремящийся попробовать себя везде. Он был настолько погружен в свои дела и проекты, обычно равно бессмысленные и безумные, что встретить его просто так на улице было настоящим чудом. Он был задумчив, молчалив и зажигался, как по щелчку пальцев, если спросить его об искусстве. Особенно — о современном. И Дмитрий, если честно, уже совсем не помнил, когда и зачем познакомился с этим человеком, но, однако, никогда не знаешь, что может пригодиться. Случайная встреча с ним не могла не быть знаком.              Дмитрий из кареты почти вылетел, опасаясь, что Август в любой момент может уйти: он стоял у ворот ограды, разглядывал, как если бы видел впервые, циферблат карманных часов на тонкой серебряной цепочке, и что-то бормотал. Можно было предположить, что он отмеряет такты музыки движения стрелок. Или продумывает поэму, состоящую из одних цифр. Или планирует композицию городского пейзажа, составленную из одних только часов разных цветов и видов. Стоило, впрочем, начать переживать, если в голове рождаются мысли, схожие с обычными идеями Августа.              — Ваше Высочество, — он здоровался, не поднимая глаз. Весь был сосредоточен на этих часах. Руки сжимали их с такой силой, что стекло могло вот-вот треснуть. А он все стоял, рассматривая и прислушиваясь.       — Простите меня, Август. Я вам давно не писал, и мы как-то потерялись, но…если честно, я тут с корыстной целью, — Дмитрий зябко потер руки и попытался заглянуть в лицо Августа. В нем, однако, хмуром, чуть нездоровом, ничего не менялось. Разве что губы стали шевелиться менее четко, будто его что-то (или, скорее, кто-то) отвлекал или смущал.       — А разве бывают у людей другие цели? — сухо спросил Август. Вопрос был, очевидно, риторическим. Он сам поспешил на него ответить, а после все же убрал часы и, сморгнув наваждение мысли, поднял взгляд. — Хотя бывают, конечно. Даже не так уж редко, как кажется, если открыть какую-нибудь книжку.       Дмитрий кивнул, не особо раздумывая над смыслом слов Августа. Порой это было слишком сложно. Кроме того, сейчас было совсем не до философии. Пусть она остается в книгах или в тех мирных вечерах у камина, когда не надо никуда торопиться.       — Так что вы хотели, Ваше Высочество? Я просто… — он обвел пространство улицы рассеянным тоскливым взглядом, — немного занят.       «Разглядыванием часов?» — с грустной усмешкой подумал Дмитрий, но вслух язвить не стал. Ему и так ранить тонкую душу творца не хотелось бы, а ссориться сейчас не стоило тем более. Кроме того, может, Август мысленно готовился к какой-то важной встрече — черт его разберет.              — Видите ли, — Дмитрий покачнулся на мысках, просить о чем-либо едва знакомых людей было неловко и будто бы даже невежливо, хотя ему ли, Великому князю, испытывать такие эмоции, — я ищу подарок для одного своего хорошего знакомого. Он любит искусство и неплохо разбирается в музыке. И я подумал, что вы можете подсказать мне: скажем, какой-нибудь необычный концерт или…?       Глаза Августа заблестели. Он был похож на заводную куклу, и каждое слово Дмитрия равнялось одному повороту крошечного ключика. В глубине, где-то за непроницаемой толстой серостью глаз, задвигались мысли, почти осязаемые. Август сунул руки в карманы, принимаясь перебирать в них что-то, и Дмитрий бы совсем не удивился, если бы он извлек вдруг пачку билетов или разноцветную, как у фокусника, шляпу.              Но Август так же неожиданно замер. Вслед за глазами расцвели его губы — полные, блеклые, они вдруг растянулись в улыбку, неприлично обнажающую сколотые зубы.       — Насколько необычные вещи любит ваш знакомый? — спросил он пробирающим до костей шепотом. Впрочем, было действительно холодно, да еще подул ветер. И Дмитрий предпочел бы списать свою реакцию на это. Он невольно поднял воротник пальто и вжал голову в плечи.              Насколько необычные вещи любит Феликс? Дмитрий не был готов поклясться, но был почти уверен, что чем необычнее, тем лучше. Он вспоминал рождественскую лавку, странную музыку, спектакли и саму атмосферу, которая царила не только в особняке на Мойке, но и в самой сущности его обитателей. Пожалуй, что-то более загадочное в мире материальном или в многогранности искусства отыскать сложно. Впрочем, может статься, все это лишь преувеличение, навеянное впечатлительной юностью.              — Чем необычнее, тем лучше, — отозвался Дмитрий, улыбаясь.       Август рассмеялся и кивнул.       — Тогда, Ваше Высочество, я раздобуду вам приглашение на одно мероприятие, которое точно не сможет оставить равнодушным. Вы будете плакать от восторга, боли или гнева, но суть эмоций неважна — важен факт, — Август вскинул в воздух палец.       Дмитрий подумал, что такое описание звучит вовсе не привлекательно. И он уже даже пожалел, что обратился за помощью, но отказаться теперь едва ли мог.       — Я бы хотел узнать больше…       — О нет, больше никак нельзя, — возбужденно перебил Август. — Это испортит впечатление. А если ваш знакомый после этого будет зол не на авторов и не на себя, а на вас, то не стоит такой человек ни сил, ни нервов! Это искусство! И только разумные люди поймут его замысел!       В понимание Августа о «разумных» сам Дмитрий, слышавший отрывки некоторых его стихов, не входил, а потому ему становилось еще более не по себе. Он точно зря тратил время на разговор бессмысленный и выматывающий. Может, стоило заглянуть в какую-нибудь лавку антиквара или старьевщика? Поискать покрытые слоем пыли картины или причудливые музыкальные инструменты, которых никто не брал в руки со времен прошлой династии?              Однако дальнейшие слова Августа заставили Дмитрия измученно застонать и забыть все свои зажженные надеждой планы.       — Я буду ждать вас, Ваше Высочество! Вас и вашего друга! С нетерпением. С огромным нетерпением!