Где розы, там и тернии — Таков закон судьбы! Николай Некрасов
23 февраля 1908 год Российская Империя, Ильинское
Есть вещи, которые никогда не меняются. Солнечный свет, запах старых книг, треск камина или любовь к морскому бризу и страх перед самыми темными сновидениями. И запах детства, он тоже неизменен. И совсем неважно, где и как детство проходит, — всегда будет что-то яркое, что-то такое, что перечеркнет все остальные воспоминания. И кто-то может быть до старости счастлив, но детство будет пахнуть скисшим молоком, гнилыми сливами или мертвой кошкой, случайной найденной во время детских игр. Детство Дмитрия пахло скрипучим одиночеством Москвы. Нет, все вовсе не было так уж ужасно: просто этот город слишком часто его обманывал. Но именно его приходилось считать родным. Он покинул Петербург, где первое время рос, столь юным, что почти ничего о тех, первых годах, и не помнил; вся его сознательная жизнь проходила здесь. В этом самом дворце. Именно в этих стенах им с сестрой сообщили, что отец не сможет вернуться в Россию, потом — что убит Сергей Александрович, потом — что Государь приказал перевести детей к нему. И вот теперь, сидя все в той же комнате, что и раньше, Дмитрий наблюдал за отъезжающим от дверей экипажем, уносящим вперед его сестру с женихом. О предстоящем браке они тоже узнали здесь. Когда Мария окончательно смирилась со своей участью, к ней вернулась вся дипломатичность, которой Дмитрий с детства немного завидовал. По пути в Москву она рассудила, что было бы грубо портить присутствием брата первый же день наедине с будущим супругом. Совсем неважно, что для нее Дмитрий был скорее спасением, чем какой-то напастью, ведь речь вовсе не о них. Хорошие отношения с мужем могли облегчить дальнейшую жизнь, так что основной целью было угодить ему. Мария сказала, что в первый день они отправятся гулять и в театр, а после она предложит Вильгельму ближе познакомиться с Дмитрием, и, если он согласится, можно будет планировать провести вместе два или три последующих дня. Но, если принц не захочет, что ж… Так тому и быть. Дмитрий находил этот план разумным. Кроме того, пока Марии не было в доме, ему тоже было чем себя занять. Отвлечься от назойливых мыслей, больше напоминающих жирных летних мух. Изначально он собирался съездить в центр и провести день там, но было слишком морозно, а он, по глупости, почти не захватил теплой одежды. Во всем Ильинском ничего подходящего, как ни странно, не нашлось. Только старый отцовский охотничий полушубок, но от него Дмитрий, не взглянув, отказался. С долей удивления он потом отметил, что вовсе не расстроился. В огромной усадьбе в этот день не было ни сестры, ни Елизаветы Федоровны, ни, конечно же, Сергея Александровича. Дмитрий оказался наедине с самим собой и прошлым, выступающим из-за углов. И все казалось, что если чуть быстрее открыть дверь очередной комнаты, то призраки не успеют попрятаться по углам и он увидит двух детей, читающих книги и воображающих себя героями романов о рыцарях и принцессах. Или, может, даже маму. Но никого, кроме прислуги, не было. Призраком был разве что сам Дмитрий, шатающийся по коридорам и залам, будто он уже продрог до костей и вот-вот упадет, замороженный заживо, с инеем в волосах. Он сам себе напоминал больного, отравленного тлением и тоской. Дмитрий добрел до кабинета Сергея Александровича и зачем-то дернул за ручку. Предсказуемо, заперто. Как жаль, в шкафу, справа от двери, стояли книги по истории военного дела, и Дмитрий бы не отказался их почитать, как в детстве, вглядываясь в размытые карандашные заметки. Он тогда читал их все. С лупой, щурясь, подзывая то сестру, то гувернера, то Елизавету Федоровну, но мало кто мог разобрать пометки, кроме самого дяди. И по вечерам Дмитрий приходил к нему в кабинет и виновато клал раскрытую книгу на стол. Сергей Александрович, смеясь, по-стариковски поглаживая колючую бороду, принимался объяснять. Дмитрий дернул еще раз и двинулся к библиотеке. Ведь книги покойного могли перенести туда? Впрочем, если этого не сделали до их отъезда в Петербург, то едва ли что-то изменилось потом. Но так просто отказываться от единственной надежды смысла не было. Дмитрий ускорил шаг, даже будто ожил, движимый одним бессмысленным желанием — найти. Снова коснуться потрепанных разноцветных обложек, глазами пробежаться по пляшущим строчкам, выведенным быстрым неразборчивым почерком, найти собственные пометки и бережно погладить случайно порванные страницы. Но ничего. С первого взгляда Дмитрий понял, что тут все осталось, как и прежде. В одном углу книги по истории, в другом — поэзия, в третьем — зарубежные авторы. Полупустой шкаф у окна пестрел совсем новыми изданиями, тонкими и даже будто белоснежными. Не стоило и думать, что их кто-то читал и доходил до конца. Дмитрий вытащил книжку, которую, как ему показалось, держали в руках чуть чаще других. Он вчитался в название, грустно улыбнулся и вернул ее на полку. Краткое изложение Евангелия. Конечно. Не стоило и гадать. И вдруг Дмитрий кое-что вспомнил. Он открыл один из нижних ящиков и заглянул в коробки, пылящиеся там уже четверть века. Газеты. Сергей Александрович почему-то зачастую не хотел их выбрасывать и хранил тут. И даже после его смерти… Дмитрий взял самую верхнюю и посмотрел на дату. Совсем старая. После отъезда племянников Елизавета Федоровна окончательно отдалась благотворительности и религии, и ей, конечно, уже не до газет. Тем более не до их сохранения. Дмитрий достал коробку и сел у стены, принимаясь перебирать газету за газетой. Плохая бумага рассыпалась от каждого прикосновения. В этот день Мария собрала для отъезда последний чемодан, в этот — заезжал прощаться Даниил, в этот — Елизавета Федоровна заболела, и Мария до рассвета сидела у ее постели. В горле что-то дрожало. Одна из газет была перепачкана в крови — у Сергея Александровича она пошла носом прямо за завтраком. «Я похож на старика», — подумал Дмитрий с усмешкой. И продолжил. Он перебирал газеты и будто копошился в собственном сознании, проверял память. Какие-то события и дни казались ему смутно знакомыми, какие-то даже выдуманными, а некоторые отзывались в глубине души десятком эмоций. Смерть Склифосовского. У Сергея Александровича тогда гостил какой-то врач, тонкий и нервный. Он явно был хорошо и всесторонне образован и только о политике судил отрывочно и оттого ещё более возбуждённо. Увидев известие о смерти столь знаменитого хирурга, он вдруг ударил по столу, напугав детей и прислугу, и возвестил: «Кончено! Все кончено! С ухода таких людей кончается страна, помяните мое слово». Ему, конечно, никто не поверил. Повода не было. А потом начались эти восстания. Был убит Сергей Александрович. И Дмитрий вспомнил этого медика с воспалённым взглядом и резким визгливым голосом только сейчас. Но связи… Связи все ещё не видел. Он просто случайно угадал, вот и все. А потом Дмитрий вдруг заметил то, чего никогда прежде не видел — заметки. Обведенные то зелёным, то красным, то почти розовым заголовки. Их было немного, всего в нескольких газетах от 1904 года. Зверское убийство. Нападение своры собак. Исчезновение. Неопознанный труп. К некоторым статьям прилагались фотографии, и Дмитрию даже стало чуть дурно. Нет, ничего удивительного, что генерал-губернатора беспокоят такие бесчинства, происходящие на его территории, но… Рядом были заголовки о других смертях. Отрубленные в пьяной драке головы. Ограбления. Нападения. Вот только они почему-то Сергея Александровича не интересовали. Дмитрий попытался было найти какую-то логику, закономерность, но не преуспел и в этом — никаких общих черт. «Как странно», — подумал Дмитрий, собирая газеты обратно в коробку. Впрочем, странное только сейчас и начиналось… — Дмитрий Павлович, к вам посетитель, — объявил появившийся в дверях служащий. Дмитрий видел его впервые. — Кто? — Представился как Матвей Аверьянов. Сказал, что вы знаете его. В Ильинском его никто прежде не видел. Дмитрий, не скрывая недоумения, кивнул. — Проводите его в гостиную и предложите кофе. Я скоро буду. Служащий слегка поклонился и исчез. Матвей Аверьянов. На самом деле, он слукавил. Они действительно были знакомы, но разве что косвенно. Даже не встречались никогда. И вряд ли могли. Матвей был намного старше, заканчивал юридический факультет, много курил и, по слухам, страшно жалел, что не побывал на фронте в русско-японскую. Однако было то проявлением патриотизма или извращенного любопытства, Дмитрий не понимал. Так или иначе, поводов встречаться у них не было. Ни прежде, ни сейчас. У них не было решительно ничего общего. Быть может, какое-то послание от старых друзей? Быть может, какая беда? Дмитрий заторопился. Он убрал коробку, закрыл шкаф, осмотрелся — часы над маленьким столиком показывали полдень — и отправился в гостиную. Матвей представлялся Дмитрию человеком физически развитым, прямым, немного гордым и самоуверенным, умным и оттого до разумного предела эгоистичным. В его мыслях он отчасти походил на молодого Столыпина, отчасти — на Великого князя Андрея. В действительности же Матвей оказался до удивительного прост. Он был невысокого роста, но и не слишком мал, чтобы это бросалось в глаза, достаточно широкоплеч, но из-за кроя пиджака это было почти незаметно. Лицо у него тоже было совершенно неприметным, наверное, даже безэмоциональным. Обычным. Разве что сейчас Матвей выглядел возбуждено и взволнованно. Он был напряжен, и это чувствовалось не только во взгляде, но и даже в том, как тяжело дышалось в комнате, где он провел каких-то три минуты, грея руки о чашку чая и сверяясь с часами. Однако при виде Великого князя Матвей немного собрался. Он встал, вежливо поклонился, представился, хоть это и было несколько лишним, и тут же принялся говорить. Его глубокий голос выдавал едва сдерживаемое беспокойство. — Ваше Высочество, я пришел по чрезвычайно важному делу, так что я бы предпочел более уединенную обстановку. — В этом нет нужды, — отозвался Дмитрий и прикрыл двери гостиной. В коридоре, впрочем, все равно не было ни души. Он боялся даже предположить, что такого важного собираются ему сообщить. Идеи, возникающие в голове, были то слишком абсурдны, то недостаточно серьезны, чтобы вызывать такое волнение. — Вы уверены? — Абсолютно, — с долей нетерпения ответил Дмитрий. Он опустился в кресло, налил себе из стоящего на столике графина воды и вопрошающе посмотрела на Матвея. — Прошу вас. Что за срочности? Однако Матвей не отвечал. Только лицо его исказилось еще больше. Он обошел низкий диван, стоящий напротив Великого князя, сжал пальцами спинку, тяжело сглотнул. И будто бы после этого успокоился. Серые глаза стали необыкновенно ясными, светлыми. Как на каком-нибудь святом полотне. Странная уверенная улыбка тронула его тонкие губы. Дмитрий почувствовал, что ему становится жутко. Он сделал глоток. Откинулся на спину с нарочитой небрежностью. — Ваше Высочество, — Матвей сделал глубокий вдох. Значит, все же, не так уж и спокоен был. Дмитрия почему-то это утешило. — Нам известно, что в последние месяцы вы сблизились с Феликсом Юсуповым. — Мы знакомы. «Стоило соврать», — подумал Дмитрий. Но было уже поздно. Ощущение странности происходящего перешло в нарастающую тревогу. Незнакомый человек нашел его в Москве, чтобы поговорить о Юсуповых? Поговорить о семье, каждый факт жизни которых является страшной тайной? Этому не находилось ни одного здравого объяснения. И тем холоднее становилось Дмитрию. Он кинул взгляд на окно: оно было плотно закрыто. Меж облаков сверкало солнце. — Дмитрий Павлович, — Матвей сжал спинку дивана еще сильнее, под кожей его ладоней виднелись все сухожилия и кости, на указательном пальце провернулся огромный серебряный перстень, — я хочу вас предостеречь и кое-что предложить. Но для начала вы должны пообещать, что не выгоните меня и выслушаете до конца. Дмитрий решительно мотнул головой. — Нет. Я не могу этого обещать. Матвей дернулся, но тут же ответил. Кажется, почти не удивился. Дмитрий бы хотел в это верить. — Что ж, я могу вас понять. Тогда пообещайте хотя бы, что постараетесь мне поверить. И простите, что я так многого прошу. Дмитрий кивнул. По крайней мере, его ведь не просили верить, не так ли? Его просили лишь попытаться. И тем не менее настораживало даже это… Изначально Дмитрий подумал, что это его попросят рассказать что-то о Юсуповых, но, похоже, Матвею это нужно не было. И что тогда? Дмитрий отставил стакан на стол и сцепил руки перед собой. — Я знаю, как это будет звучать, — начал Матвей, неспешно подбирая слова. Наигранная безмятежность. Дмитрий и не думал, что когда-либо сможет столь хорошо увидеть кого-то насквозь. Но напускная уверенность Матвея стала слишком прозрачна. Он все же сел на диван. Их разделял узкий стол, на котором — графин, стакан да чашка. Дмитрий видел только непослушные, потрескавшиеся губы. — Но мне поручено вас предупредить. Возможно, это знание однажды спасет вам жизнь, и это не просто громкие слова. Дмитрий Павлович, Феликсу Юсупову нельзя доверять. Этот…человек совсем не тот, за кого себя выдает, и само только его присутствие рядом с членом царской семьи компрометирует. Не говоря о том, что это может быть опасно для жизни, если не предпринять мер. — Почему я должен верить вам? — Дмитрий вскинул брови и коротко рассмеялся. Получилось слишком нервно. Матвей бредил: он нес абсолютную чушь, но по какой-то неведомой причине сам в нее верил. И это звучало, по меньшей мере, страшно. — Потому что вы обещали попытаться, — Матвей неловко улыбнулся и заломил до хруста пальцы. Дмитрию казалось, что он их сейчас сломает. — Я хочу услышать факты, и только тогда смогу поверить. Пока что я слышу только бессмысленные тезисы. — Хорошо, — Матвей потянулся к папке, которая все это время лежала на диване. Дмитрий, слишком увлечённый и взволнованный, даже не заметил ее. — Только хочу предупредить: я не могу рассказать сразу все. Правда целиком слишком… шокирующая. Тогда вы точно поднимите меня на смех. «Я уже готов это сделать», — подумал Дмитрий, но Матвея подбодрил кивком: делайте же хоть что-то. Матвей извлёк перепачканный в чем-то кулон и исписанные широким разборчивым почерком листы и протянул их через стол. Бумага была дешёвая и потрёпанная, будто ее постоянно передавали из рук в руки. Внизу третьей и последней страницы стояла дата — 30 июля 1906 года. — Это рассказ одного из наших свидетелей, — пояснил Матвей. Дмитрий не сдержал насмешливого взгляда. Свидетеля? Кажется, кто-то слишком увлекся играми в детективов. Однако, вежливости ради, прочитать он все же отважился. И очень скоро пожалел. — Послушайте, — Дмитрий отложил бумаги и отряхнул руки, ощущение грязи на ладонях не исчезло. Он откашлялся, стараясь, чтобы голос не звучал раздражённо и зло. — Вы понимаете, что за это можете отправиться из Ильинского сразу в тюрьму? Может, даже в Трубецкой бастион. Мне не трудно это устроить. Матвей побледнел. Что ж, страх есть, значит, не совсем безумец. Но зачем тогда он вообще пришел? Неужели, правда, на что-то надеялся? Неужели был столь наивен, что полагал, будто Великий князь поверит в эту жалкую клевету, больше похожую на пробу пера незрелого писателя? Дмитрий не хотел даже вспоминать все прочитанное, настолько мерзким и глупым оно ему казалось. Он не смотрел на кулон, словно тот мог осквернить одним своим видом. Он дышал еле-еле, сжав губы, и чувствовал, что вот-вот задохнется. И тем не менее ответ Матвея его интересовал. Что скажет этот студент, будущее светило российской юриспруденции, в свое оправдание? — Итак, вы не верите… — Ни на секунду, — Дмитрий дернул подбородком. — Это грязная, порочная ложь. Матвей вздохнул. По-настоящему расстроился. И это было просто смешно. Дмитрию стало его даже несколько жалко. Он кивнул на графин и мягко предложил Матвею выпить и прийти в себя. — Кто-то ввел вас в заблуждение, — произнес Дмитрий. — А вы поверили. Но теперь вы знаете правду: Феликс Юсупов не, — он запнулся, что-то в горле противилось самой сути произносимых слов, — не извращенец и не преступник. Я знаю, что у нас есть общие друзья, и знаю, что вы человек образованный и думающий. Значит, вам не составит труда сейчас посмотреть на ситуацию здраво. Прошу вас. — Это я вас прошу, — Матвей отвернулся, поспешно убирая все вещи в папку. Дмитрий полагал, что лучше бы он сразу кинул их в камин, бесшумно полыхающий в двух шагах. Даже в том смысла было бы больше. — О чем, боже правый? — Дмитрий покачал головой. Сейчас, напуганный и поверженный, Матвей походил на ребенка, которого поймали за игрой вместо уроков в гимназии и который выдумывает оправдания лишь бы не лишиться десерта на пару ближайших дней. — Мы могли бы сотрудничать. Вы бы спасли свое имя и жизнь! Вы рассказывали бы мне все, что происходит в жизни Юсуповых! Я бы взамен постепенно делился тем, что известно мне. Постепенно вы бы все поняли! Вы бы благодарили нас! — Вы хотели предложить мне шпионить?! — переспросил Дмитрий, искренне надеясь, что недопонял своего собеседника. Но, судя по тому, как Матвей застыл, трусливо вжимая голову в плечи, все было верно. Он не ответил. И это было уже не нужно. — Пошли вон, — процедил Дмитрий, вставая с дивана. — Немедленно пошли вон! Он пересек комнату, опережая Матвея, и крикнул прислугу. Молодой лакей со сдержанной улыбкой и внимательным взглядом материализовался будто из воздуха, услужливо кланяясь и глядя то на Великого князя, то на гостя. — Проводите его до экипажа, пожалуйста. Наш гость возвращается в Москву, чтобы никогда больше не вернуться в Ильинское. Все ясно? — он и сам не знал, к кому в большей мере обращался, но поняли его, на счастье, оба. У Матвея дрожали руки. Лакей был чуть удивлен, но вопросов не задавал. Он пропустил гостя вперед и пошел за ним, едва не наступая на пятки. А Дмитрий только жалел, что не отобрал этот ужасный-ужасный рассказ. Кровь стучала в висках от осознания колоссальной нелепости всей ситуации. И об этом умалишенном, склонном верить каждой грязной сплетне, было столько восхищенных отзывов? Дмитрий поднялся в свою комнату, взял листок бумаги и написал старому знакомому, от которого когда-то впервые услышал фамилию Аверьянова. Стоило бы, конечно, написать и Феликсу. Невежливо скрывать, что против него в обществе ходят такие злословия. Может, и вправду следовало отправить гостя сразу в темницу… Впрочем, при необходимости, не составит большого труда его отыскать. По крайней мере, Дмитрий так думал, пока в воскресное утро не получил ответ. «Я не знаю, какая вышла путаница, но Матвей Александрович — лучший человек из сотен, с кем мне приходилось общаться. Самый прямолинейный и преданный престолу, будьте уверены. Он сейчас, кстати, все дни проводит с невестой — готовится к свадьбе. Если хотите, могу попросить пригласить и вас. Торжество во вторник, как раз успеете вернуться в Петербург.»