***
Однажды она узнала, что больше всех остальных песен он любит песнь о Довакине. Он, конечно, сам Довакином не был — пару недель назад драконий крик издала какая-то жучиха в меховых одеяниях. Она быстро ушла, впрочем, да и черт бы с ней. Этот жук не Довакин, но песнь о Довакине почему-то его любимая. Он сказал ей об этом, когда выложил на ее стол вместо денег мешок оленины и взамен попросил лишь две вещи: эль послаще и «спой ту, которая… ну… придет Довакин?». Когда все вновь разошлись, она пела ему о Довакине. Костер трещал, пьяница храпел под лавкой, отец с сестрой мирно спали, а он — такой странный — пил на голодный желудок, улыбался, щурясь в морде, и слушал ее. Он впервые сказал ей, что у нее прелестный голос. Она улыбнулась в ответ.***
Однажды он спросил ее имя. Она сказала: — Пур. Она не была местной и ее оттого звали странно. Когда она спросила, как зовут его, он улыбнулся отчего-то тяжко и попросил ее снова спеть о Довакине. Она зачем-то спела о Рагнаре. Он так громко смеялся.***
Его звали Вессель. Он был тощ, как мертвец, с бледной стесанной шрамом мордой; ходил закутанный в тряпки, странно улыбался, треща хелицерами, зрачки в его глазах светились белым. Вессель смотрел на нее так, как никто другой не смотрел раньше — она не могла понять, было то восхищение или невинная, чистая-чистая влюбленность, но он ее не трогал совсем. Он смотрел на ее мордочку и слушал ее. Она все так же не брала за это ни септима. Вессель однажды показал ей свой лук — тонкий, как он сам, из потрескавшегося от времени, чуть пожелтевшего в пыли дорожной стекла. Он сказал, что однажды научит ее стрелять, если она захочет. Она так радовалась, когда он добавил, что выйдет с ней на равнину через пару дней… и защитит, если они встретят стаю волков или медведя.***
На следующий вечер Вессель вернулся без руки. Он заплатил за комнату и ушел. Он забыл свой лук на столе, и его пришлось спрятать, чтоб не украли до возвращения хозяина. В эту ночь она пела шепотом — без лютни.***
Вессель проспал много — около суток. Он вернулся к ней, пошатываясь, но ничего не рассказал — выложил полный кошель денег, бросил на стол со звоном. Он попросил спеть о Рагнаре, но, когда она пела — уже не смеялся так, как прежде. Она хотела предложить ему орехов в меду или просто начать песнь о Довакине, но он перебил ее. Он попросил ее побыть с ним этой ночью: просто посидеть на краю постели. Как будто она могла бы не согласиться… Она все же спела о Довакине шепотом. Он быстро уснул под эту песню снова. Он чувствовал себя плохо. У нее не было ни единого целебного зелья.***
Через двое суток Вессель умер. Когда он бредил, он говорил об Инеевом маяке. Она не знала, что делать.***
Она не спала уже долго. Не знает, сколько — может, неделю. Может, иногда отключалась и сама того не замечала. Не замечала она и как лютня пылится, и как никому не нужно то сгнившее мясо, и как изредка заходят новые путники. У того маяка были фалмеры. Вессель умер от яда.***
Однажды она вышла с его луком на равнину. Держать его, несмотря на хрустально-стеклянную легкость, ей было еще тяжело, но, когда она его брала, ей казалось, что сквозь трещины в стекле из него вытекает тепло. Она в тот день не попала даже в лунку в снегу и потеряла пять стрел.***
Как-то раз ей удалось подстрелить лисицу. Жалко было — лучше б попался волк.***
От стаи волков, медведя или саблезуба защитить ее было некому, но иногда ей казалось, что страшные хищные звери обходят ее стороной. Однажды она заметила, как от нее убегает что-то крупное глубоко в чащу. Вессель ее хранил, наверное.***
Она подстрелила снежного тролля и вернулась к отцу с полным мешком его жира. Быть может, добудь она его раньше… он ведь может быть противоядием? Иногда она все еще пела. Без лютни и шепотом. Совсем одна.***
Как-то раз она видела на равнине силуэт, похожий на призрака: он был высок, тонок и прозрачен, в бесформенных тряпочных одеждах. Он сиял синим фантомным светом, точно звезда Меридии. Она побежала к нему, собирая в ножные обмотки снег, но он… исчез. Она лишь успела разглядеть, что в его лапках был стеклянный лук.***
Она убила коруса с одного выстрела — тот выполз из какой-то норы и подполз слишком близко — прямо по снегу волочился, по равнине. Она смазала его ядом стрелы.***
Она стояла перед входом в пещеру, вырытую в скале, к которой прилегал старый маяк: тот обветшал от времени и холодных морских ветров, а на потертых и вымокших от снега коврах были разбросаны остатки чьих-то лап и позвонков. В глубине отнорка воздух сиял и искрился. Это был он — Инеевый маяк. Там фалмеры, она знала. И ее это парадоксально радовало. … если она выживет, она снова споет о Довакине.