zu schon um wahr zu sein (#даркбуратино)

      За последние несколько лет их жизнь кардинально изменилась. Обоим пришлось пересматривать привычки, мириться с постоянным присутствием друг друга и учиться новым вещам. Например, герр больше не курил на кухне или в присутствии Кассиэля, перестал сидеть ночи напролет за книгами и стал чаще готовить. Кассиэль же не вздрагивал от каждого шороха, стал чуточку посмелее и научился разговаривать с герром без лишнего стеснения. Без проблем освоился в новом доме, изучил каждый уголок и исследовал все комнаты, о назначении которых не знал даже сам хозяин. Например, старый и никому не нужный чердак был отлично переоборудован в очень уютный уголок, один из больших залов превратился в библиотеку, а сейчас Кассиэль упрашивал его завести какое-нибудь животное.       Годы шли, а парнишка оставался все таким же непосредственным и очаровательным и, казалось, не изменился ни на йоту. Был очень любопытным и всегда стремился узнавать что-то новое. - Откуда у тебя эти синяки, Kind? – однажды вечером спросил его Штефан. - Я бы предпочел не говорить об этом, герр, - потупив взгляд, ответил мальчишка, - вы сами знаете ответ. - Эй, - мужчина тронул его за плечо и развернул к себе, - ты же знаешь, что одно только твое слово, и этот человек больше никогда не появится в твоей жизни, и тебе не надо бояться… - он взял мальчишку за подбородок и приподнял его лицо ближе к себе, - одно твое слово, Kind. Всего одно. - Все в порядке, - ого, наш котеночек решил показать зубки? Впервые мужчина увидел в его глазах решительность и маленькую каплю резкости. - Как скажешь, - он пожал плечами, но не отпустил, внимательно вглядываясь в эти ясные глаза, затянутые пеленой противоречивых эмоций. Его захлестнуло неодобрение, жалость, возможно даже и злость… где-то в глубине мелькали золотые искорки, похожие на гнев, но, скорее всего, даже сам Кассиэль об этом не подозревал. Этого ребенка столько раз ограничивали и все запрещали, что порой он боялся даже дышать без чьего-либо на то разрешения. Зря, между прочим. Вполне вероятно, что столь «успешно подавляемые» в детстве эмоции догонят мальчишку, и чем позже это произойдет, тем сильнее его захлестнет. Ну а пока… - Как скажешь, - задумчиво повторил герр, проводя большим пальцем по его губам. - Мне кажется, в этой комнате слишком темно, герр Штефан, - робко начал Кассиэль, очаровательно улыбаясь, - нужно добавить немного света. Как насчет торшера? - То есть, камин мы в гостиной поставили зря? – коротко усмехнулся герр, откладывая вечернюю газету и снимая очки, - или ты просто мерзнешь? - Ну красиво же, - парень чуть надул губы, - да и вы сказали, что вам нравится… - Нравится, верно, - кивнул мужчина, все шире улыбаясь в ответ на это показное капризничество, - все в порядке, Kind. Не бери в голову.       Прошло уже около пяти лет с того момента, как они начали жить вместе. Герр Лихтгештальт успешно обустроил свой дом в Мюнхене (разумеется, не без помощи своего юного подопечного), а затем купил двухэтажный во Франкфурте-на-Майне, чтобы возить Кассиэля в академию. Юноша успешно закончил школу, прекрасно справившись с небольшими трудностями в виде языкового барьера и нового коллектива, а затем поступил в Теологический университет Эверсбах, находящийся в Дицхёльцтале. Конечно же, Штефан был против общежития, и поэтому просто на время переехал во Франкфурт, чтобы возить Кассиэля в Академию лично. Ладно, не всегда лично, иногда он просил об этом водителя, когда был занят сам. Настоятелем императорского собора святого Варфоломея он, конечно же, не стал, но свой духовный долг, несомненно, выполнял, присутствуя на конференциях и наблюдая за жизнью Церкви.       А на самом деле, за эти годы произошло еще кое-что. Не очень обычное и совершенно непредсказуемое, но… Штефан так сильно привязался к юноше, что перестал его рассматривать в каком-то ином амплуа, нежели как названного сына. Сначала это было сложно и казалось практически невозможным, но, спустя какое-то время его нездоровая одержимость практически исчезла, уступив свое место чему-то новому. Непривычному и особенному, тому чувству, которое герр ни разу в жизни еще не испытывал.       Это была любовь.       Но не в том понимании, привычном многим. Он любил его улыбку, любил глаза и родинку на щеке, любил походку, скромность, чудесный голос и часто опущенный взгляд. Любил, когда юноша, стесняясь, пытался что-то сказать и все так же краснел, как в детстве. Любил его жесты, его слова, румянец на его щеках. Он успел изучить все привычки (и даже помог приобрести некоторые новые), знал о нем все и даже чуть больше. Практически угадывал, что у него на уме, знал, что и как сказать, чтобы ему стало легче и печаль отступила. Знал, что нужно купить, чтобы порадовать, знал… обо всем.       Наверное, понятие «любовь» даже не вмещало в себя весь тот спектр чувств, которые испытывал Штефан. Ради этих чувств, ради него самого он отказался от влечения, переборов в себе достаточно многое и переступив через невидимую черту. Ему не хотелось причинять юноше боль или какой-то дискомфорт, наоборот, хотелось окружить того только заботой и теплом, которое ему никто больше не сможет дать. Возможно, именно в этом и была его жизненная цель, его судьба, его предназначение. Ведь не зря же они встретились! Не зря же взгляд остановился именно на нем, выхватил из толпы, зацепился. Он словно узнал его. Будто они были когда-то знакомы, давным-давно, жили под одной крышей, пили чай по вечерам и укрывались под пушистым пледом. В этом человеке было что-то неуловимо родное, близкое, теплое и бесконечно светлое.       И Штефан это нашел. Отпускать, как вы наверняка уже успели подумать, даже и не собирался.       Разумеется, та искра никуда на самом деле не делась, но герр Лихтгештальт научился подавлять в себе ненужные эмоции, справляться с непрошенными желаниями и быть именно таким, каким видел его Кассиэль. Они по-прежнему спали вместе, в одной кровати, юноша все так же обнимал его и прижимался всем телом, но мужчина удачно с этим справлялся.       Зачем? Ответ кроется чуть выше, в словах, в сердце, в глубине души. В этом жутком, запятнанном кровью, сажей и грязью мире не осталось ничего трепетного и нежного, чистого, как сердце этого ангела, поэтому нам порой так сложно поверить в подобные чувства и бескорыстные эмоции. Штефану тоже, даже вдвойне сложнее. Он привык всегда и во всем видеть подвох, двойное дно, постоянно ждал удара в спину или ушат грязи, но только с юношей он наконец мог полностью расслабиться и отдаться мыслям, уплыть на волнах размышлений так далеко, насколько это возможно.       А это, уж поверьте, дорогого стоит.