бесконечно пересчитывая звезды, постарайся не задремать

Медленно — вот как Юнги влюбляется в Тэхена. У Юнги это всегда так, потому что эмоции — сложно. Чувствовать чувства — сложно. Просто вот такой вот он, просто так вот устроена его голова, и Юнги — влюбляется медленно. Но в Тэхена он влюбляется будто бы еще медленнее, будто бы глубже, будто бы… по-другому. Он влюбляется по кусочкам, влюбляется по мгновениям, по секундам, тянущимся сквозь года, года, года, так постепенно и так целиком, что не может даже вспомнить, что послужило этому отправной точкой. И иногда Юнги глядит то на себя, то на Тэхена, то на пространство между ними и думает, сколько еще ему болтаться в этом плавном свободном падении. Думает, сколько еще ему предстоит преодолеть. Думает… Думает, что, наверное, много. Не знает, почему, ведь позади уже столько всего, но… Думает. Он почти уверен, что Тэхен его любит. Нет: он знает, что Тэхен его любит. Тэхен любит быстро, широко, и тепло, и блистательно-ярко. Тэхен любит Юнги, любит Чимина и Чонгука, и Намджуна, и Хосока и Сокджина, и это уже особенно, само по себе. Особенно, потому что не каждому дано понимать Тэхена так, как понимают они, с его объятиями и неудержимыми вспышками нежности, с его спутанными признаниями и странными подарками. Не всем понятны его сбивчивые речи, угрюмое молчание и бессвязные крики, с которыми он носится по общежитию. Не всем понятна такая любовь. Юнги знает, что Тэхен его любит. Но еще Юнги почти уверен, что Тэхен любит его будто бы… больше. Будто бы похожей на ту любовью, какая у Юнги к нему. Порой он замечает это в том, как Тэхен ему улыбается, как отводит взгляд. Улавливает, лишь легкий проблеск, в гласных и в том, как имя Юнги слетает с его языка, в локте, ткнувшемся в бок и в легком, томительном касании кончиков пальцев к тыльной стороне ладони. Он почти уверен, что Тэхен его любит, но почти — это, как бы, не совсем, и Юнги всегда не доставало смелости в таких вопросах. А потому он крепко держит свое сердце при себе и ждет. Спать в одной постели с кем-то из ребят во время отпуска в арендованном доме уже давно не ново. Иногда Юнги везет, и ему достается отдельная комната. Чаще всего они комнату делят. И очень редко приходится делить кровать. Просто так получается; их слишком много, чтобы этого избежать, да и напрягать перестало еще где-то к концу первого года. Поэтому на данный момент, после стольких лет и стольких пьяных посиделок, Юнги успел поспать в одной постели с каждым из ребят, включая Тэхена. С Тэхеном просто… давно не приходилось, уже очень давно. Не после того, как Юнги пересек эту странную, зыбкую черту, начав испытывать нечто большее. Не после того, как влюбился. И… глядя на то, как Тэхен шарится по сумкам в поисках камеры, перед тем как они отправятся погулять и поужинать, Юнги вдруг понимает, что совсем не может вспомнить, как это было. Не может вспомнить, что говорил, что делал, в какую укладывался позу, чтобы не выглядеть нелепо или неестественно или… Не может вспомнить, и потому нервничает, а от нервов его тянет грубить, дерзить, и это… Это вообще не то, каким ему хочется быть рядом с Тэхеном. Так что он делает глубокий вдох и покидает комнату, притворившись, что ничего такого не чувствует. В итоге все эти потерянные воспоминания Юнги о том, как было раньше, о том, как следует себя вести или лежать, оказываются тщетны. Они болтаются по городу, много едят и пьют, готовят дома десерт и пьют еще немного, и, когда он наконец доползает до своей — их — комнаты, Юнги настолько без сил, что вообще не думает, сворачивается калачиком и отрубается прям на покрывале, задолго до того, как Тэхен закончит отвлекать Чимина от мытья посуды и вернется. Просыпается Юнги тихо и не спеша, в тепле от одеяла, под которое, должно быть, как-то забрался ночью. Держит глаза закрытыми еще немного, нежась, запоминая ощущения момента, его звуки, момент таким, какой он есть. Насладившись вдоволь, он открывает их и свыкается с глубокой болью, вдруг распустившейся в груди. Она ноет, так хорошо и так приятно, и греет Юнги кожу. Тэхен прилипчивый во сне; все в группе это знают и дразнят его за это. А еще у них полно историй с первого после дебюта года, когда эта прилипчивость была на своем пике. Сейчас все не так плохо, и он всегда откапывает лишнюю подушку, что-нибудь, что можно обхватить длинными ручищами и прижать к груди. Ему это нужно, нужно хоть что-то, говорит, иначе не уснет. Тэхен прилипчивый во сне даже с подушкой в тисках, а еще непоседливый и почти до неприятного горячий, и Юнги, хоть тресни, не может вспомнить, почему вообще когда-то это не терпел, почему вообще когда-то содрогался от мысли делить постель с Тэхеном. Тэхен лежит на боку, лицом к Юнги, щекой вмазавшись в подушку и обхватив другую. Дыхание у него тихое, глубокое и ровное, мягко задевает наволочку. На голове полный бардак, лицо измято и безмятежно в сером утреннем свете. Юнги протягивает руку, неуверенно, хотя и знает, что Тэхен не проснется, и одними пальцами приглаживает ему волосы, скользнув по кончику уха, едва задев затылок. Задерживается так, совсем не давя, и дышит сквозь боль, пока Тэхен вдруг не ерзает и не мычит, причмокнув. Уголки губ Юнги ползут вверх, он отнимает руку и отворачивается, выскальзывая из постели. Выпрямляется, потягивается, чувствует ноющую боль и любит, любит, любит. Сокджин застает его на заднем крыльце — Юнги встречает рассвет, вцепившись в кружку с кофе, закинув ноги на соседний стул, на коленях балансирует блокнот. Он тихо вздыхает и стаскивает ноги на пол, когда Сокджин шлепает его свободной рукой — в другой у него тоже кофе. Какое-то время они сидят в тишине и наблюдают за постепенно светлеющим небом. Лицо у Сокджина припухшее со сна, и с виду он рассержен из-за столь раннего подъема, но все равно улыбается и подмигивает, когда перехватывает взгляд Юнги. Юнги выдыхает смешок и пинает ступней ножку его стула. — Как спалось? — спрашивает Сокджин наконец, голосом пока еще грубым, скрипучим. От звука он морщится и делает глоток. — Нормально, — говорит Юнги, пожимая плечами. Лучше, чем ожидалось, вслух не произносит, потому что это уже чересчур. Чересчур честно. — А тебе? Сокджин фыркает. — Прекрасно, пока Чонгук не скатился с кровати и не перевернул светильник. Ты разве не слышал, как я орал, где-то в, э, полчетвертого? Ах, ну что это я. Конечно, ты не слышал. Юнги с большим трудом подавляет желание растянуть губы в широкой улыбке. — Нет. Он проснулся? — Нет! Он перевернулся на другой бок и дрых дальше! — негодует Сокджин. Голос его становится все громче, что не очень уместно, учитывая ранний час. — Нет, ты представляешь? Абажур еще такой… — он издает странный звук и взмахивает рукой, вероятно, демонстрируя траекторию движения светильника. Юнги закусывает щеку. — Прямо на него! И хоть бы хны! А когда я пошел проверить, как он там… — После того, как прекратил орать, — вставляет Юнги, изо всех сил стараясь не засмеяться. — Он… Эй, разве я закончил? Разве я договорил? Нет? Так закрой свой дебильный рот и слушай дальше. Это серьезно! — Сокджин начинает краснеть от возмущения, от шеи до кончиков ушей, и всем лицом. — Хорошо, хен, — послушно говорит Юнги и пытается состроить полное сожаления лицо. Отчего-то он уверен, что получается так себе. Сокджин фыркает, меряя Юнги подозрительным взглядом. — Не понимаю, почему я вообще всех вас терплю? Маленькие засранцы, — он качает головой. — В общем, иду я проверить, как он там, и знаешь, что он вытворяет? Повисает долгая пауза, Сокджин смотрит на Юнги выжидательно, и Юнги с запозданием понимает, что вопрос вовсе не риторический и Сокджин всерьез хочет услышать ответ. — Не знаю. Что он вытворяет? — покорно спрашивает он, хотя что-то и подсказывает, что Чонгук ему вмазал. На каждую историю о сонной прилипчивости Тэхена приходится две про размахивающего руками Чонгука. — Он мне вмазал! Прямо по лицу! Вмазал мне! Во сне! — Сокджин обрушивает ладони на столик между ними с такой силой, что их кружки стукаются друг о друга. Кофе переливается за края, приземляясь в опасной близости от блокнота Юнги. Тот вздрагивает и отодвигает его в сторону. — Ого, какой ужас, — безразлично отвечает Юнги, аккуратно протирая обложку, но Сокджин уже чересчур разошелся, чтобы обратить внимание на тон. — Вот и я о чем. У этого парня точно проблемы, — он яростно качает головой. — Давай махнемся сегодня комнатами, Юнги-я? Я прибью его, если он снова такое выкинет. И здесь… ему, пожалуй, следовало бы согласиться, пока Сокджин не вспомнил, что в комнате Юнги одна двуспальная кровать, не две односпалки. Это приятное обновление, и с Чонгуком не так уж и плохо, если его не трогать, а еще Сокджин очень взбесится, когда узнает, что повяз теперь с Тэхеном, просто фантастика. Но… Но. Но… Юнги все еще помнит свернувшегося рядом Тэхена, все еще слышит его дыхание, чувствует тепло его кожи на простынях, чувствует причудливый запах некой пряной, освежающей ерунды, которой Тэхен намазал перед сном лицо и… И думает, категорично, «нет», едва ли не произносит вслух на следующем выдохе. — Уверен? — спрашивает взамен, вскинув брови, и надеется, надеется, надеется, что этого хватит, чтобы помочь Джину вспомнить, чтобы он призадумался. Сокджин открывает рот, щурится в его сторону, закрывает. Юнги вертит кружку в руках и ждет. — А! — наконец произносит он, вновь стукнув по столу. Юнги сомневается, что предмет мебели переживет остаток их отпуска, если так и дальше пойдет. — А? — подталкивает Юнги. — Что, "а"? Я готов поменяться. Или ты передумал? Сокджин недовольно фыркает, откинувшись на спинку стула. — Передумал. Ты ведь с Тэхеном в большой комнате, да? Я и забыл. Думал, ты с Намджуном, — он качает головой. — Забудь, повоюем с Чонгуком. Юнги пожимает плечами, как будто ему все равно, как будто желудок не скрутился в узлы, готовясь, видимо, совершить попытку побега через пупок. — Как пожелаешь, — отвечает он и делает глоток кофе. Сокджин фыркает. — Теперь ты весь такой типа крутой сидишь, чтобы заставить меня передумать, да? Нет, Юнги вовсе не на это рассчитывает. — И как, работает? — спрашивает он вместо исполнения первого своего порыва — пнуть Сокджина и сбежать, пожалуй, сразу в Сеул. Что-то ему подсказывает, хорошим бы это не кончилось. Сокджин снова фыркает. — Ага, сейчас. Я что, похож на идиота? Нет, рот закрой, не похож я, — выкрикивает он прежде, чем Юнги успевает что-то произнести. Он ухмыляется. — Ты ведь поэтому в такую рань поднялся, поэтому? Ну давай, расскажи, что Тэхен в этот раз вытворил, — продолжает Сокджин, наклонившись вперед. — Что? Локти? Он душил тебя? А! Пон… Позади Сокджина распахивается раздвижная дверь, оборвав его с громким стуком. Юнги вздрагивает, а потом гогочет — Сокджин взвизгивает и едва не падает со стула, когда оборачивается, глядя на фигуру в проеме огромными глазами. Чимин испепеляет их взглядом, волосы взлохмачены, на лице убийственное выражение. До Юнги запоздало доходит, что окно за его плечом, судя по всему, принадлежит одиночной комнате Чимина. — Блин, Чимин, — возмущается Сокджин, годы идут, а он все никак не научится правильно считывать настроение окружающих. — Ты напугал… — Хен, — цедит он сквозь зубы, оглядев их. — Пожалуйста. Пожалуйста, заткнись. — Чимин-а, — тихо, но торопливо зовет Юнги. Лицо у Сокджина принимает такой вид, будто он готов развести ссору и громкую, а Чимин сейчас совсем не в том настроении, чтобы пропустить это мимо ушей. — Чимин-а, — повторяет он, уже строже, потому что они с Джином все еще смотрят друг на друга так, будто вот-вот зарычат. — Иди спать в мою комнату. Тэ еще там, но… Испепеляющий взор Чимина наконец смещается к Юнги, тут же смягчаясь. Он ворчит и запускает ладонь себе в волосы. — Хорошо. — Кровать Чонгука тоже свободна, — подает голос Джин, ведь он совсем, ну совсем не умеет считывать долбанное настроение. — Он… — Я слышал, — огрызается Чимин и разворачивается на пятках, с излишней силой захлопнув за собой дверь. Юнги добавляет ее к списку вещей, способных не пережить этот отпуск. — Паршивец, — говорит Джин, к удивлению Юнги, без особой злобы, и смотрит ему вслед. Затем снова опирается на локти, наклонившись вперед. — Может, он поменяется со мной. Или с тобой. Скорее всего, с тобой. Ему вообще не мешают эти тэхеновы… — он взмахивает рукой, — Тэхен. — Хм, — выдает Юнги и делает очередной глоток кофе, потому что боится сболтнуть «мне тоже», или «я бы спал с Тэхеном каждую ночь, если б можно было» или еще что-нибудь в таком, честном, роде. Сокджин же, кажется, принимает это за согласие, потому что демонстрирует ему довольную улыбку, хлопает по плечу и наконец-таки, наконец-таки меняет тему. Вскоре Сокджин возвращается внутрь, оставив Юнги наедине с рассветом, кофе и песней, над которой тот трудится вот уже четыре дня. Она… могла бы быть и получше. Он хочет сделать ее лучше. Он мог бы… ему нужно, наверное, попросить Намджуна взглянуть, только он никак себя не заставит пойти показать, пока нет. Может, через пару дней, если сам не разберется. (Он думает… Думает, беда в том, что он слишком много думает. Чересчур закручивает слова, насильно сцепляет фразы, которым рядом не место, думает, что… Что пытается юлить. Что он не честен, не правдив, не показывает себя настоящего, раньше это никогда не было проблемой. Он всегда старался писать от чистого сердца, все что в голову взбредет, без тормозов, без хождения вокруг да около истины. И дело не в… Песня не про Тэхена, но и не не про Тэхена и улыбку, от которой у Юнги в груди ноет, голос, от которого Юнги переполняет теплотой, о чувствах, которые он в Юнги вызывает, и… Юнги пока не готов, ему хочется держать сердце в сохранности, при себе, но песню эту чертову добить тоже хочется, а это… получается пока не очень.) Так что он корпит над ней какое-то время, а потом, расстроившись, еще немного — солнце уже взбирается выше по небу, из окна с той стороны раздвижной двери начинают доноситься голоса. Он слышит Сокджина, потом Намджуна, потом Хосока, и потом — звон, бряканье и зловещий грохот. Юнги замирает на полуслове, не зная, стоит ли сходить проверить. В итоге решает, что ни в коем случае. Его совсем не удивляет, когда спустя несколько минут дверь распахивается, и оттуда выныривает голова Хосока, солнечная улыбка на лице. — Утречко, — весело произносит он и, не дожидаясь ответного приветствия, продолжает, — Намджун нес завтрак, споткнулся и уронил все прямо в тот здоровый цветок у стола, Джин-хен очень разозлился. Говорит, его шедевр улетел коту под хвост и сегодня готовить он больше не будет. У Хосока между бровей залегает маленькая морщинка, а в улыбке чувствуется некое напряжение, но она все равно искренняя, яркая. Юнги вздыхает и закрывает блокнот, позволяя себе немного посочувствовать Сокджину. День у него начался не лучшим образом. Однако большего внимания сейчас заслуживает другой насущный вопрос. — Завтрак? — спрашивает он Хосока, и тот пожимает плечами. — Можно в кафе поесть, наверное, но в холодильнике еще столько всячины, из которой можно что-то состряпать, — говорит он. — А если еще невкусно получится, то хену это поднимет настроение. — Потому что мы будем страдать еще больше, и у него будет шанс позлорадствовать? — спрашивает Юнги и усмехается, когда Хосок кивает. — Ладно, допустим. Ты хочешь, чтобы я готовил? На удивление, Хосок качает головой. — Не. Только если сам не хочешь! Просто я нашел отвратный рецепт на нейвере и хочу его испытать, думал подключить Намджуна. Тогда мы сто процентов его завалим. — Хорошо, — говорит Юнги, хотя это не хорошо от слова совсем. Но готовить у него все равно настроения нет. И Хосок, наверное, не просто так сюда выглянул. — Зачем я тогда тебе? Улыбка Хосока становится виноватой. — Разбудишь детей? Юнги недовольно охает и откидывается на спинку. — Ты серьезно? Хосок целиком выходит на крыльцо, сложив руки в умоляющем жесте. — Ну пожалуйста? — Ох, пусть поспят до обеда. Если буду их будить, все равно столько же времени потрачу, — упрямо отмазывается Юнги. Нет, он ни в коем случае не ноет. — Хен… — а это уже нытье, с дополнением в виде одной из дурацких грустных мордашек Хосока. — Ну прошу, Джин-хен так обрадуется, когда увидит, как они едят эту гадость. Пожалуйста? Мин Юнги — крепкий орешек. Он не принимается за невыполнимые миссии, только потому что кто-то дует губки, делает грустные глазки и умоляюще тянет его за рукав. Не за просто так, по крайней мере. — Ты мой должник, — предупреждает он, стряхивая гадкие клешни Хоби и запихивая ручку с блокнотом в большой карман своей худи. — Я серьезно. Чонгук может мне врезать. Он уже избил Джин-хена. Ты мой должник и крупный. — Ах, ты такой бессердечный. Может, сделаешь это по доброте душевной? — спрашивает Хосок, но весело, шутливо, его лицо снова сияет. — Нет, — отвечает Юнги сухо и отпихивает его, вставая. Когда он выпрямляется, у него хрустит спина. Какой же он старый. Хосок смеется слишком уж громко и цепляет Юнги за плечи, утаскивая в дом. — Ладно-ладно. Хорошо, я твой должник, — он легонько сжимает хватку. — Спасибо, хен! Юнги строит недовольную рожу и ворчит себе под нос, но им обоим известно, что это он не всерьез. — Ты справишься, — говорит Хосок, отпуская его. Он показывает два больших пальца и старается, наверное, ободряюще улыбнуться, однако выходит скорее маниакально. Юнги закатывает глаза и отпихивает его в направлении кухни, притворяясь, что не лыбится в ответ. Сперва Юнги идет в комнату Чонгука, вооружившись телефоном и десятью отвратительно громкими будильниками, выставленными с интервалами в три минуты. Почему-то, невзирая на то, что наблюдал эту картину уже миллиард раз, Юнги не может удержаться от смеха, когда находит Чонгука распростертого по полу животом вниз. Руки лежат под головой, одеяло все еще частично на постели. Лампа стоит прямо, вот только абажур забавно перекошен. Юнги непременно делает снимок, а потом пару раз еще щелкает Чонгука. Руки у него слишком трясутся, и фото выходят не самыми лучшими, но и так нормально. За пределы группового чата они все равно не выйдут. Оставшись довольным результатом, он кладет телефон в паре шагов от Чонгука и направляется к своей комнате. Переступает порог и не особо удивляется, обнаружив Чимина и Тэхена в спутанном клубке из простыней, подушек и конечностей. С виду им очень жарко, потно и по-комфортному неудобно, и Юнги позволяет себе на три идиотских секунды задуматься о том, чтобы чуть отодвинуть Чимина и тоже прилечь. Как только три секунды истекают, Юнги присаживается на край кровати и пару раз пружинит, стягивая одеяло. — Эй, — зовет он излишне тихо; будить людей, пожалуй, не его конек. Тэхен сонно мычит, и это вообще не помогает делу. Ни это, ни то, как он морщит лицо, когда съезжает одеяло. Юнги проглатывает карабкавшийся по горлу звук. Снова пружинит, затем трясет Чимина за плечо. — Эй, — повторяет теперь намного громче. — Вставайте. — Иди на хер, — скулит Чимин Тэхену в волосы и, кажется, крепче его обнимает. Юнги не понимает, должно ли это вызывать в нем ревность. Возмущение, когда Тэхен сопит и жмется к Чимину ближе. Боль, потому что это не он проснулся с Тэхеном так в обнимку. Не понимает, странно ли, что он чувствует только нежность, счастье и легкую тоску, а еще немного хочет спать. — Ого, Пак Чимин только что ругнулся в прямом эфире, — бодро говорит Юнги, похлопав его по руке. Он смеется, когда Чимин резко вскидывает голову, ища взглядом несуществующую камеру. — Ох, — злится Чимин и падает обратно. — Иди на хер. — Эй, прояви хоть немного уважения, — произносит Юнги издевку-предостережение. Протягивает руку и вроде как шлепает Чимина по заднице. Он не уверен, они в таком клубке лежат. — «Иди на хер, хен». Не будь засранцем. — Идите оба на хер, — ворчит Тэхен. Голос срывается. Его интонация напоминает о доме. У Юнги перехватывает дыхание, и смешок выходит по-странному выбитым. (Юнги любит его. Его поражает порой в моменты, похожие на этот, что он любит Тэхена, любит так сильно, всем-всем своим сердцем, что страшно становится слегка. Очень.) — Ну-ну, — наконец восстанавливает дыхание Юнги. Снова их пихает. — Давайте, подъем. Завтрак почти готов. — Не хочу есть, — говорит Тэхен и пытается натянуть одеяло обратно. Юнги оказывается быстрее и придавливает его рукой. — Нет, хочешь. Вперед. Вставайте, или я позову Хоби и он на вас прыгнет. Ложь, конечно, но зато работает отменно. Кто-то мычит — на сей раз Юнги не разбирает, кто — но они начинают шевелиться, медленно, вяло и неохотно, распутываясь и потягиваясь, хрустя суставами. Чимин садится первым, щеки припухлые, жмурится и смотрит злобно. — Ненавижу тебя, — бубнит он, отлипая от Тэхена. Смех Юнги перетекает в шипение, когда Чимин вгоняет костяшки пальцев ему в бедро, используя его, как опору, и выбирается из кровати. Юнги понимает, что он просто в дурном настроении, что проснуться против воли дважды — отстойно, но все равно не такой добрый, чтобы позволить ему прошаркать из комнаты прочь, не ущипнув со всей силы за бок. К его чести, Чимин только корчит рожицу и бубнит нечто нелестное под нос. Юнги фыркает и отмахивается. К моменту, когда он разворачивается обратно, Тэхен уже по новой зарылся в одеяла и подушки с головой. Вообще скрылся, только пучки волос торчат во все стороны. — Ну, прекращай, — говорит Юнги. — Тэхен-а. Последовавший ответ выходит слишком заглушенным, отдельных слов не распознать, но возмущенный тон слышно отчетливо. И Юнги… Юнги жалеет, что Чимин ушел, потому что ему… Ему хочется сделать глупость. Хочется лечь у спины Тэхена. Хочется гладить Тэхена по волосам, пока он снова не заснет или не проснется полностью. Хочется чувствовать его сердцебиение ладонью. Хочется дышать в унисон, медленно и размеренно. Хочется прижаться губами к его затылку. Просто… хочется. Очень сильно. — Ладно, — говорит он, пожалуй, чересчур долго промолчав. Голос его вдруг слишком грубый, а ноги вдруг слишком неуклюжие, пока он поддается этой глупости, нерешительно укладываясь рядом с Тэхеном. Юнги поворачивается на бок и глядит ему в затылок. Рука на мгновение зависает над его бедром, но потом ретируется, он зажимает ее между колен. — Ладно, — повторяет он тише. — Тогда мы пропустим завтрак. Юнги не может ничего с собой поделать и отсчитывает секунды тишины, прежде чем Тэхен медленно заерзает и оглянется через плечо. Он квелый, местами лохматый, невыспавшийся и красивый. — Это уловка, — говорит Тэхен, сдвинув брови и растерянно нахмурившись. — Ты пытаешься меня развести. — Нет, — отвечает Юнги, но тут же зажимает губы, потому что хотел сказать «да», или «ну конечно», или «и как, работает?», но вместо этого говорит правду. Ему интересно, понимает ли это Тэхен. Делает вдох. — Нет, не пытаюсь. Тэхен смотрит на него с подозрением, затем медленно переворачивается на бок — полностью лицом к Юнги. Это как удар ниже пояса — чувствовать на себе целиком вес его взгляда, напряженно блуждающего по лицу. Юнги требуется вся его воля, каждая капля храбрости, чтобы не закрыть глаза, чтобы не отвернуться, не спрятаться. Требуется каждое все, чтобы быть честным хоть в такой глупой мелочи, в этом крошечном мгновении, только ради Тэхена. — Ты пропустишь завтрак со мной, — уточняет Тэхен, и Юнги кивает. Он разрывает зрительный контакт лишь на секунду, когда мельком улавливает движение: пальцы Тэхена сжимаются на простыни, но вмиг расслабляются, стоит взгляду Юнги скользнуть вниз. Когда он снова поднимает глаза, Тэхен до сих пор внимательно смотрит, но уже как-то нежнее. Он открывает рот, собираясь что-то сказать, затем, видимо, передумывает и закрывает. Юнги ждет. — Тебе не стоит пропускать завтрак, хен, — говорит он, в конце концов, улыбаясь украдкой. Юнги хочет его поцеловать. Движение плечом и ответная улыбка едва ли сходят за равноценную замену, когда ему хочется прильнуть ближе и ощутить губы Тэхена на своих. — Не стоит, — говорит Юнги, — но спать мне нравится больше, чем есть, знаешь ли. Так что, — он снова ведет плечом. Тэхен смеется низко и как-то сипло. — Да, я знаю, — его пальцы скользят по одеялу в ленивом беспокойстве. Юнги с большим трудом не тянется к ним, успокаивать. — А нравится ли тебе что-нибудь больше, чем спать? — Лишь немногое, — отвечает Юнги со всей серьезностью, будто это некий секрет. Что-то зажигается в глазах у Тэхена. У Юнги желудок от этого сходит с ума. — Музыка? — спрашивает Тэхен. — Музыка, — Юнги соглашается. — Кофе? — Нет. Даже рядом не стоит. — Издеваться над Джин-хеном? Юнги испускает смешок. — Да, иногда. Улыбка Тэхена становится шире. — Выступать? — Обычно — да, — «если я до смерти не нервничаю», умалчивает он, потому что такого уже давно не случалось, вообще-то. Тэхен тихонечко мычит, словно все равно его слышит. — Твой пес? — Да, — отвечает Юнги, и улыбается шире, и ярче, и так глупо, как делает всегда, когда вспоминает Холли, — он самый лучший пес на всем белом свете. — Как скажешь, — Тэхен громко смеется. Юнги уже хочет завозмущаться из-за скепсиса в его голосе, хочет шутливо вступиться за своего малыша, умного, милого, послушного и… Тэхен поднимает руку, его пальцы медленно и так болезненно нерешительно сжимаются на рукаве Юнги, что все слова чахнут на языке. — Я? — спрашивает Тэхен, достаточно беспечно, достаточно невсерьез, давая Юнги шанс избежать ответа, вывернуться, и… — Да, — хрипит Юнги, слишком серьезно, слишком твердо — слишком, и мгновенно начинает паниковать, начинает копаться в мыслях, ища, что бы добавить, чем бы продолжить, но… Впервые в жизни все слова пропадают из головы, и у Тэхена, видимо, тоже, потому что он смотрит на Юнги, приоткрыв губы, глазами огромными, удивленными, словно не знал, не ожидал… — Да, — повторяет Юнги, тише и медленнее, и хмурится, ведь никогда до сего момента не думал, как, должно быть, Тэхену было больно не знать в глубине души, что ответ на его вопрос будет таким; не ожидать, что Юнги это скажет. Он… не думал. Юнги изучает лицо Тэхена, напряженно вглядывается, блуждает взглядом по линиям, и находит… думает, что находит… — Ты думал, я скажу нет? — спрашивает, просто чтобы убедиться, и находит подтверждение в том, как Тэхен закусывает губу. Юнги знает, что Тэхен его любит, и ему никогда не приходило в голову, что Тэхен может не знать о взаимности этого чувства. Может не знать, что Юнги любит его тоже, даже не в романтическом смысле. Юнги смотрит на Тэхена мгновение, затем делает глубокий вдох. — Ты мне нравишься, — говорит, потому что слова важны. — Очень нравишься, — говорит, потому что считает, что храбрости хватит только на сейчас, и накрывает ладонью пальцы Тэхена на своем рукаве. — Нравишься больше, чем сон, — говорит, твердо и так уверенно, игнорируя сильное желание отвести взгляд, желание отвернуться и уйти, желание не открывать сердца, держать при себе, где никто не дотянется. — Ты нравишься мне, Тэхен-а, — говорит, уже мягче, потому что у Тэхена на лице читается только растерянность, неуверенность, и Юнги не знает, что еще сделать. — Не… не забывай об этом, — добавляет, чувствуя себя глупо, ведь на самом деле хочет сказать «не сомневайся в этом», что в разы лучше. Пальцы Тэхена шевелятся под рукой Юнги, крепче сжимая ткань. Нечто проносится по его лицу, слишком быстрое и слишком сложное — не прочитать — и исчезает. Между ними повисает тишина, Тэхен подыскивает слова, нахмурившись. Юнги слышит, как дом живет своей привычной жизнью вдали от них — слышит бряцанье Намджуна и вскрики Хосока, как Джин и Чимин обсуждают свои разногласия, как Чонгук жалуется на будильники. — Хорошо, — говорит Тэхен наконец. Покусывает губу, размышляя. Юнги ждет. Когда тот продолжает, то выговаривает слова в той самой осторожной манере, какую использует, если боится сболтнуть лишнего, боится, что его не так поймут. — Не забуду. Я тебе нравлюсь. — Отлично, — отвечает Юнги, потому что не знает, как еще показать, что его не волнуют формулировки, неточные они или спутанные; он всегда понимает, что Тэхен имеет в виду. Лучшее, что приходит на ум, это осторожно, ободряюще сжать его руку. («Я тебе нравлюсь», сказал Тэхен, и это…ну. Даже близко не стоит рядом с тем, что Юнги на самом деле испытывает, но лицо его бросает в жар и пульс сбивается, когда Тэхен это повторяет сам. Он не в порядке.) — Все еще хочешь пропустить завтрак? — спрашивает Юнги спустя какое-то время, потому что… Хоть он и сказал, что не прочь пропустить, но ребята, скорее всего, скоро за ними придут. Уголки губ Тэхена дергаются, будто он знает, о чем Юнги думает. — Да. Но мы не станем. Юнги моргает. — Ты… нет, если тебе правда хочется поспать… — Не хочется. — Тогда если ты не голоден… — Голоден. — А…? — Юнги замолкает, слова таят на языке, когда он видит, как губы Тэхена изгибаются в кривоватой улыбке, такой застенчивой, нервной и нежной. Тэхен переворачивает руку, лежащую под его, соединяя их ладони вместе. — Вот почему. Мне так нравится, — он переплетает их пальцы. Снова подыскивает слова. — Вот так… здесь и сейчас, с тобой. Нравится. Не хочу уходить. Хочу остаться и… — он закусывает щеку изнутри, пожимает плечами, — просто. Хочу остаться здесь с тобой. Юнги… дышит. Смотрит на Тэхена и дышит, очень сильно пытаясь оставаться… нормальным. Спокойным. Человеком. Думает, у него получается. — Ох, — произносит, а затем, — черт, — потому что нет, он вообще собой не владеет. Тэхен, к счастью, звонко хохочет и подносит их руки к щеке. — Черт? — Я… да, — Юнги сглатывает и пытается собрать разлетевшиеся мысли в нормальное предложение, но ладонь Тэхена теплая, а щека мягкая, и Юнги… жарко. Слегка. Очень сильно. Он никогда… Он думал об этом, конечно — а как иначе-то? — но никогда по-настоящему, не мог вообразить даже, не давал идее развиться… — Черт, — повторяет Юнги хрипло. Слова вылетают, дурацкие, спутанные. Ему все равно. — Останься. Мы останемся. Здесь. Вот так. Ты и я. Завтрак все равно отстойный. Хоби и Намджун готовят, будет отвратительно. Тебе… Нам лучше не идти. Тэхен улыбается так широко, что у глаз собираются морщинки. Юнги чувствует. Его улыбку. Тыльной стороной ладони. Чувствует кожей уголок его рта. (Юнги влюбляется медленно, безумно медленно, а потом, судя по всему, целиком и сразу. Будто часами карабкается по длинной-длинной лестнице, чтобы в конце сигануть с крыши в бассейн. «Черт», думает он, пульс так громко стучит в ушах, что он чуть не пропускает мимо ушей слова Тэхена. Черт.) — Чимин, вообще-то, очень рассердится, когда узнает, что его ты выгнал, а сам остался со мной пропускать завтрак. — Ну и что, — бормочет Юнги, хотя Тэхен прав. Чимин рассердится и, наверное, мгновенно, учитывая то, как для него начался день. — Я могу его побить. — Ты такой странный, — просмеявшись, говорит Тэхен, как будто сам обычно не страннее Юнги раз в десять. Хотя понять его тут можно. Обычно он лучше следит за языком. — Точно, — отвечает он, ибо ничего другого на ум не приходит, и согласие вызывает у Тэхена тихий смешок, дыхание мягко проносится по запястью. — Не бей Чимина, — он медленно садится, сбрасывая одеяло. Юнги хмурится, но усаживается следом. — Если ты побьешь его, мне придется побить тебя. У нас с ним обещание. Они все еще держатся за руки, хотя те и лежат теперь у Тэхена на коленях. Тэхен одет в свою нелепую шелковую пижаму. Она прикольная, гладкая под кожей, и Юнги уже хочется забрать ее себе. — С тобой я тоже могу справиться, — говорит Юнги чуть запоздало, потому что Тэхен держит его руку и улыбается так слишком, и у Юнги просто отнимается язык. — Может быть, — Тэхен тянется второй рукой и большим пальцем проходится по пирсингу у Юнги в ухе, затем зажимает один между ногтей. — Низковат ты только, хен. Юнги недовольно корчится и смахивает его руку. Он не понимает, как они к этому пришли, как разговор завернул в это русло. Он должен был уговаривать Тэхена позавтракать. — Молчи, не низкий я. — И худенький, — добавляет Тэхен, словно не слыша. — Растущему организму нельзя пропускать завтрак, особенно если он любит подраться. — Нормально все со мной, — мягко огрызается Юнги, изо всех сил стараясь выглядеть сурово. Не знает, выходит ли. — Мой организм давно сформировался, и дерусь я грязно. — Да, локти у тебя острые, больно бьют. Колени тоже, — Тэхен обнажает зубы в улыбке и проводит по волосам Юнги, ероша их, прочесывая и, наверное, путая до ужаса. — Но. — Но? — спрашивает он спустя мгновение. Он позволяет Тэхену немножко побаловаться с его прической, потом снова сбрасывает его ладонь, и еще раз, когда тот пытается прорваться с двумя пальцами. Они все еще держатся за руки. (Юнги думает, что пора бы уже привыкнуть к ощущению руки Тэхена в его, но он не может. Не может.) — Но… я тебе нравлюсь, — говорит он, и на сей раз кладет свою дебильную руку Юнги на затылок, притягивая ближе, притягивая к себе, притягивая, притягивая, пока они не стукаются головами. Юнги чувствует себя… потерянным. Потерянным, бездыханным, загнанным в угол, будто земля уходит из-под ног и… Ладно, так или иначе, он успокаивается, повинуется Тэхену и не шевелится, почти не дышит. — Ты мне нравишься, — соглашается он на выдохе. Тяжело смотреть на него вот так близко, но невозможно отвести взгляд. Земля все уходит, кренится. — Нравлюсь больше, чем сон, — говорит Тэхен. Его рот так интересно формирует слова. Юнги почти уверен, что сперва влюбился в форму его слов, затем в движения губ, и напоследок уже в слова сами. — Нравишься больше, чем сон, — отвечает Юнги. — Молодец. Ты запомнил, — без издевки или сарказма, только с нежностью. Пальцы Тэхена сильнее сжимаются как на руке Юнги, так и на шее. Глаза неотрывно смотрят. Такое внимание, пожалуй, обескураживает. — Ты любишь сон, — просто говорит он, безумно тихо, и Юнги понимает, к чему он клонит. — Да, — бормочет. Тэхен это не Чонгук. Он не всегда такой наивный и рассеянный, каким кажется. И всегда умел складывать дважды два, касательно… касательно эмоций, касательно людей…и… И Юнги не может… так. Не с глазу на глаз, не когда у Тэхена взгляд такой открытый, но нечитаемый в то же время. Он закрывает глаза и отстраняется, роняя голову Тэхену на плечо. — Да, люблю. Лбом чувствует вибрацию от его низкого «хм». Пробирает до костей. Он хочет превратить это в музыку. (Вспоминает, что уже превращал.) — Хен, — доносится мягко. Тэхен снова трогает его проколы, но в этот раз Юнги не отмахивается. Он кряхтит. — Хен, мы можем пойти поесть. Все в порядке, — Тэхен укладывается щекой ему на макушку. Юнги чувствует ухом его вздох. Чувствует подушечку большого пальца, выводящего дорожки. — Нет, не в порядке, — говорит Юнги. — Я… так не пойдет. Ты… Для меня, ты… — слоги срываются, проваливаются. Он вообще не понимает, куда их несет. Не понимает, что творит. Едва осознает, что хочет сказать. Тэхен снова хмыкает, в этот раз тише. Задумчивее. Юнги интересно, действительно ли он так спокоен, как кажется, потому что если да — то это нечестно. Юнги не в себе. Юнги переполняют эмоции, он словно вот-вот разорвется на части от их давления, не сумев удержать. Юнги не хватает смелости в таких вопросах, хотя чертовски хочется, чтоб хватало. Просто это… намного сложнее, чем он себе представлял, когда мечтал в одиночестве в студии, прокручивал в голове поздней ночью, когда укладывался рядом с Тэхеном, глядя ему в затылок. Дыхание Тэхена у виска возвращает его к реальности. — Все правда нормально, хен. Нормально. Позже — нормально. Сейчас — нормально. Когда угодно. — Черт, — говорит Юнги, — Тэхен. Он чувствует слабое касание где-то сбоку, и Тэхен подает голос, так близко, прямо в макушку. Будто целует. Юнги становится больно. — Да. Я здесь, хен. И буду здесь. Или там. Где бы ты ни был, где бы ни хотел меня видеть. Я могу подождать. Юнги больно. Это слишком. — Ты иди, — хрипит он наконец, но не отпускает его руки, не убирает голову. — Иди, поешь. Черт. Я скоро тоже приду. Я… Чонгук. Надо разбудить его. «Прости», хочет сказать он, но понимает, что Тэхену не нужны извинения. Понимает, что не за что извиняться. Но слово все равно формируется где-то на языке. — Хорошо, — так легко, так просто говорит Тэхен. Будто все действительно хорошо, когда на самом деле это вообще не так. (Или, может быть, так. Может быть, Юнги просто… тупит. Может быть, это процессы в его голове дурят его без причины, вселяют чувство, будто он постепенно умирает. Дурацкие процессы так часто с ним это делают.) Пальцы на ухе перебираются выше, приглаживают ему волосы и исчезают. Юнги так хочет, чтобы они вернулись. Он поднимает голову, открывает глаза, но не сводит взгляда с их рук, все еще легонько переплетенных. Слушает слабое дыхание Тэхена, его тихие слова. — Все нормально, хен, я займусь Чонгуком, — Юнги представляет, как он улыбается. — Не переживай. — Ты слишком хороший, — вылетает у Юнги вместо «я люблю тебя, я так давно люблю тебя, тебя и абсолютно все в тебе», он отпускает его руку. Откидывается обратно на кровать и накрывает глаза локтем. Дышит в изгиб. Не может смотреть. — Я… подойду через минуту. Он чувствует, как Тэхен начинает шевелиться, перелезает через Юнги, хотя так дольше, неудобнее, куда легче было бы слезть с его стороны кровати. Но не то чтобы Юнги против. Тэхен касается его бедра, накрыв ладонью то место, где Чимин оставил синяк. Замирает над ним, заколебавшись на мгновение, затем целиком спускается на пол. — Не засни только, — спокойно предупреждает Тэхен, потрогав его за лодыжку, с улыбкой в голосе, и пропадает за дверью. Юнги выдыхает весь имевшийся в нем воздух. Его сердце остается нетронутым, в безопасности, но впервые в жизни он об этом жалеет. Завтрак, как и ожидалось, выходит отвратным. Сокджин с удовольствием поносит еду, Хосок с удовольствием шумно оправдывается и утешает Намджуна, который, кажется, вообще смирился с ситуацией и просто про себя веселится. — Там все так непонятно было! — продолжает отнекиваться Хосок, будто не нарочно подобрал такой рецепт. — И на картинке выглядело красиво! Юнги ковыряется в тарелке и морщится, если уместно, стараясь не бросать взгляды на Тэхена, который висит на Чимине и хлопает Чонгука по спине, когда тот давится куском мяса. Затем он выпадает на какое-то время, на автомате кладя в рот наименее подгорелые, пересоленные или затонувшие в неизвестном соусе кусочки, и возвращается к реальности только тогда, когда Намджун трясет его за плечо. — Что, — моргает он. — Ты в порядке, хен? — спрашивает Намджун. Юнги смотрит на него непонимающе. — Просто… Хоби уже пять минут подсовывает тебе в тарелку горелые ошметки, и ты даже не замечаешь. Юнги моргает, глядя на обугленную кучку чего-то, сложенную с ближнего к Хосоку края, затем медленно поднимает взгляд и щурится. — Это так ты возвращаешь мне одолжение? — медленно цедит. Хосок слишком сильно смеется, чтобы быть в состоянии ответить. — Серьезно? — Ах, ладно тебе, хен, — выдавливает он сквозь смех. — Ты справился только с двумя. Я знаю, что Тэ разбудил Гука. — Он уселся на меня и придавил лицо подушкой, — жалуется Чонгук, тыкая в комок риса, который одновременно хрустит и хлюпает. Юнги понятия не имеет, как Намджуну это удалось. — Я чуть не помер. — Я руководил процессом, — отвечает Юнги, не сводя взгляда с Хосока, пока Чонгук и Тэхен отвешивают друг другу шлепки у Чимина за спиной. — Да я уже почти проснулся тогда, — вставляет Чонгук в перерывах перепалки, ведь он хороший парень. — Благодаря будильникам хена. Иначе бы точно умер… ты что, укусил меня…? — Все равно, — перебивает Чимин, наклоняясь вперед, чтобы ему не прилетело, — это не совсем считается. Юнги-хен разбудил двоих с половиной, а не троих. Юнги недовольно хмурится, и Чимин очаровательно ему улыбается. Хосок кивает и снова хохочет. — Видишь? Так что я понижаю твое одолжение до среднего размера, хен. Уж прости, — он хлопает его по плечу. — Есть уже что-нибудь на уме, кстати? Юнги открывает рот, чтобы сказать: «да, хватит меня лапать», но Сокджин его опережает. — Как насчет того, о чем мы недавно говорили? — спрашивает он и излишне многозначительно шевелит бровями. Лицо у Юнги озадаченно кривится, и Хосок с Чимином разражаются смехом. Намджун, к счастью, тоже не понимает прикола. Тэхен и Чонгук дергают друг друга за волосы и не обращают внимания. — Ну, то самое, — выразительно говорит Сокджин, когда Юнги не отвечает, словно это что-то проясняет. — Совсем недавно обсуждали. Помнишь? — Нет…? Ты о чем вообще? — спрашивает Юнги, но как только слова слетают с языка, он тут же осознает, о чем Джин ведет речь. Но уже слишком поздно. — Ты… боже мой, — Сокджин раздраженно вздыхает. — То… ай, ладно. Сон. И комнаты, — он показательно глядит в сторону Тэхена и Чонгука, скалящихся друг другу на слабо. На секунду Юнги отвлекается, думая, что у Чонгука явное преимущество в размере зубов. — Комнаты? — спрашивает Хосок. Затем: — Ааа. Ты же в большой… Ааа, — он задумчиво кладет ладонь на подбородок. Юнги старается не играть желваками, не испепелять Сокджина злобным взглядом, не смотреть мельком на Тэхена — чтобы узнать, слышал ли он. — Ты хочешь поменять комнату? — уточняет Чимин, меж бровей у него залегает морщинка, и Тэхен наконец обращает внимание. Юнги толком не может прочесть сложное выражение на его лице, и от этой неизвестности втягивает плечи, сутулится немного, зажимает пальцами рот. — Нет, — говорит, но слишком тихо, слишком неразборчиво за клеткой из собственных пальцев, и Сокджин опять не считывает настроение. — Да, — отвечает Джин Чимину, да так громко, так отчетливо, ведь у него, в отличие от Юнги, на губах не лежат руки. — Мы обсуждали это утром, как раз перед тем, как ты вышел и злобно хлопнул дверью. И потом еще тоже. И Юнги понимает, понимает, что Сокджин желает ему добра, понимает, что для него это просто… очередное разруливание разногласий, разрешение конфликтов, снятие напряжения, они всегда стараются решать проблемы по-взрослому, словами, говоря друг дугу о своих нуждах, но… Но рука Чимина ложится Тэхену на колено, сжимает слегка, и пальцы Чонгука ныряют в волосы Тэхена на затылке, и ни один из них не смотрит Тэхену в лицо, но… Такое ощущение, что они пытаются его успокоить. Такое ощущение, что они знают — мысль, что Юнги не хочет спать с Тэхеном, причиняет ему дискомфорт, боль, сильную боль, и Юнги смотрит, внимательно смотрит, и… Рот Тэхена складывается в улыбку, нижняя губа зажата между зубов, но плечи напряжены, дрожат, и он не глядит на Юнги, и… И слова даются с трудом, но они важны, и… — Нет, — говорит Юнги, все еще слишком тихо. Зато Намджун смотрит на Юнги, так, словно видит его насквозь. И может, так и есть, потому что он слабо кивает и ободряюще улыбается, вскидывая брови, как бы говоря: «громче, нужно сказать громче», и обычно для Юнги это унизительно, обычно он упрямится ему на зло, но в этот раз… все иначе. Так что Юнги выдыхает в большой палец и старается побороть желание сжаться в комок. — Нет, — повторяет Юнги, убрав руки от лица и повысив голос; он едва не вздрагивает, когда тот срывается. И этого все еще недостаточно, потому что Сокджин до сих пор чешет языком, без умолку, и Юнги любит его, правда любит, но. — Хен, — перебивает Юнги со всей решительностью. — Хен, хватит, помолчи хоть… Пожалуйста. Просто. Все не так. Я не хочу. Сокджин моргает. Пару раз открывает и закрывает рот. Морщит нос. — Что не хочешь? Теперь все смотрят на Юнги, ждут, наблюдают. От такого внимания у него кожа покрывается мурашками и пересыхает в горле. — Что не хочешь? — снова подталкивает Сокджин. Скрывать нетерпение у него получается не очень, и Юнги бы это рассмешило, если б он не чувствовал такое сильное, до боли в костях, напряжение. — Не хочу меняться, — наконец удается выдавить Юнги. Он не поднимает взгляд и не блуждает им по комнате, просто пялится на кучку горелой еды у себя на тарелке. — Я не хочу менять комнату. Не нужно видеть, чтобы понять — Джин хмурится. — Да ну? Серьезно? — Серьезно, — говорит Юнги, сжав кулаки на коленях. — Это потому что Намджун храпит? — спрашивает он и щурится, не обратив внимания на возмущенный вскрик Намджуна. — Да все уже не так плохо, ты чего. — Нет, — Юнги резко качает головой. Кто-то касается его лодыжки под столом, но он не знает, кто, и от этого ему становится неуютно. Он ерзает и подбирает обе ноги под себя. Сидеть на стуле ровно — все равно дурацко. — Мне просто, просто не хочется меняться. Ни с кем. — Ха, — произносит Сокджин, и на мгновение повисает тишина, ни звука, только сердце Юнги грохочет у него в ушах. — Ха, — повторяет он, и затем, скептично: — Ну, как скажешь, — и возвращается к ковырянию в тарелке, будто это ерунда. Такая простая мелочь. (Может, так и есть. Может, это мелочь. Может, разговаривать — не должно быть сложно, может, Юнги не должен чувствовать себя так выжато и пусто, когда слова слетают с его языка. Может, может, может. Может, будь он кем-нибудь другим.) — Ага, — говорит Юнги, не зная что еще добавить. Сокджин уже не обращает на него внимания; он обращается к Намджуну и сетует на отвратительный рис. — Что ж… ну ладно, раз ты этого не хочешь, — говорит Хосок, который все еще обращает внимание, с легкой вопросительной ноткой в конце. — Я, кстати, не против, если тебя это так беспокоит. — Нет, — коротко отвечает Юнги и продолжает есть. Еда горелая, уже остывает, и он не голоден, но надо же чем-то себя занять. Он слышит, как Чимин с Чонгуком переговариваются на другом конце стола. Не хочет знать, о чем. Не хочет знать, до сих пор ли Тэхен избегает его взгляда. — Я… я придумаю что-нибудь другое, — выдавливает. Он совсем не задыхается. — Хорошо, не торопись, — отвечает Хосок и касается его своим плечом. Он никак не реагирует, когда Юнги вздрагивает и отстраняется, лишь покидает его личное пространство. Иногда Хоби прекрасно его в этом понимает. — Только, пожалуй, не проси меня больше готовить. — Да уж, — усмехнувшись, говорит Юнги. Возможно, даже искренне. Но только возможно. По крайней мере, очень близко к тому. — Не. Ни в коем случае. Хосок хохочет так, словно Юнги только что ужасно классно пошутил, прям заливается, пока Намджун не вскидывает брови, а Сокджин не спрашивает требовательно, что смешного, и Чимин тоже начинает смеяться. Смех у Хоби всегда был заразительным, всегда освещал все вокруг, делал чуточку ярче. Юнги вдруг понимает, что улыбается и… наверное, это и было целью. Однако никто особо не удивляется, когда вскоре Юнги уходит из-за стола. Слишком уж хорошо они его знают, слишком хорошо считывают эмоции, язык его тела с неестественным позами, когда… Когда. (Тэхен поднимает взгляд, но лицо у него непроницаемое. Не… не отстраненное. Просто непроницаемое. Юнги… не знает, как к этому относиться.) Иногда Юнги видит сны. Не часто, не во время изматывающих туров или промоушенов, когда он валится на кровать без задних ног, отключаясь на одном вдохе и просыпаясь на следующем. Но иногда, когда расписание не такое забитое и можно поспать подольше, Юнги видит сны. О доме. О награждениях. Сны, в которых он застревает в шахте лифта. Сны о дожде и бабочках. Сны, в которых выпадают зубы. В которых гонится за чем-то, но никак не приблизится, как бы быстро он ни бежал. Сны о вещах мирских, знакомых и скучных и сны чудные, сюрреалистичные и беспокойные. Иногда ему снится Тэхен. Иногда это тело Тэхена, он скользит по нему руками и прижимается губами к бедру. Иногда это улыбка Тэхена, он смешит его до икоты или пока сил смеяться уже не останется. Иногда снится все вместе, или нечто совершенно иное, о звуках и прикосновениях, о приобретениях и потерях. Иногда ему снится Тэхен, и он просыпается с болью, тянется, хочет еще, потому что это сон. Не реальность. Вот только. Только он переживает остаток утра и часть обеда, затем забирается в постель подремать, пока остальные занимаются своими делами, и видит сон. Во сне Тэхен касается носом его щеки, обнимает за талию и смеется в ухо, пока они мчатся по трубчатой горке вниз с небоскреба, и просыпается... Просыпается, задыхаясь. Просыпается и чувствует чей-то вес на боку, и тепло у плеча, и перебирающие пальцы у себя в волосах. Просыпается, а Тэхен полу-лежит рядом с ним и тихонько мычит, зависнув в телефоне. Просыпается с Тэхеном, который оглядывается, когда Юнги невольно издает тихий звук, больше похожий на хрип, и замирает, но не отстраняется. — Привет, — говорит Тэхен. Юнги... не знает, что с собой делать. Не знает, сон ли это. Наверное, все же нет? Но. (Но у Юнги уже были довольно реалистичные сны с Тэхеном, он просыпался, уверенный, что в эти смутные минуты пробуждения он был рядом, и...) — Все нормально, — говорит Тэхен, когда Юнги не отвечает, затем хмурится. — Нет, подожди. Нормально же? Можно? — и отчего-то Юнги понимает, что он спрашивает про близость, про то, как прижимается к Юнги, перекинув руку ему через плечо, запустив ее в волосы. — Я... да. Да, нормально, — хрипит Юнги, потому что это нормально. Потому что он словно в одном из своих многочисленных снов. Тэхен кивает и продолжает водить пальцами, что (видимо?) и разбудило Юнги. Он откладывает телефон и одаривает Юнги очень долгим взглядом. — Я не... понимаю, — говорит в итоге. С заминкой, натянуто, будто неуклюже срывает еще не поспевшую клубнику. — Тебя, то есть. Временами. Или понимаю, но... сбиваюсь с толку, потому что я знаю, но не знаю. Юнги делает резкий вдох. — Тэхен... — Погоди, погоди, — умоляет Тэхен, и Юнги понимает, что он боится потерять нить своей мысли в чужих словах. Он закрывает рот. Ждет. — Послушай, — говорит Тэхен. — Послушай, хен. Все нормально. Помнишь, что я сказал? Сейчас или потом, без разницы. Я могу подождать, не важно, сколько. Где угодно, когда угодно, все в порядке. И я все еще... Да. В порядке. "Нет, не в порядке", думает Юнги, только вот то, как Тэхен на него смотрит, говорит об обратном. Почему-то. — Просто. Просто мне. Мне кажется, ты хочешь мне сказать? — пальцами задевает висок Юнги. Сводит брови вместе. У Юнги дергается рука. — И я тоже хочу тебе сказать, но мне кажется, что ты хочешь сделать это первым? Ничего страшного. Мне не принципиально. И вообще, даже немножко страшно. Слова теперь вылетают быстрее, все еще осторожные, но одно за другим, округлые, с интонацией, не такой ровной. Уже больше похоже на Тэхена. Больше похоже на дом. (Слова Тэхена всегда напоминают о доме, даже на стандартном диалекте, даже на диалекте Тэгу и кривом Кочхане, даже если это сценарий, лишенный частички его. Даже тогда голос Тэхена напоминает о доме, глубокий и теплый, и...) — Я... правда. Все в порядке. Просто хочу, чтобы ты знал. Иногда я не понимаю и теряюсь, но все в порядке, хен. Если тебе страшно, или если мне страшно, или если тебе хочется или не хочется сказать, это нормально. Если ты хочешь или не хочешь сменить комнату, это нормально. Если... — Не хочу, — перебивает Юнги, торопливо, излишне громко, потому что он уже говорил это и повторить теперь легче. А еще он хочет, чтобы Тэхен это знал. Ему нужно, чтобы он знал. — Не хочу я меняться комнатами. Только если ты не хочешь. Я хочу... У Тэхена по-прежнему раскрыт рот, запнувшийся на полуслове. Он закрывает его и ждет, когда Юнги договорит. Подбадривает, легонько ущипнув за самый краешек уха, когда тот молчит, тихо посмеявшись над недовольным ворчанием и неохотной улыбкой Юнги. — Хочу с тобой спать, — говорит он наконец после очередного щипка. Тэхен глазеет на него сверху-вниз. Глаза у него, как глаза, не солнца, там, или звезды, но такие они знакомые и красивые, и Юнги их любит. — Хочу. Мне понравилось... просыпаться. Тэхен склоняет голову вбок. — Ты ненавидишь просыпаться. — Да. Но мне понравилось просыпаться рядом с тобой, — говорит. Слова вязкие, впитывают в себя слишком много чувств, перед тем, как слететь с языка. — Сегодня утром и сейчас. Понравилось. Это... приятно. Приятно лежать с тобой... вот так. Тэхен выдыхает. Наклоняется вперед, затем отстраняется. Выпутывает пальцы из волос Юнги и кладет их ему на шею, тяжелые, теплые. — Я нравлюсь тебе больше, чем сон, — говорит Тэхен. — И тебе нравится просыпаться и видеть меня. Ты не хочешь менять комнату. Хочешь... хочешь засыпать и просыпаться рядом со мной. Хочешь остаться со мной. Так? — Так, — эхом отзывается Юнги. В руке он сжимает свитер на спине Тэхена и не понимает, когда только успел. Не думает, что Тэхен вообще заметил. — Так, — произносит Тэхен и закусывает губу. Беспокойно гладит большим пальцем за ухом у Юнги. Ему правда страшно, вдруг понимает тот. Так же страшно, как ему самому, только разница в том, что Тэхену лучше удается это скрывать. — Хорошо, — говорит Тэхен и кивает. Впервые отводит взгляд от Юнги. Нервничает. — Это все, что я... — А чего хочешь ты? — перебивает Юнги, потому что... он никогда не спрашивал, а должен был. Это важно. — Ты хочешь сменить комнату? — Нет, — отвечает Тэхен мгновенно, решительно. — Нет. Когда ты... когда Джин-хен сказал... было больно, думать, что ты, возможно, хотел. Мне очень не хотелось. Я говорил тебе, хен, мне нравилось, нравится, я... — он качает головой. — Не меняйся. Останься здесь. — С тобой, — уточняет Юнги. Тэхен кивает. — Со мной. — Хорошо, — спокойно говорит Юнги, словно пульс не скачет как бешеный, и в груди не болит, и ком не встает в горле. Тэхен рядом и хочет, чтобы он остался, и трогает его так нежно, и. — Знаешь, а ты прав. — Я...ох. Да? — спрашивает Тэхен, любопытство смешивается с волнением. — Да. Насчет того, что сказал сейчас, — дышать тяжело, говорить уж тем более, но Юнги... должен. Обязан. И хочет. — Я хочу сказать тебе. Хочу сказать вслух. Ты прав. — Ох, — произносит Тэхен, и отчего-то Юнги смеется, хрипло и беспомощно. — Черт, — вырывается сквозь непрекращающийся хохот. — Черт, мне страшно. Здесь ты тоже прав. Мне так страшно это произнести, и... Что, если это не взаимно? И что, если взаимно? Тэхен молчит, пожевывая губу. Сжимает в руке затылок Юнги, и у того закрываются глаза, расслабляется хватка на свитере. Тэхен ждет, ждет, ждет. Юнги думает, как долго он его ждал, зная-но-как-бы-не-зная, боясь, притворяясь, но ждал. Он больше не хочет заставлять его ждать. — Тэхен-а, — бормочет Юнги и открывает глаза. Он тонет, проваливается в пустоту, лопается, расплывается, ему больно. Чувствует себя слишком открытым и уязвимым под пристальным взглядом Тэхена. Бесстрастным, но только лишь с виду. А сейчас намного легче смотреть в глубину. — Пообещай, что все будет хорошо, когда я это скажу. Губы Тэхена кривятся в крохотной улыбке, напряженной в уголках, выжидающей, выжидающей. Он кивает. — Все будет хорошо, хен. Обещаю. Юнги кивает в ответ и касается большим пальцем уголка его улыбки, кладет на щеку ладонь. — Ты нравишься мне, — говорит Юнги, голосом слишком тихим, дрожащим, надломленным. Ему нужно... нужно разогреться сперва. — Нравишься так сильно, что это пугает, — добавляет он, и это едва ли звучит убедительней, но он продолжает. Тэхен ждет. — Я... Черт. Я люблю тебя, — произносит он наконец, наконец-таки, в такой спешке, а затем не может остановиться, даже когда Тэхен издает нетерпеливый стон и еще раз сжимает его затылок. — Я люблю тебя, Тэхен-а, очень. Больше, чем сон, больше, чем... Я люблю тебя. Я правда... очень давно, так давно. Я хочу тебя, и быть с тобой и... черт, ты мне снишься даже, представляешь? Снимся мы, ты, твои... — Помолчи, — вырывается у Тэхена в задушенном полу-стоне, и он наваливается на Юнги, выбив весь воздух у того из легких, накрывает его тело своим, цепляясь крепко, спутывая их конечности, и волосы, и весь такой Тэхен. — Нет, стой, не молчи, блин, ты сказал это, продолжай, расскажи мне больше, пожалуйста, пожалуйста... — Тэ... — зовет Юнги, но рот его придавлен плечом, и Тэхен все равно не может остановить поток слов. —...придурки, такие идиоты, ты и я, блин, оба, хен, ты сказал это, ты... ты любишь меня, ты это сказал, — бормочет Тэхен, а затем, к ужасу Юнги, начинает всхлипывать. — Ты плачешь? — спрашивает Юнги, стараясь отодвинуться и взглянуть ему в лицо. Получается не очень. Но он все равно слышит дыхание Тэхена, прерывистое, влажное и громкое, и это... так нелепо и правильно. — Не смейся, — говорит Тэхен и бьет Юнги в плечо, потому что, ой, и правда. Он смеется. Не понимает, когда успел начать. Не понимает еще, когда его рука успела скользнуть на талию Тэхену, и когда он успел перелечь так, чтобы лицом уткнуться ему в шею. — Ты любишь меня. Тебе нельзя надо мной смеяться, ясно? У меня, блин... есть эмоции, и сейчас они выходят лицом. Тебе нельзя смеяться. — Потому что я люблю тебя? — спрашивает Юнги, тихо, почти в улыбке. Лежа под Тэхеном, это легче повторить. Все еще не просто, но уже легче, чем раньше. Он чувствует... облегчение. Не может перестать смеяться. — Да, — говорит Тэхен. — Нет. Еще потому что я люблю тебя, — он садится и еще раз бьет его в плечо. Это не больно. Да и не должно быть, в общем-то: Юнги не думает, что вообще способен сейчас распознать боль. У Тэхена влажные глаза и щеки, и большая, яркая улыбка. Ресницы слиплись вместе, и волосы спереди торчат нелепо. Он красивый, красивый, красивый. — Это так... Не могу поверить, что люблю тебя. Не могу поверить, что хочу поцеловать тебя в губы, в уши, в член и в, не знаю... колени, везде. Хватит смеяться! — Нет, — отвечает Юнги и тянет его за свитер, пока Тэхен не укладывается сверху, колени по обе стороны от бедер, одна рука у него в волосах, вторая сжимает простыни, локти упираются Юнги в плечи. — Скажи еще раз, — просит Юнги и тянет дальше, пока они не стукаются лбами. Смех затихает. Сердце бешено стучит, и легкие работают не совсем, как надо, но это хорошо. — Что? — спрашивает Тэхен, будто не понимает. У него такой взгляд, что Юнги хочется утонуть в матрасе. Такой... приятный взгляд. Он видел его раньше, просто... не так близко. Не прямо перед собой. — Я хочу поцеловать твой член? Юнги тыкает его в ребра и едва не получает локтем по носу. Лицо у него горит. — Нет. Это... ладно, да, это тоже. Но нет. Другое. Не выпендривайся. — А ты не хочешь со мной повынедриваться? — спрашивает Тэхен и начинает очень глупо играть бровями, отчего Юнги испытывает испанский стыд, хохочет и закатывает глаза. Он испускает по-ласковому раздраженный вздох. — Ты такой... — начинает Юнги, но замолкает, приподнимается и сокращает дистанцию между ними, прижимаясь губами к его. Целует, как бы, ожидая несколько вечных мгновений, пока Тэхен опомнится и ответит. И это... Это хорошо. Очень хорошо. Коряво, неловко, и они стукаются носами, и губы у Тэхена соленые, и их, наверное, слишком заносит, но это так хорошо. — Хватит смеяться, — скулит Тэхен. — Ты опять! Опять угораешь! Я не могу целоваться, пока ты смеешься. А мне нравится с тобой целоваться. Я наконец-то с тобой целуюсь, прекрати все усложнять. — Ты любишь меня, — бормочет Юнги с улыбкой, снизу-вверх глядя на нетерпеливое лицо Тэхена, и видит, как оно разглаживается. — Черт возьми, ты меня любишь. — Да, — говорит Тэхен. Он проходится пальцами по волосам Юнги и ведет к уху, нежно, непринужденно-ласково. — Я тебя люблю. Ты очень странный, ворчливый, колючий и милый, и из-за тебя мне так нервно и радостно. Я тебя люблю. Это взаимно. Взаимно. Юнги согласно хмыкает, тянется и целует его снова, и снова, и снова, пока они не задыхаются, и Тэхен не начинает мычать так, словно умирает, потому что Юнги просовывает руку ему под свитер и водит вдоль позвоночника кончиками пальцев. Юнги дышит тяжело ему в рот и смотрит, и думает опять, сколько еще ему предстоит преодолеть. Наверное, действительно много. Он чувствует, как тонет все глубже, с каждой секундой, медленно и быстро, и... — Мне все еще страшно, — признается он после очередного долгого касания их губ. Почти что слишком тихо, но Тэхен слышит его и замирает. Просто он так близко. — Да, мне тоже, — говорит он и касается изгиба брови у Юнги. Юнги кажется, он видит, как дрожат его пальцы. — Но мы будем бояться вместе, хорошо? — Хорошо, — отвечает Юнги. Это звучит совсем не плохо. — Конечно. — Все будет хорошо, — говорит Тэхен, и целует его в линию челюсти. — Все у нас будет хорошо, хен. — Да, — бормочет Юнги. Он поворачивает голову, улавливая взглядом уголок его рта. — Все будет хорошо. Просыпается Юнги от того, что жарко, с полным ртом тэхеновых волос. Ему липко, немного противно и слишком еще рано, чтобы не спать, но оно того стоит. Стоит, потому что он может оставить поцелуй на лбу Тэхена и втянуть носом его запах. Стоит, потому что он слышит мелодию в тихом бормотании Тэхена, чувствует гармонию, с которой они дышат в унисон. (Когда-нибудь он об этом напишет, но сейчас... Сейчас хочет оставить при себе. Для себя. Для них. Только для них двоих.) Тэхен лишь сильнее обнимает Юнги за талию, когда тот хочет разлепить их кожу и немножко отодвинуться; и он даже чересчур легко сдается и обнимает его в ответ. Тэхен все еще прилипчивый во сне, и беспокойный, и горячий почти до неприятного, и Юнги... Юнги с этим смиряется, отдается целиком, вздыхает и запускает пальцы ему в волосы. Любит каждое мгновение. Любит каждую частичку. Любит Тэхена. Любит, как Тэхен любит его, бесконечно, ярко и ослепительно. Юнги закрывает глаза и засыпает.