поцелуй меня

— Поцелуй меня. В их комнате темно, темно настолько, что нет разницы, лежишь ты с открытыми глазами или нет. Ефим широко раскрыл свои в попытках разглядеть хоть что-то. Ощущения одного присутствия мало, хочется коснуться хотя бы взглядом, но Ефим не видит. — Эдик. Ефим шепчет, слова настолько тихие, что он сам едва ли слышит себя, но знает, что Эдик слышит. Хочется коснуться, даже если ошпарит, даже если останутся волдыри, хочется рискнуть. С Эдиком почему-то хочется рисковать, внутри всё зудит от предвкушения касания, но Ефим почти всегда не решается. Сейчас — не всегда. Он дышит через приоткрытый рот, потому что через нос получается слишком шумно, а он ведь пытается услышать Эдика, раз разглядеть не получается. Эдик лежит на правом боку и не знает, закрыты его глаза или нет. Он молчит, он часто молчит, и в моменты, как этот, хочется превратиться в дерево. Ефим обнимал дерево, когда они ходили в лес. Прижимался к нему щекой, улыбался, прищурив глаза как кот, и тогда Эдик смотрел на него и улыбался. Хочется превратиться в дерево, но Эдик не знает, хочется ли ему, чтобы его трогали. Хочется ли ему, чтобы его трогал Ефим? Губами и носом он невольно ловит тёплый воздух, дышит ровно и знает, что Ефим ловит его. — Эдик. Эдик жмурится, потому что слышать своё имя вот так — невыносимо. Потому что он ведь не уязвимый, он ведь не поведётся, он ведь. Ефиму плевать, что он там ведь, и он жмётся, вжимается в лицо Эдика, утыкаясь носом в его нос, губами чуть мажет, и не попадает в его губы, и не двигается. Дышит всё так же через рот и всё так же жарко, прямо в Эдика, и говорит он тоже через рот, в отличие от. — Поцелуй меня. Не дожидаясь ответа, Ефим сжимает губы, захватывая лишь часть верхней губы и часть усов. Замирает, пытаясь различить реакцию. Эдик не двигается, всё так же ровно дышит, и Ефим никогда не увидит, как тот жмурится и впивается короткими ногтями в своё бедро. Пару секунд, и Ефим снова сжимает губы около губ Эдика, сместившись чуть вниз, и снова замирает. Сердце стучит где-то в горле, и оно тоже замирает, застревая, не давая вдохнуть, и Ефим дышит через нос. Отстраняется, и Эдик не знает, что делать. Он вообще не знает, зачем ему рот, если он не может говорить, если он не может прижиматься, если он не может целовать. — Поцелуй меня. Ефим жмётся к нему снова, вслепую обхватывая своими губами нижнюю Эдика. Сминает её и шумно вдыхает через нос. В носу начинает щипать, и он чуть отстраняется и снова сминает нижнюю. Жмурится, чтобы слёзы так и остались на своём месте. Ещё раз, он задерживается чуть дольше, чем дозволено (дозволено ли вообще?), и отстраняется на несколько объятий губами назад. Эдик одновременно похож и не похож на дерево. Так же стоит (лежит), от него приятно пахнет (у Ефима кружится голова от его запаха), такой же непробиваемый (он просто делает вид). В теории, более податливый, потому что дерево априори не может поцеловать в ответ, а Эдик...

...может и целует.

Прижимается так резко и так быстро, что сам не успевает подумать. Этого и не нужно, он просто целует, целует, целует и жмётся к Ефиму носом, губами и тёплым воздухом. Теория обретает доказательство, и Ефима как будто обдаёт холодной водой, он опускается с головой под воду и пытается сделать глоток. Ладонь Ефима нежно и смело опускается на затылок Эдика, потому что это и есть тот самый зелёный свет, позволение, и Ефим задыхается Эдиком. Так заведено, что во время поцелуя принято закрывать глаза. Они закрываются сами, потому что хочется ощущать, хочется чувствовать, хочется раствориться, соединиться, утонуть. У Ефима кружится голова, как будто он ловит вертолёты после очередной тусовки, только вот на этот раз его развалил не алкоголь, а Эдик. Они не перестают целоваться, Эдик не отстраняется, и Ефим, наконец, улыбается ему в губы и целует, пока лучи не целятся в них, пока они ещё здесь. Ефим чувствует, ему нужно чувствовать, ему нужны прикосновения. Он не знает, что нужно Эдику, возможно, ничего, но тот даёт всё, что нужно ему. Плотные шторы почти не пропускают даже дневной свет, поэтому непонятно, который сейчас час, сколько у них ещё есть времени, и они целуются, сбавляя темп, просто касаясь губами, Ефим гладит голову Эдика, обводит большим пальцем его скулу, а затем проводит пальцем по его нижней губе, чуть оттягивая вниз. Эдик выдыхает, хмыкает, и Ефим улыбается и прижимается к нему ближе, всем телом, всем собой, и снова целует. Через закрытое окно ничего не слышно, но на улице уже поют птицы, пока они оба не издают ни единого лишнего звука. В какой-то момент они замирают, и оба думают, что другой уже спит, и Ефим произносит: — Ещё один раз. И Эдик целует.