2:00 AM

Спать хотелось все меньше. Дверь вагона приятно холодила спину, постепенно уводя от каких либо мыслей. Он ведь тут именно за этим? Отвлечься, плавно влиться в поток чего-то бессвязного. Как много людей проживает вот так каждый день? Совсем не размышляя, лишь считая, что по-настоящему мыслят? Нет. Рэй насильно остановил себя в этом потоке желчи. Он прекрасно знал, куда обдумывание подобного опять его приведет. Он пришел сюда, чтобы забыться, переварить и отпустить прошлый день, а не закапывать себя еще сильнее. Поезд медленно тронулся в сторону следующей станции. В вагоне было почти пусто, помимо него здесь был только пожилой мужчина, сидящий в противоположном конце. Глаза слегка резало пробегающими по чёрному табло цифрами «1:49». Боже, благослови круглосуточную подземку. Это, конечно, не пик мечтаний, но для него сгодится. А ведь, на самом деле, что ещё нужно усталой душе? Жёсткие и прямые, но при этом странно комфортные, пластиковые сидения, огромные окна в пустоту, клацающие двери-Хароны, и приятный, совсем не терпкий, холодный воздух. Похоже, не думать у него не получалось. Ну, хотя бы курить Рэй больше не хотел. По крайней мере, не так сильно, как, когда спускался в метро. Этот подземный воздух лечил его, в нем была неуловимая, убаюкивающая свобода, сплетающаяся с легкой сыростью и прохладой. Именно за этим Рэй приходил сюда. Не каждый вечер, а только когда не получалось уснуть или когда заранее знал, что не сможет. Взгляд расфокусировался, уютные зелёные и бежево-голубые тона плыли. Рэй любил холодные цвета, это было заложено у него где-то в самой подкорке. Даже, когда он обрабатывал фотографии, всегда машинально, будто по какому-то наитию, уводил палитру прочь от теплых оттенков. В этом плане ночные вагоны будто были созданы для него. Рэй дотронулся до железного поручня и, обогнув его, медленно плюхнулся на сидение. Он чувствовал себя лучше. Наверное, примерно то же самое ощущают ученики, приходя в храм к духовному наставнику. Рэй отчаянно нуждался хоть в каком-то равновесии. Планов не было, как всегда. Он просто едет, где-то пересаживается, меняя поезд. По сути, направление у него всегда было одно — в никуда. В никуда, а потом снова домой. А пока: просто существовать в этом вагоне. В голове Рэя назойливо всплывали строки из фильма Вендерса: «Я что-то упустил и продолжаю что-то упускать с каждым новым движением». Протянуть бы ещё два часа, хотя бы два часа. Рэя замутило. Эта резкая тошнота начинала пугать. Он стал все чаще чувствовать ее, она накрывала в минуты острого отчаяния или, когда ему было особенно плохо. Рэй ощущал, будто постепенно отдаляется от жизни, от общества в целом. Он рассмеялся. Наверное, думать о том, что ты чутка асоциален, сидя в пустом вагоне ночного метро, довольно забавно. Поезд ускорился. От мрака за стеклами стал тянуться приятный ветерок. Вагон пошатывался и скрипел. Рэю всегда казалось, что этот скрежет — на самом деле крики. Крики уставших, полные столетнего отчаяния и беспомощности. Беспомощность. Интересно, как он, Рэй, в эту секунду выглядел со стороны? Видно ли по нему, что он «из ниоткуда и в никуда»? Наверное, хорошо, что за ним никто сейчас не наблюдает. Микки бы точно разразился парочкой ласковых и попытался всячески подбодрить. Мысли о Микки щемили. Рэй давно не видел друга: последнее время они чаще общаются по телефону. Созванивались по скайпу и выходили «вместе покурить». Раньше Рэй мог часами стоять на балконе и дискутировать с экраном, выкуривая одну сигарету за другой. Теперь же даже эти разговоры сократились до дежурных пяти минуток: «Привет! Как сам? Все хорошо? Отлично!». Рэй не обижался, он знал, что Микки чертовски загружен. Приготовления к родам жены и расширение бизнеса занимали все его время. И Рэй был рад, что даже среди всего этого геморроя друг успевал позвонить. У Розалинд через месяц должен был родиться первенец. Это казалось чем-то странным. Рэй никак не мог свыкнуться с самой этой мыслью. Его лучшие друзья скоро должны были превратиться в образцовую семейную пару. Обзавестись уютным домиком с детскими качелями на зеленой лужайке, купить огромную коляску и вместительную машину. Теперь в их жизни не будет времени для долгих бесцельных прогулок и пьяных посиделок с одинокими художниками. Рэй не мог понять их, не представлял, что именно нужно чувствовать и кем быть, чтобы строить прочную семейную жизнь. Не знал, как можно было любить другого человека так сильно. Сам Рэй все это ненавидел. Сидя в пустом вагоне, он не представлял, что мог бы сейчас держать кого-то за руку, целовать или обнимать. Он просто не хотел. Возможно, не хотел никогда. Рэй любил ощущение одиночества, любил абсолютную свободу и независимость. Он был лучшей компанией для самого себя. Сейчас в его жизни была только такая любовь. А собственный комфорт всегда стоял для него на первом месте. Рэй не был до конца уверен, его ли это убеждения или эта волна накрыла из-за прошлого вечера. Он не хотел возвращаться к воспоминаниям. Вчерашний парень вроде был не таким плохим: смазливая внешность, схожие интересы. Но все равно он не смог пробиться через пелену апатии Рэя. Три пластиковых свидания и паршивый секс лишь сильнее усугубляли его и без того отвратное состояние. Не стоило даже пытаться. Теперь же Рэй даже отдаленно не мог прикинуть, как скоро попробует снова. Еще утром, разглядывая сопливые смс-ки от «вчерашнего», он даже немного задумался о новых отношениях. Но звонок Микки и его грубое «не хочешь срать— не мучай жопу» мигом отрезвили и пристыдили. Микки всегда был категоричен и почти всегда прав. Усталый взгляд зацепился за табло. Белые цифры «1:54» медленно ползли от правого края, и исчезали, достигнув другой стороны. Все было таким странным. Рэй часто размышлял о жизни, пытаясь выцепить из глубин памяти тот самый момент, в который он окончательно и, кажется, бесповоротно охладел ко всему. Ведь в детстве он страстно мечтал обо всем том, что имеет сейчас. Раньше жизнь независимого художника, полная впечатлений и тусовок, ночных разговоров и пленеров, манила и будоражила. Сейчас же это не вызывало никаких эмоций, точнее, эмоции были, но какие-то глухие. Наверное, так всегда происходит: картинка кажется ярче, пока не оказываешься в ней. Рэя это не удручало, скорее, вызывало приступы истерического смеха, полного иронии над самим собой, искреннего и неподдельного. В подобные секунды он убеждался, что если бог и существует, то он точно самый настоящий комедиант… Комедиант, чья публика слишком напугана, чтобы смеяться. «1:56» Поезд остановился, и с платформы, пошатываясь, ввалились две пьяные девушки в обнимку с парнем. Рэй равнодушно хмыкнул. И снова ноль эмоций: вломись сейчас сюда хоть хор орущих мексиканцев, он бы и бровью не повел. Какое-то безразличие к людям давно расплылось в его душе. Он чувствовал себя наблюдателем. Возможно, художнику не полагается быть таким. Наверное, он должен впитывать все как губка, пропускать через себя и изливать на бумаге некий новый, особенный взгляд на вещи. Может, поэтому все работы Рэя были до боли скучными. Тусклые чёрно-белые портреты, статичные пейзажи, ляпистые и резкие скетчи. В процессе рисования ему не хватало терпения. Ещё не начав, он чувствовал, что ничего путного не выйдет. У него не было индивидуального стиля, он не был интересен, он терзал самого себя и не мог остановиться. Рэй не заметил, как до боли сжал спинку пластикового сидения впереди. Компашка поодаль гоготала, а он нервно дышал, чувствуя подступающую тошноту. Как так могло складываться: что весь мир был ему по барабану, а как только речь заходила о живописи, его сразу скручивало и едва не выворачивало наизнанку? Против воли вырвался нервный смешок. Он рассчитывал проветрить голову, а не устраивать себе вечер экзистенциального анализа. Мысленно представив список, первым пунктом записал: «новый план на вечер — усерднее следить за тем, чтобы ни о чем не думать». Достав телефон, он быстро подключил наушники. Музыка всегда была хорошим спутником. Одна ракушка уже давно не работала, но так было даже спокойнее: к звукам присоединялся мерный грохот вагона. Заиграла песня Moby — «Sunday». Мелодия ложилась на сердце, можно было не вдумываться в текст. Талант некоторых исполнителей поражал и завораживал Рэя, музыка была таким живым и пронзительным искусством. Живопись в сравнении с ней ощущалась какой-то мертвой что-ли… Рэй вздрогнул, выпав из своего оцепенения. Кто-то опустился на соседнее сидение. Не было нужды поворачиваться: резкий запах говорил за себя. Пришлось уткнуться в сторону окна. Ему был противен запах перегара. Слишком много паршивых воспоминаний из прошлого, слишком много паршивого в настоящем. Интересно, как часто он сам вот так плюхался на сидение, заставляя людей отворачиваться? Интересно, как часто в целом люди отворачивались от него? Табло подмигивало белыми цифрами «2:00». Рэй оглядел вагон. Пожилой мужчина исчез. Похоже, сошел на прошлой станции, видимо, как и две поддатые девицы. А вот их спутник остался сидеть неподалеку. Мужчина расслабленно утопал в своем черном пальто, стеклянными глазами уставившись куда-то вперед. Рэй сморгнул. Наверное, бестактно было сейчас доставать скетчбук и рисовать. Это в худшем случае грозило пьяной дракой, а в лучшем — отборным матерком. Но тут любому художнику было бы трудно сдержаться. Он всегда брал в метро альбом для быстрых набросков. Устроившись поудобнее, тут же стал динамично заполнять лист черными линиями угольного карандаша. Массивное темное пятно-пальто, колкие волосы-штрихи, угловатая, слегка неестественная, но расслабленная поза и острые черты лица. Незнакомец был слеплен из черного цвета разных оттенков и форм. Ни одной яркой детали, цветных ботинок или носков. Спустя пару минут быстрый набросок был почти закончен. Вначале Рэй хотел добавить на фон зеленоватые пятна, но потом одернул себя, вновь взглянув на мужчину. Тому не подходили ни теплые, ни холодные оттенки. Чувствовалось, будто ляпистый фон мог сломать что-то, какую-то самодостаточность образа. Словно цвет мог солгать. Рэй нахмурился, немного растерявшись. Он был слишком паршивым художником... Кто-то другой на его месте уже давно бы все проанализировал, создал шикарную композицию и изобразил все в лучшем виде. Рэй вцепился в угол листа, сморгнув. Этот человек напротив, его поза, его образ были находкой, откровением обыденности... Что-то острое и неуловимое сквозило в нем. Усталость и горечь казались лишь слоями пыли, покрывающими живую энергию. Только темные глаза напоминали раскаленную пропасть. Будто где-то там, в глубине, смешались радость и злость, недовольство и смирение, страх и отчаянье. Талантливый художник сделал бы из этого что-то удивительное.Но талантливый художник никогда не встретит этого мужчину, не создаст что-то повседневное и одновременно выдающееся. А сам Рэй не может ни черта. Взглянув на лист, он рассмеялся, нервно, отчаянно. Рэй не мог это контролировать. Рисунок вышел унылым и пресным. Ненависть к себе разгоралась и лопалась вспышками. Опустив голову, он попытался убрать блокнот прочь. Его колотило. Поезд начал тормозить, приближаясь к следующей станции. Незнакомец отмер и поднялся. Он, пошатываясь, побрел к ближайшей двери. Мужчина явно был погружен в себя и ничего не замечал. Рэй прилип к нему взглядом. Наверное, тот даже не заметил, что с него делали наброски. Встав напротив стеклянных дверей, он начал медленно шарить по карманам, поочередно выуживая ключи и сигареты. И как будто почувствовав цепкий взгляд, поднял глаза. Рэй непроизвольно сморгнул. Мужчина мельком взглянул на него и уставился на табло с часами. «2:13» Двери-Хароны разъехались. А незнакомец все продолжал смотреть не то на табло, не то на название станции. Наконец, пробормотав что-то в пол, он медленно вышел на платформу. Рэй замер, судорожно роясь в памяти: он где-то уже слышал похожую фразу, но никак не мог вспомнить откуда она. Точно. Незнакомец сказал довольно тихо, но все равно на удивление разборчиво. Песня «Whiter shade of pale» не нравилась Рэю, для него она всегда была слишком расплывчатой и странной. Но слова все равно цепляли и озадачивали. Поезд двигался дальше. Пустой вагон, пустой вечер. Желтоватые лампы размеренно моргали, освещая свой прямоугольный мирок пластиковых сидений. Рэй продолжал крутить в голове обрывок фразы. Она звучала, как идеальное название для картины, какого-то большого полотна в массивной позолоченной раме. Рэй вновь достал лист, выводя в нижнем уголке:«feels like my last fandango». «2:16» Рэю вдруг почему-то остро захотелось домой.