Что в имени тебе моем?

      Хэнк проводил взглядом скрывшуюся в проеме дома фигуру. Устало оглянулся на свой старенький форд, любовно прикрытый брезентом, на сумку, которую предстояло внести следом и распаковать. Затем — на покосившийся забор, заросшую сорняками землю. На тонущий в вечернем мраке город, пустой, словно забытая в багажнике еще года два назад бутылка «Black Lamb», последнего в его жизни виски. Ну, по крайней мере, последнего за те самые года два.       Город нагонял странную тоску своей пустотой, привычную, но неприятную, с не менее странным волнением, предвкушением чего-то… сверхъестественного. Впрочем, это чувство Хэнку знакомо было слишком хорошо, чтобы заострять на нем внимание, а сверхъестественного ему хватало с лихвой. Хоть отсыпай кому горстями. Зато на относительной пустоте заострить внимание стоило бы.       Уж Хэнк то знал, что скрывают в себе тени заброшек, пустующие высотки, подвалы, отдающие сыростью, торговые центры и школы, куда он сам по детской глупости лазал с друзьями на «слабо», даже сейчас удивляясь собственному везению. Помнится, некоторым друзьям везло меньше — он их просто никогда больше не видел, а навеваемые ночными кошмарами образы успешно списывал на богатое воображение.       К счастью, психикой Хэнк обладал устойчивой; с катушек не съехал, благополучно закончил вышку, поступив куда хотел — в академию полиции, спешно съехав подальше от малоприятных воспоминаний. Хранить и защищать, как говорится. Надеялся пользу людям приносить, нести в мир справедливость, наказывать преступников. Труп соседского пацана, однако, найденного в одной из школ с отожранным лицом списать на воображение оказалось уже проблематичней. Много трупов: детей, взрослых, иногда животных. Порой, с выдранными внутренностями, зашитыми ртами и покрытой замысловатыми узорами кожей. В газетах писали про участившиеся сатанинские обряды, жертвоприношения, иной раз, приписывая кровавые находки местным бандам.       Хэнк им верить себя заставлял. Все ради устойчивости психики, да, спокойствия тогда еще живой матушки, умалчивая по той же причине о замеченных в одну из вылазок к заброшкам тварях, внешне на людей походивших разве что издалека.       Заканчивая академию, Хэнк всерьез задумался об ангеле-хранителе, долго считая себя при этом заядлым атеистом, но не единственным глазастым, кто предпочитал отмалчиваться, а не бежать сломя голову к копам рассказывать об увиденном.       «Город-призрак» все-таки, в лучших традициях зомби апокалипсиса из популярных нынче сериалов, и не волна преступности, захлестнувшая его в начале девяностых, тому виной, не то, чего опасаются люди, по неосторожности ли, или по другой причине оказавшиеся в этих краях.       Когда город начал вымирать, демонстрируя миру тысячи пустеющих зданий — потенциальные рассадники нечисти, сползающейся сюда со всего штата, — на улицы впервые вышли не шайки грабителей, наркоманы, готовые убивать за дозу. И не ночные бабочки, рискующие, пожалуй, больше остальных пропасть навсегда. Не копы, отчасти продажные, отчасти трусливые или глупцы с вбитой в голову буквой закона, а люди, готовые отстаивать свое до конца. Охотники, к числу которых сам Хэнк примкнул, едва дослужившись до лейтенанта. Пока «американский кошмар», «город-призрак», «город-обреченных» оживал, медленно проходя реанимацию, они успели очистить от нечисти половину Мидтауна, половина, Хэнк предполагал, затерялась среди людей, выбрав адаптацию и выживание вместо истребления, возвращаясь сюда в отдельных случаях, слава кому бы то ни было, в гораздо меньших количествах.       Хэнк тоже возвращался, чаще, чем хотелось бы. Он рывком подхватил сумку, направившись следом за скрывшейся в доме фигурой, подсвечивая себе фонариком. Ступени скрипнули под тяжелым ботинком, Хэнк скрипнул зубами, выцепив из темноты знакомый силуэт, тихо ругнувшись.       — Негативные коннотации в действии. Столько лет эволюции, а люди до сих пор приносят нам кровавые жертвы, надеясь вызвать послушного демона. Серьезно, Хэнк?       В слегка хриплом голосе скользила явная насмешка вперемешку с горечью. Насмешку Хэнк понимал, горечь — отчасти. С демонами порой не угадаешь.       — Коннор…       Тот стоял аккурат возле нацарапанной на отсыревших досках пола звезды, какими в изобилии пестрели ранее полы и стены брошенных в отток населения домов. Коннор поморщился, поскреб линию звезды ногтем, давно начертанную, почти стертую временем, влагой, сочащейся из прохудившейся крыши, скрытую слоем пыли, песка и грязи. До них тут много кто, похоже, потоптался, поразвлекался, судя по темным пятнам явно не пролитого пива, невзирая на кучу мусора по углам и пивные банки, разбросанные рядом. Ничего нового. Хорошо хоть без человеческих останков, иначе воняло бы знатней. Правда, вонь гниющих тел, плесени и прочих прелестей, встречавшихся им в подобных местах, Коннора беспокоили мало. Коннора вообще мало что беспокоило. Хэнк заметил сразу, как только тот перестал быть сгустком полуосязаемой массы и смог, наконец, говорить ртом, а не зудеть у Хэнка испорченным радио в голове. Ну, кроме самого Хэнка. Меньшей занозой в заднице он, конечно, не стал, и в голову Хэнка наведывался скорее в силу привычки, чем из вредности, но общаться вот так, хотя бы видя своего собеседника, Хэнку нравилось больше.       — Кровавые жертвы в темные времена-то не требовались, — Коннор ткнул носком ботинка разбросанные по полу свечи, вернее то, что от них осталось, после призыва, к счастью, неудавшегося, — не помню, чтобы с тех пор что-то изменилось.       Ну, на самом деле, изменилось многое. Например, в темные времена и нечисти по миру шастало порядочно. Подумалось Хэнку. Вслух же он сказал другое:       — Просто не верят. Сам посуди, ад, демоны… без жертв? Без обязательных атрибутов черной магии-то?       — Историю пишут выдумками, — Коннор поскреб звезду тщательней, приложив кончик пальца к языку. В свете фонарика и бледных солнечных лучей, вяло стекающих по оконному стеклу, увитому густой паутиной, выглядело не столь противно. Либо Хэнк, наблюдавший оную манипуляцию изо дня в день, банально привык, рвотный рефлекс подавив еще в молодости; осматривал трупы различной степени свежести. — Большинство случаев с удачным призывом — редкое совпадение.       — Как ты.       Хэнк пожал плечами. Упомянутый призыв — из редких удавшихся, — круто его жизнь изменил, подарив Коннора. Или наказав Коннором, Хэнк, право, не решил, ибо наказание наказанию рознь.       — Как я. — Коннор плавно поднялся на ноги, тщательно отряхнув коленки, сунулся лицом к свету фонарика, дернув уголками губ. — Иронию улавливаешь? Быть результатом человеческой глупости при удачном стечении обстоятельств, выборе места и жертвы — удовольствие сомнительное. В Геенне Огненной, впрочем, удовольствий не больше было.       В свете фонарика глаза его, ранее карие, красивые, зазолотились, зрачки ромбовидно вытянулись, на последнем слове приятный голос сменился змеиным шипением. Хэнк фонарик даже ближе поднес, надеясь рассмотреть не мягкий человеческий язык в приоткрытом рту, теплый и влажный в поцелуях, а раздвоенный, тонкий. Так себе ассоциация, но Хэнк не сдержался. Сам Коннор свет фонарика игнорировал, изящно поправив ворот куртки, повернулся обратно к звезде.       — Они девчонку грохнули, юную совсем.       Коннор рассказывал: каждому демону своя сила, свои умения, помимо мимикрии и первое время целуя его, Хэнк не мог избавиться от коротких приступов отвращения; пробуя кровь людей, животных, себе подобных, тот почти с точностью определял чья она и есть ли в ней что-то еще, быстро пояснив Хэнку, что устойчив к болезням, и ротовая полость после подобных дегустаций остается предельно чиста. Не только для поцелуев. Хэнк морщился, однако верил. Куда деваться-то?       Кто эти метафорические «они» уточнять не стал.       — Ее вьюнком накормили, Хэнк. — Очередная странность Коннора — зацикленность на травах. Он идеально знал их все и где применяются, очень возмущаясь, если применяли не по делу.       — То есть, ты переживаешь не потому, что тут кого-то принесли в жертву, а потому что принесли не по рецепту?       Коннор скептически выгнул брови. В свете фонарика выглядело то ли жутко, то ли смешно, поэтому Хэнк фонарик убрал, перенаправив свет куда-то в соседний угол. Заозирался, решив с демоном больше не спорить. Толку-то? Все равно не переспорить: аргументами Коннор крыл с самозабвением уверенных в своей правоте федералов, и стоит заметить, в отличии от тех, не ошибался. По крайней мере, пока. Поэтому Хэнк предпочел поскорее осмотреться, не тратя оставшееся до захода солнца время на разговоры о примененных не по назначению травах.       — Вьюнок, Хэнк, — Коннор покачал головой, — либо защищает, либо подавляет волю.       — Ты не сказал — волю человека, — заметил Хэнк.       — Звезда на круг призыва, на вьюнок, на жертву, — тот странно хмыкнул, вперившись взглядом в лестницу, ведущую на второй этаж, — равны контролю, применяется, обычно, к людям.       — Обычно.       — Здесь, типа, эхо? — Коннор проморгался, удовлетворительно кивнув. — Сила в простоте и контроле.       — Контролировать демона при помощи вьюнка… вот мы дожили-то. Вернее — вы.       — А теперь подумай: какова вероятность того, что разваливающийся, пустующий дом, без обязательного трупа на полу где-то на окраине Мидтауна, за полчаса езды от цивилизации, жилых домов, Хэнк, мотелей и магазинов, окажется образным кругом защиты. На пару километров.       — Для совпадений многовато. Судьба?       На самом деле, Хэнк не собирался ерничать. Они проделали долгий путь, отвечая на вызов Джеффри, старого друга, их личного "Бобби", бывшего товарища по оружию, не по магическому, разумеется, да вот с ночлегом как-то не заладилось. Коннор настоял объезжать мотели стороной, ссылаясь на предчувствие, демоническое, чтоб его, и всматривался в мелькающие за окошком форда здания, дома, пока чего-то не учуяв, пригнал их в жопу города.       — Ты же понимаешь, Хэнк, мы обсуждали, — Коннор взял у него из рук сумку, потопав прямиком наверх, — я ощущаю их, но и они меня. Вся нечисть в штате знает, кто тебе помогает ее истреблять по доброй воле. И для этого им всемирная паутина не нужна.       — Нечисть придумала себе свою?       — Нам бы хватило вашей, — заметил Коннор, выуживая из сумки надувной матрас. Служивший им кроватью в подобных местах, когда до ближайшего мотеля далеко, или как сегодня.       — Цифровой апокалипсис… я ожидал нашествия зомби, — волкодлаков, вампиров, гулей. Кракена. Чем еще пополнять список бестиария, когда он и так напоминает толстенный роман? Не рукописный. Все в голове у Хэнка. От повадок и привычек, до пары сотен способов устранения, упокоения и упрощенных обрядов экзорцизма. На всякий, если в дом затесалась пакость помельче чертей из преисподней.       — Вполне вероятно, — отозвался Коннор, раскладывая на готовом матрасе пледы и пару подушек, — вы стали слишком зависимы от техники и виртуального мира. Это было бы неизбежно.       — Нечисть смотрела «Эру Альтрона»? То есть, бороться бесполезно?       Поначалу Коннор являл собою субстанцию, напоминающую, скорее сгусток теплого воздуха, видимый при определенном фокусе и даже очертаний человеческого силуэта не имеющий, но уже тогда заебывающий Хэнка голосами в голове, всегда разными, пока, наконец, видимо, не подобрал себе подходящий. Хэнка это мало утешило. Заебывать его еще-не-Коннор при этом не перестал, пока Хэнк, собственно, не начал ему отвечать.       — Вполне вероятно. Альтрон так-то нехило проебался. Тебя утешит, если я скажу, что некоторые демоны такие же, как я?       — Вас меньшинство, но вы в тельняшках.       — Порой меня поражают твои сравнения.       — Но ты не жалуешься.       Коннор обладал странным вкусом в одежде. Он не брезговал таскать поношенные тряпки, с удовольствием заворачивался в свитера Хэнка, особенно со времен академии, щеголяя по комнатам голыми ляжками. Белье не признавал в принципе, по ночам, если не требовалось куда-то бежать, кутался в застиранные выцветшие рубашки, пахнущие хлоркой, немного Хэнком и мылом, любил шерстяные носки, хотя, по мнению Хэнка, не продрог бы и в Антарктике. В народ натягивал обычные потертые джинсы, сильно растянутые на коленках, джемпер, прикупленный по дешевке на распродаже и куртку с капюшоном, которую застегивал до самой шеи, пряча под несколькими слоями ткани бледно-синий рисунок, словно чешуйки, тянущийся от мочки уха по сгибу шеи и до ключицы. В общем, удачно сливался с толпой, для большего эффекта натягивая на лоб стремную шапку. А в особые дни преображался любым пижонам на зависть: белая рубашка, идеально отутюженная, стильный пиджак, галстук с зажимом, разве что вместо строгих брюк все еще темно-синие джинсы, новые, чистые, и черные туфли, всегда блестящие, хоть воду слизывай.       — Нет. Ты же не думал, что единственный, с кем демон вступил в симбиоз?       — У нас не симбиоз.       — Выгодное сотрудничество — так лучше?       Принцип меньшего зла. Хотя Хэнк считал, что Коннор злом является скорее номинально; защита от демонов на него не действовала, делая его, таким образом, демоном уникальным. Причину этой уникальности Хэнк честно пытался понять. Пока безуспешно.       — Некоторые хотят просто жить, Хэнк, — закончив с матрасом, Коннор сделал приглашающий жест, — разруха, адское пламя много развлечений не принесут. Люди, с другой стороны, очень изобретательны. Во всем.       — А теперь «Благие Знамения»? — Хэнк с удовольствием приглашение принял. Спину после долгой поездки слегка тянуло, да и спал он за последние пару суток мало. — Но что нас ждет, ты рассказать не хочешь? С каких пор в тебе подохла Ванга?       — Строго говоря, я ею никогда и не был. Я демон, а не Всемогущий. И не Кроули. Тот по лору был ангелом, я ангелом не был.       — Над ухом мне это тебе зудеть не мешало.       — Увы, тело мне досталось не без усилий. Сын Зари, Хэнк, тоже умел созидать, а Всевышнему понадобилось шесть дней, чтобы дать миру жизнь. Мне понадобился год, чтобы дать жизнь себе. В твоей голове приятно, но я предпочитаю физическую оболочку. Свою, а не чужие сосуды.       Хэнк развел руками, усаживаясь на край матраса.       Доверие выстраивалось между ними долго, по крайней мере, тяжелее пришлось именно Хэнку. Он то, привыкший работать один, в принципе мало кому доверял, в том числе другим охотникам. Чего уж говорить о доверии к демону.       — Проблема человечества в том, — не унимался Коннор, — что вы воспринимаете ад так, как сами себе его нарисовали. По-сути взяли образы из книги, дополнили своими фантазиями, отромантизировали некоторые моменты, и нарекли правдой. Ты ведь читал «Я легенда», Хэнк?       — Демон мне намекает, что человечество на планете гость?       Демон, ставший неотъемлемой частью его жизни, по воле случая накрепко в ней прописавшись.       Их вынужденное сотрудничество длилось больше года, прежде чем Хэнк слишком устал находиться в постоянном напряжении, ожидая подвоха, удара в спину, словом, всего того, что, обычно, ожидают от демонов. А после махнул рукой, — все когда-либо умирают, всех когда-либо кто-то предает, но охотится, в целом — жить, — стало гораздо проще, спокойнее.       — Демон тебе намекает, что уничтожение демонов походит на уничтожение вампиров из книги. Человек там стал чужаком, тем самым монстром, которыми называл их. Хотя расстановка сил давно изменила все.       Потом, следом за доверием пришла привязанность, колючая, словно куст терновника. Выберешься, исцарапавшись в кровь — оставит шрамы, не сумеешь выбраться — опутает сильнее, глубже вопьется шипами, прорастет сквозь тебя, поглотит и опустошит.       — Хочешь сказать, демоны приходят сюда не погостить, а домой?       — Я ничего не хочу сказать, а лишь выдаю тебе информацию, которую ты сможешь обработать и которая, возможно, будет тебе полезна в будущем. Не все демоны, прорвавшиеся из ада обратно на землю — зло воплоти.       Хэнк, ранее отучившийся скорбеть о людях, которых спасти не успевал, вновь научился бояться не за себя и тосковал, если очередное дело на какое-то время его с Коннором разлучало. Пускай Коннор всегда возвращался. Возвращался к нему, первым переступив начертанную Хэнком грань. Вломился в закостеневшее сердце, словно брошенный в окно кирпич.       — Порой мне хочется спросить, чего же такого ты совершил в своей земной жизни, коли попал в ад.       Тогда терновый куст зацвел…       — Иногда мы расплачиваемся за грехи, которых не совершали, Хэнк.       Хэнк шумно выдохнул, устраиваясь поудобнее на матрасе в углу комнаты. Закутался в плед, грея руки о термос с чаем, ощущая приятную сонливость. Трахаться он предпочитал в мотелях, на чистых простынях после горячего душа. Тоже чистым. Коннору же, казалось, было все равно где, хоть за углом у набитой гнилыми овощами помойки. Коннору был важен сам Хэнк, а прочее не имело значения. Так он говорил. Заниматься любовью — уж называть их отношения банальным трахом давно не поворачивался язык. Слишком много нежности зародилось в их союзе, тепла, доверия, всего того, что и между людьми не часто встретишь. Коннор фактически стал его новой жизнью, вынудил захотеть жить, когда Хэнк почти отчаялся, готовый грудью на амбразуру лезть, лишь бы подохнуть поскорее. Пулю-то в рот себе пустить духу не хватало, хотелось с пользой, по-героически. По-героически не получилось. Получился Коннор, бестелесный демон, прилипший к Хэнку репьем, невыносимый, зудящий над ухом, словно давно забытая совесть, и ведущий Хэнка к свету из темноты, будто путеводная звезда моряка, — не на камни, а к берегам, новым, неизведанным. Желанным. А потом Коннор обрел тело, вернее сам себе вырастил, воссоздал таким, каким помнил себя при жизни много веков назад.       Коннор, прямой, будто палка, стоял лицом к лестнице, ведущей вниз. К выцвевшей звезде. Он склонил голову на бок, старательно всматриваясь в темноту помещения, куда не дотягивался мягкий свет Moji. Кемпинговый фонарь, удобный, легкий на подъем, освещал только треть комнаты, почти не касаясь светом потолка, наверняка лишь едва заметного снаружи сквозь узкие окна дома. Их Коннор проверил сразу как перестал таращится вниз, затем расслабил напряженные плечи, выдохнув не менее шумно в грязное от пыли стекло. Странный выбор места для ночлега среди сотен, нет, тысяч, подобных домов Мидтауна, брошенных, давно пустующих, но Хэнк верил выбору Коннора, проявляя тем самым выстроенное между ними доверие, даже когда причины выбора не понимал.       Звезда внизу вполне отпугнет незваных гостей, если такие найдутся, хотя Коннор своих отпугивал не хуже, ну, кроме тех случаев, когда притягивал.       «Своих». Хэнк порой думал, стоит ли причислять Коннора к тем, прочим демонам, и причисляет ли к ним Коннор себя сам, ведь, по сути, он отличался от них не только весьма тесными отношениями с человеком.       — Почему ты выбрал себе это имя? — вопрос сорвался с языка раньше, чем Хэнк успел захлопнуть рот.       Поначалу он редко говорил с Коннором о личном, старался не выспрашивать слишком назойливо, и мало рассказывал о себе. Но порой щемящее чувство внутри размыкало ему губы.       Людям необходимо общение, и Хэнк, отвыкший от чьего-либо постоянного присутствия рядом, в итоге начал задавать вопросы, пускай изначально его любопытство несло вполне себе шкурный интерес: узнать о мире демонов от непосредственно демона, слишком хорошо вписавшегося в мир человеческий. Удивительно быстро социализировался, засранец, приспособился, кажется, даже кайфуя от свалившейся на него свободы. Коннор поглощал информацию, скопившуюся на Земле за все годы его тут отсутствия, словно баба из «Пятого Элемента» — с невероятной скоростью, невзирая на периодическое занудство.       Хэнк объективно полагал, что информация лишней не бывает. Из первых уст — тем более. Впрочем, вскоре понял — не в информации дело. Дело в общении, в столкновении двух миров, двух форм жизни, бесконфликтно уживающихся на территории, сузившейся до салона старой машины и общей кровати, спальника, лежанки… Взаимовыгодное сотрудничество? Возможно поначалу, но не после последних двух лет, на протяжении которых вынужденное сотрудничество плавно перетекло в привычку, а после — в ту крепкую привязанность. Абсурдно-неизбежную, необходимую обоим. Хэнк подозревал, оная его когда-нибудь погубит, только почему-то не жалел ни капли.       А Коннор общаться любил, в основном с Хэнком, конечно, однако им одним не ограничиваясь. Навыки общения оттачивал, полностью взяв на себя роль переговорщика в их нелегкой борьбе со злом и с несговорчивыми человеками. Вообще, с появлением Коннора работы у Хэнка резко поубавилось: забалтывать, убедить кого надо и в чем надо Коннор умел превосходно. Теперь Хэнк зачастую стоял в сторонке, потягивая смузи из трубочки, и наблюдал за представлением. За тем, как Коннор примеряет очередную «удобную» маску, втираясь в доверие потенциального информатора. Иногда запоминал, перенимал ту или иную тактику, стратегию, поражающие воображение завидным разнообразием.       Коннор мог прикинуться кем угодно. Шлюхой, выискивающей клиентов? Нет проблем. Сыграть роль всепонимающего собутыльника? Тоже. Коммивояжера, дорогого адвоката, мелкого клерка. Словом, работу Хэнку значительно упростил, информацию добывал быстро, из воды выходил сухим, а порой с лишней сотней баксов в кармане. Он играл роли, никогда не заигрываясь, меру знал превосходно, по слишком шаловливым ручкам бил наотмашь, умудряясь не получить в ответ по роже.       Хэнк редко задавался вопросами, использует ли Коннор с людьми свое, демоническое. На что тот обычно дергал уголками губ в слабой полуулыбке, скромно отмалчиваясь. Должно быть — да, использовал. Но Хэнк на прямом ответе не настаивал, бросив вскоре спрашивать совсем. В конце концов, Коннор имел право не разглашать личные тайны, пока они не вредят ни Хэнку, ни окружающим. А Хэнку Коннор вредить бы не стал.       Джеффри, старый пес, осуждающе покачал бы головой; настолько доверять демону, Хэнк, ты здоров?       Конечно, Джефф, я истребляю различных бабаек по всему штату, бросив работу копа, продал дом и расплачиваюсь теперь фальшивыми кредитками, без зазрения совести нарушая законы. Я априори здоровым быть не могу. А еще с демоном трахаюсь. — Коннор, — Хэнк хлебнул из термоса, кивнув на матрас, забирайся, мол. — Имя?       — Коннор-то? — тот, нахмурился, поднял глаза на Хэнка, большие, доверчивые (обманчиво-доверчивые, напоминал себе Хэнк каждый раз), совсем по-собачьи склонив голову набок, будто поощрения ждал, или вкусняшку. — О.       — О? — Хэнк вскинул брови, отставил термос на пол, отодвигаясь подальше к стене, чтобы уступить Коннору место.       — У демонов есть имена, Хэнк, — Коннор намек понял, сбросив обувь, залез на матрас, придвинулся ближе к Хэнку, буквально развалившись у него на коленях, запустил руку под свитер, — у людей они тоже есть.       — Вот сюрприз.       Рука поползла выше, натягивая ткань до упора, пока ладонь не легла туда, где размеренно билось сердце. Ладонь была теплой. Хэнку бы привыкнуть, мол, да, теплая, почти человеческая, но это «почти», словно червь в яблоке, грызло его изнутри, вынуждая ежится даже в моменты близости. Коннор все чувствовал. И понимал. Коннор говорил, что стук сердца его успокаивает почему-то. С их работой ведь никогда не угадаешь, долго ли ему еще биться. Коннор хотел, чтобы долго. Коннор доказывал это изо дня в день, давно став изгоем среди себе подобных, а потому Хэнк позволял Коннору многое. Больше, чем следовало, невзирая на червя внутри.       Хэнк надеялся — червь однажды подавится.       — У рядовых, у демонов рангом выше. У всех есть имена, Хэнк, — Коннор придвинулся вслед за ладонью, уже укутанный вторым пледом. Тесно прижался, глядя глаза в глаза.       Глаза Коннора горели золотом, первое время Хэнк пугался их инородного блеска, замирая, словно перед готовым к броску хищником, привык лишь позже, кода Коннора поближе узнал, понял, что глаза эти могут вот так гореть в двух случаях: от ярости или возбуждения. Сейчас они горели явно не от ярости.       — Ранги?       — Ты спрашивал про имя, а не про нашу иерархию. — Коннор усмехнулся, слегка-слегка, забавно прищурился, перебирая пальцами волоски на слабо вздымавшейся груди. Коннор провоцировал, прекрасно зная, что трахаться с ним в доме с гниющими досками и протекающей крышей Хэнк не станет, однако на провокацию ответит. Легкими поцелуями. Безграничной нерастраченной лаской. Коннор любил на себе его широкие ладони. Сквозь одежду или без нее — не имело значения.       — Пытаешься меня запугать? — Хэнк ответил, подумав, что раз им, невзирая на обстановку, в кои-то веки ничего не угрожает, он мог позволить себе расслабиться, поэтому приобнял Коннора, крепче взяв в кольцо сильных рук. Ткнулся губами тому в лоб, горячо и мокро.       — Запугать? Нет, Хэнк, запугать тебя не выйдет. Скорее всего. А вот удивить… м-м-м, пожалуй, я хотел бы тебя впечатлить.       — Ты. — Хэнк недоверчиво выгнул бровь, — впечатлить меня.       — Это забавно — впечатлять тебя, Хэнк. Интересно и захватывающе.       — А в аду должно быть невероятно скучно, если главное хобби древних демонов — впечатлять старых, ворчливых человеков.       — Ключевое слово все еще — тебя, — перебил Коннор, подставляя лицо под любимые губы. — Часть демонов создавалась в аду, часть же изначально родилась людьми. Возможно, возвращаясь оттуда к вам, мы возвращаем себе и отголоски нашей памяти. Вспоминаем, кем были, отчего умерли. За что попали в ад.       — Ты тоже помнишь? — Хэнк не уверен, хочет ли услышать ответ. Чужие воспоминания — территория неизведанная, идти туда напролом, значит пошатнуть доверие, которое выстраивали они оба буквально по кирпичику из поступков, жертв, слов и эмоций. Если Коннор не готов делиться, Хэнк готов подождать. Без обид, подозрений и упреков. Коннор напрягся всего на мгновение. Растерянно заморгал.       — Имя, Хэнк. Не все сразу, — отмерев, проговорил он мягко, словно извинялся.       Действительно — без обид. Хэнк не ощутил ни разочарования, ни горечи; личные тайны — личные. У него имелись свои, которыми он делиться не торопился. Даже с Коннором. Особенно — с Коннором, но собирался, когда-нибудь, как наверняка собирался Коннор.       — Оно ирландского происхождения. Твое имя. Ты жил в Ирландии?       Хэнк прикрыл глаза, прижавшись ближе, зарылся лицом в мягкие волосы. Вдохнул их запах, выпадая на миг из реальности. Уставший, он обретал покой, тихую солнечную гавань рядом с тем, кого вопреки здравому смыслу должен ненавидеть, опасаться и убивать. Пока ладонь Коннора грелась на его коже, перебирая пальцами волоски на груди, Хэнк сменил положение собственных, забравшись тому под куртку, отвечая близостью на близость, контактом на контакт.       Ему было хорошо. Ему было сладко.       — Я похож на ирландца? — Коннор подался навстречу ищущим ладоням, звонко дернув застежкой куртки.       — Мне судить по оболочке, созданной в полевых условиях?       — На заднем сиденье твоей машины.       У Коннора тело ладное, совершенное. Крепкое и рельефное. С очаровательными родинками на пояснице, под левой коленкой и на животе. Хэнк успел изучить его идеально, зацеловать, огладить, рассмотреть в деталях до сантиметра, где-то испачкать собой, пятная и клеймя себя им. С легким солоноватым привкусом, порой — с запахом плавленой стали, едва уловимым, незаметным под толстым слоем одежды. Порой — с запахом мокрого асфальта, грозы и свежих ромашек. Странное для демона сочетание. Ни серы, ни тухлых яиц. Ни запахов разлагающейся плоти, сырой кладбищенской земли или запекшейся крови. Просто ромашки, гроза и асфальт, которыми Хэнк не мог надышаться, пока вжимал Коннора в простыни на узких кроватях мотелей. Которым не мог надышаться сейчас, водя губами от виска ко лбу и обратно.       — У твоего имени нет производных, — Хэнк бормотал уже сонно, — это зависит от того, когда ты умер. «Любитель волков».       — Погуглил на досуге, Хэнк? — Коннор подтянулся повыше, невесомо касаясь губами губ, целуя, ловя короткие полустоны. — У него не одно значение. «Высшее желание». «Прекрасный». Выбирай.       — «Охотничья собака», — подхватил Хэнк. — Ты временами похож на псину, Коннор.       — «Возлюбленный». Пожалуй, я выберу сам.       И не было в голосе Коннора ни шутки, ни иронии.       — Возлюбленный… — Хэхнк хмыкнул, просмаковав на языке произнесенное Коннором слово, — ты очередное значение имени озвучил или ко мне обратился? Возлюбленный.       — Что в имени тебе моем, Хэнк?       Жизнь, глумливая сука, сама посмеялась над Хэнком, раскатисто так, подсунув в попутчики демона, до гробовой доски подсунув, видимо, потому как куда Хэнк от него теперь денется? Куда сбежит? Да и захочет ли? Он свою собственную-то — жизнь — на алтарь положил, слишком много отдал, чтобы теперь противиться. А любил? И был ли в ответ любим? Хэнк для себя решил давно — любил. Влюбился. Сильно, беззаветно, дурак такой — дурак ли? — приняв прорезавшиеся в его изношенном сердце чувства поразительно спокойно, будто должное, будто так надо. И засыпая каждый день в одной постели с демоном под боком, кареглазым, с золотыми вкрапинами, чувствовал, что это настоящее, такое невозможное, недопустимое фактически, нелепое, но настоящее. Счастье? Умиротворение? Среди всей грязи, опасностей, отчаяния и безнадеги. Определенно.       Несомненно.       Коннор потянулся выше, за поцелуем, глубоким. Голодным. Отвечая губами, языком. Жестами. Пальцами в седеющих отросших прядях, он жался к Хэнку тесно, путаясь в пледе, требуя ответных объятий, жадно глотал чужое дыхание, делился собственным, подставлялся укусам, горел и обжигал одновременно на старом тесном матрасе в полуразрушенном доме с защитной звездой внизу. Все правильно. Так и должно быть: неважно где и когда, пускай сейчас на матрасе, сухо, низко под ними поскрипывающим, можно не трахаться, не заниматься любовью, но можно целоваться яростно и больно, дико, спешно, отстраняться, чтобы заглянуть в глаза ледяные, цвета зимнего неба, облизнуться, разодрать футболку, прильнуть грудью к груди, объединяя сердцебиения в один ритмичный звук, живой и ощутимый.       — Возлюбленный, Хэнк. Я хочу быть возлюбленным.