phoenix

Ричард стучится в дубовую дверь, сбивая облупившуюся от времени краску, то ли от скуки, то ли от того, что чересчур трезв первый раз за последнюю вечность в полном одиночестве. Он цепляется за ремешок на сумке через плечо, как за последнюю надежду, когда журналист появляется перед ним, сонный и растрёпанный, и, будто читая немой вопрос в изумрудных кладезях глаз директора, тихо произносит, сам поражаясь тому, как спокойно и измотанно звучит его голос, будто и вовсе не он это говорит, а кто-то шепчет одними губами на другом конце коридора: - Мне нужно закончить… перевод одной статьи, - журналист теряется на фоне собственного кабинета, между завалов из старых пожелтевших страниц, пыльных газет и десятка грязных кофейных чашек. Он кажется таким же тусклым, как освещение ночника в навалившейся на кабинет синеве ранних сумерек без единой звёздочки на небе. - You know, я мог бы помочь вам с этим, - Ричард сияет ярче электронных прожекторов, одной только улыбкой затмевая сотни софитов. Журналист поглощает свет вокруг себя, заставляя фотографии и старые обложки на своём рабочем месте выцвести вмиг. Наверное, поэтому он никогда не станет известным нигде, кроме, разве что, затхлых подвалов Катамарановска; никогда его тёмное невзрачное оперение не сравнится с крыльями из чистого золота. Журналист даже не кивает, но, кажется, ему и не нужно соглашаться. Ричард уже внимательно бегает глазами по буквам, преднамеренно запутавшись в изгибах символов, хотя давно научился читать между строк. Кривит губы и тихо шепчет что-то совсем бессмысленное, всего лишь выжигая журналиста изнутри быстрым подобием улыбки: похоже, всё не так сложно. "Похоже, всё не так сложно," - одёргивает себя ведущий, будучи абсолютно готовым уже никогда не востать из пепла в запахе гари и пыли на страницах старых словарей иностранных языков. Ричард выпрямляет спину, усиленно подавляя боль в рёбрах от душащего желания чувствовать себя кому-то нужным и улыбается, улыбается, улыбается, каждый раз зажигая в стремительно темнеющем над зданием небе, новую звезду. Журналист сутулится и почти исчезает в тени директора канала за тусклым светом всего одной лампы. Он неловко отводит взгляд настороженный с пульсирующей вены у самого виска Ричарда, глазами проводит опускающиеся на стол пылинки, а за окном начинается снегопад. - Покинул Нью-Йорк ради Лас Вегаса... - задумчиво бормочет директор канала, прикусывая губу с тонкой трещинкой по центру и будто нарочно затихает, позволяя себе остановить взгляд на бегающих между стопками книг, глазами. Когда журналист не высыпается, его обычный аромат библиотечных стеллажей и мятных леденцов заменяется на терпкий кофейный запах, и моргать он тогда начинает быстро и часто-часто, а Ричард и сам удивлён, как хорошо это отпечаталось на стенках его черепной коробки: будто всегда знал. - Звучит глупо, - бросает, наконец, ведущий, крутя ручку между пальцев, и тут же прерывает сам себя прежде, чем выплеснуть ещё сотни несвязных предложений: глупо, - точно на манер вечной сонной рассеянности журналистских монологов. Ричард изучил его слишком хорошо, не успев прорваться так глубоко даже в собственные залежи фальшивого золота. Ведущий сейчас нещадно корит себя за то, что отпустил всю прежнюю настороженность, собственными руками кровоточащими разбив прозрачную стеклянную стену, что казалась единственным препятствием для феникса, что вот-вот превратится в пепел; за то, что сейчас Ричард так близко-близко искрится изумрудными залежами в свете одного лишь тусклого ночника. Директор канала быстро записывает ещё пару строчек на желтеющем тетрадном листе, ногтем скользя между предложений, будто там тоже есть что-то, что сам ведущий ещё не смог для себя понять. И Ричарду бы хотелось понимать себя так же хорошо, как эти невидимые буквы между всеми фразами коллеги, которые принадлежали только им двоим. - Вы можете идти домой, seriously, - скулы журналиста невольно подрагивают от ощущения, что у самого его уха алые губы расплываются серебряным полумесяцем. - Не волнуйтесь за завтрашний выпуск. Пружина хрустальной музыкальной шкатулки соскакивает с недовольным дребезжанием, не выдержав пьянящего темпа, а затем отлетает в противоположную стену, колотящемся бешено сердцем журналиста, обрушиваясь на тёмный пыльный паркет целым звёздным атласом, - он, содрогаясь всем телом, отбрасывает тщетные попытки собрать осколки мыслей беспорядочных в кучу. - Нет, нет, и ещё раз нет. Я собирался закончить всё сегодня. И в этом весь журналист: так щедр на обещания, не столько директору, сколько самому себе, а уже через секунду сонно опускает гудящую после множества бессонных ночей голову на худое плечо, вздрогнувшее от неожиданно холодного касания, - сам-то он обжигает даже самого себя. - Oka-a-ay, - протягивает Ричард, срываясь на глухой чих в шёлковый платочек из бокового кармана брюк и вздрагивает невольно, когда чужая голова сонно устраивается на его плече вновь, на этот раз совсем смело, будто вовсе не боится опалить тёмные перья и замарать дорогой костюм директора канала пепельной дымкой, смешавшейся воедино с хороводом пылинок над столом, со снежной бурей за запотевшим стеклом и россыпью звёзд в руках самого солнца.