***
Первым мою рассеченную бровь заметил Джон. — С кем-то подрался? — Энти спокоен, как и всегда, но сейчас он явно взволнован. Слегка. — Со мной сейчас подерется, — угрожающе протянул Роджер, снимая наушники. — Потому что опаздывать не надо! Последние репетиции, а ты, Таунсенд… — Роджер, не бухти. — Энти встал позади нашего маленького и злого вокалиста и положил руки ему на плечи. — У меня в рюкзаке лежат пластыри, иди заклей Питу бровь. — Сам заклей, — буркнул Долтри, сбрасывая ладони басиста, но все же пошел к сумке. Зная Роджера, я ожидал, что он мне обязательно врежет. Видимо, настроение хорошее. Удивительно, что его еще никто не испортил. Даже я. Я подключил гитару и начал греть замерзшие после улицы пальцы (благодаря эпизоду с блевотиной я не смог ни нормально поесть, ни не забыть висящие на батарее перчатки), попутно вспоминая свой сон и ощущая приятно-мучительное покалывание внизу живота… Как бы я хотел сейчас оказаться дома и помечтать еще! Последние репетиции в году так выматывают, а ведь потом еще надо украсить дом, устанановить елку, развесить носки, не забывая следить за гусями в духовке и за Муном, который обязательно притащит свою пиротехнику… Какой черт тянул меня за язык, когда я предлагал группе отпраздновать Рождество в моем доме?! — Эй, Таунсенд! — из сладких грез о моем мальчике, немного опресненных ожиданием предстоящей рутины, меня вырвал каркающий голос Долтри. — Тут у Окса только какие-то цветные анимешные пластыри — розовые и с клубничками, поэтому придется тебе побыть самой стильной сучкой на районе! Так и быть, уступлю тебе место на денек. — Ты его и раньше не занимал, — огрызнулся я. Самоуверенность вокалиста меня раздражала до чертиков. Как можно быть таким милым, но в то же время таким сволочным?! Порой я сомневался, что Роджер по Зодиаку Рыбы — по своему самовлюбленному виду, агрессии и, чего уж скрывать, непередаваемым харизме и обаянию, он скорее походил на Льва. — Себе тоже налепи. Может, у меня хоть соперник появится. Долтри нахмурился. Я обреченно, но все же насмешливо улыбнулся, ожидая удара. — О, спасибо за идею, Таунсенд, — Роджер дернул меня за нос и отлепил защитную пленку с пластыря. — Ребят, мы готовы! — крикнул вокалист, направляясь к стойке с розовым в клубничках пластыре на брови. — Если они найдут покки, я им подложу вместо них бенгальские огни! — прошипел Кит. Окс похлопал того по плечу: — Спасибо за идею, Муни. Знать не знаю никаких покки.***
Последний раз я в этом году проехался на автобусе. Центр сверкал разноцветными подмигивающими огнями-глазками в глубокой чернильной синеве, веселые голоса из динамиков зазывали на «последнюю в этом году распродажу мужских и женских пальто из Финляндии!», на уставших после работы лицах людей все же проскальзывала такая ностальгическая улыбка — когда они были маленькие, а родители молодые, было много друзей и не было проблем и существовал Санта-Клаус… За пару кварталов до дома я вышел — не мог больше сидеть в этой душной, вонючей и вибрирующей коробке. Легкие обожгло холодом. Меня разрывало изнутри какое-то непонятное чувство — воздушным шаром оно раздувалось в моей груди, мешая дышать и принося не то предвкушение какого-то невероятного события, что полностью изменит мою жизнь, не то скользкий холодок потери контроля. Над чем?.. Ответ дожидался на крыльце моего дома. — Эй, Пит! — Мун был счастлив, как ребенок (не взорвал ли он мне туалет?). Он спрыгнул с крыльца и побежал навстречу, размахивая ручками: — Не думаю, что наша принцесса будет рада, когда ты застудишь горлышко и не сможешь петь, если вообще не сляжешь. Сначала в больничку от пневмонии, а потом и в гробик — от Роджи… С этими словами барабанщик, все еще пища, подпрыгивая и дрыгая ногами, как козлик, принялся застегивать мне куртку. — Ты чего такой веселый? Уж не взорвал ли ты мой туалет? Карие глаза Муна, хитро посверкивающие в свете фонарей, заблестели еще ярче: — О нет, Питер, я сделал кое-что получше. Видишь ли, ты совершенно не умеешь украшать дом! Поэтому мы с ребятами решили тебе помочь, пока ты шатался куда-то на автобусе… Куда, кстати? Щеки полыхнули огнем. Быстро застучавшее сердце легонько закололо, затрепыхало, будто превратилось в золотую клетку с бьющейся о ее прутья птицей… И почему я не повязываю шарф, куда можно уткнуть лицо и хоть немного отсрочить ответ на этот каверзный вопрос?! — Кстати, угадай, кто приехал? — Мун уже забыл свое намерение выпытать, где же я пропадал, и теперь тащил к дому, галантно, насколько мог, поддерживая меня за локоток. — Камушки! Прикатились! Дальше я не слушал. Уже стало ясно, что это будет самое лучшее Рождество в моей жизни. Я даже не рассердился на Муна за приглашение «камушков». Мое темненькое голубоглазое чудо будет со мной…***
— Это традиция. — Нет. — Питер… — Роджер! Нет! — вокруг нас были пока только две стены и Кит с Джоном, пока роллинги и еще какие-то припершиеся с ними незнакомые ребята весело галдели за столом и гарцевали по дому с цветочными горшками, в которых — кто бы мог придумать? наверняка Кит! — пузырилось шампанское. А над нами висела та самая помощь Кита и ребят в украшении дома — зеленая веточка с белыми ягодами и красным бантиком. Какая прелесть. — Нет. — Пит, но ты же стучишь по деревяшке, когда хочешь отвести беду! — посмеиваясь, подкалывает меня Энтвистл. Мун из-за его широкой спины поддакивает: — Вот-вот! Какое Рождество без поцелуев под омелой? Давай, Таунсенд, целуй Долтри! — Я лучше тебя поцелую, Кит, — от стыда и неожиданности я не знал, куда деваться… Я не могу, не могу и не хочу целовать Роджера, и не буду. — Чего ты вообще сюда приперся, Долтри? Под омелу? — А ты чего тогда тут стоял? Ждал кого? — вокалист не остался в долгу и теперь сверлил меня гневно-обиженным взглядом. Он задрал подбородок, привстал на носках и все равно выглядел очень маленьким, как цыпленок. Я усмехнулся. Этот цыпленок может и в сопелку дать, мало не покажется… — Эй, народ! Бегом сюда! — вдруг истошно заорал наш барабанщик, бешено вращая глазами и сложив ладони рупором. — Только сегодня и только сейчас! Пит Таунсенд целует Роджера Долтри! Я застонал, но стон потонул в дружном вопле «оооо!», доносящимся из комнаты, и через мгновение раздался жуткий грохот, а еще через пару секунд мимо нас со скоростью спорткара промчался бедный Тим, а народ плотным кольцом окружил меня и нашего вокалиста. Вернее, прижал к стенке. Черт! Я беспомощно глянул на Джона, а тот лишь пожал плечами и постучал себя по запястью, потом ткнул пальцем мне за спину. Потом я увидел Мика. Тот стоял, облокатившись на каких-то незнакомых мне парней, хихикал и дергал головой. Его затуманенные глаза, глядящие вникуда и одновременно внимательно наблюдающие за мной, глумливая улыбочка и алый след от помады на щеке обожгли меня похуже самой сильной пощечины Долтри. Непонимание, обида, злость, ревность вскипели мгновенно, накрывая меня с головой и вызывая сделать хоть что-то, чтобы он меня заметил и, возможно, почувствовал то же самое!.. Время поджимало. Я развернулся к Долтри, немного растерявшемуся из-за вопля Муна, и вытолкнул его со «святого места». Потом выхватил из толпы ржущего Кита, глубоко вдохнул и прижался к его губам, мягким, влажным и немного липким, пахнущим виски и порохом. Я чувствовал, как он скалится, чувствовал его запах и язык, проходящий по моим зубам… Какая гадость. Чертов Мун. — Ну, что уставились? Идите отсюда! Наверняка вы тут омелой обвешали весь дом, не удивлюсь, если и над унитазом висит! — заорал я, вытирая губы рукавом. — Идите целуйтесь, нечего на меня лупетки таращить! Я вырвался из апплодирующего свистящего круга и понесся наверх, прыгая через две ступеньки и еле сдерживая злые слезы. Черт! Ну какого хрена?! Ну почему Долтри, Мун? Почему не он?! Я пер в спальню, злой и пыхтящий, как бронепоезд, желающий в этот момент пустого дома, пары бутылок коньяка и теплой постели. Ну, и Мика под боком… — Да что же сегодня за день-то такой! — я выбежал из своей спальни под обильный мат уже уединившейся в ней парочки.***
— Ну что, Тим, классное Рождество, да? — грустно протянул я, стараясь поудобнее улечься на твердом холодном полу. Старый чемодан больно впивался мне в бок. — Самое лучшее в моей жизни. Только наоборот… Котенок мигнул желтыми глазами и боднул меня головой. Я приобнял Тима и прислушался. Наверху все еще грохотал на всю мощь новый кассетный магнитофон, раздавались взрывы смеха и, судя по глухому грохоту, проводилось соревнование по прыжкам в длину со стола. Я сглотнул. Не хотелось ничего вспоминать. Тип принялся когтить мою руку. Пожалуй, только этому я был сейчас рад.***
Затихли все лишь часа в четыре. Единственными звуками были вой метели за окном и нервирующий звон непрерывно льющейся воды из туалетного бачка. Все же дома много теплее, чем в подвале. Я аккуратно прикрыл за собой и Тимом дверь. Осталось найти место для ночлега среди порванных штор, битых бутылок и тарелок, уставших потных людей, живым ковром прикрывающих поверхность пола… Ах, ну да, и сломанного надвое стола. Допрыгались. Я шел в полной темноте, стараясь ненароком ни на кого не наступить, когда тихий голос позвал меня: — Пит? Это был Роджер. — Пит… — произнес он растерянно, когда я опустился на пол и устало привалился к его плечу. — Пит, я действительно не знаю, как так получилось… — Кит толкнул тебя в спину, — невесело усмехнулся я. — Не обольщайся, Долтри. — Неужели я настолько тебе противен? — прошелестел блондин, и в его голосе я явно услышал невообразимую тоску и горечь. Даже жалко его стало. Я напрягся: — Роджер? — Да я прикалываюсь, — вокалист рассмеялся каким-то резиновым, ненастоящим смехом. — Ты знаешь, над нами омела сейчас висит. Может, поцелуемся? — Хватит, Родж. Шутка вышла затяжная. Когда в голове — только его образ, тень, посверкивающая мутным серебром, когда на губах ты ощущаешь… представляешь, как бы их касались его губы, когда щеки краснеют от твоей тупости от осознания, что ты наделал какое-то время назад, то совсем не обращаешь внимания, не задумываешься о других. Я чувствовал взгляд вокалиста в полной темноте, направленный на меня, но не понимал, что он был направлен на мои губы, не чувствовал его показушной решительности, яркой вуалью скрывающей робость, не ощущал его жар… — Но мы правда сидим под омелой, Пит! — Роджер схватил меня за руку. — Это традиция! — Повторяю еще раз, для тупых. Это не традиция, а простой обычай. И вообще мне это не нравится… — Я выдернул руку и побрел на второй этаж, унося в душе ком злости и горечи. — Иди спать, Роджер. Встань завтра под омелу, я толкну Кита… В твои пылкие объятия. — Да я шучу, шучу, Пит, правда, — под конец голос Долтри сорвался, в нем проскочили истерические нотки. — Спокойной ночи, Таунсенд! Надо было тогда целовать Мика!..