When it's cold, I just wanna feel your touch Когда холодает, хочется ощутить твое прикосновение. When it's cold, there's nobody else I'd rather know Когда холодает, нет никого знакомее тебя. ©Meg Myers — After you.
Спасибо маме за подарок, такого в гардеробе еще не было. Отражение в зеркале ей пришлось по вкусу, а звонкий шлепок от подруги по открытой части бедра подкрепил положительное впечатление. Макусуоки правда выглядела эстетично в утренних лучах мартовского солнца. В чулках и с распущенными волосами, что лились светлым облаком вокруг плеч, она привлекала, и сенсей позволял себе из раза в раз попадать в плен девичьих черт, отчего та чувствовала себя липкой лентой, к которой он прилипал, выбирался и снова прилипал. Где найти подходящую хлопушку для столь упитанной мухи? Знал бы Ренгоку, какими техниками его мысленно прихлопывали и с какой наркотической эйфорией, может и не улыбался. По крайней мере, не так широко. Хиса закрыла волосами румяное лицо и задергала браслет на запястье. Жгучий стыд затопил всё ее существо, а он, как на зло, всё сыпал своим вниманием — по чуть-чуть, горсточками. Хотелось бы понадеяться, что его взгляд был расфокусирован, и оттого он увлечен не чужими коленями, а своими разношерстными мыслями, однако, нет. Ренгоку незримо оглаживал именно ее ноги, обрамлял ее скулы. И как же филигранно у него выходило, что даже сам предмет внимания заметил это далеко не сразу. Хитрец держал перед собой раскрытую контурную карту и подглядывал снизу. При том непривычно замолкал. Ноги у нее худые, с острыми коленями и тонкими щиколотками. Заставляющие млеть в чаду пылкой зависимости и тлеть в невозможности коснуться даже носика туфли. Ренгоку молод, между ними годков пять разницы и уголовный кодекс. Из него вышел прекрасный учитель, хороший человек с заводным нравом, но странной тягой интересоваться собственными учениками под углом вовсе не педагогического любопытства. Однако Хиса отмела эти мысли: слишком жестоко и наверняка поспешно взвешивать на человека ярлык с кричащей надписью «латентный любитель маленьких девочек» за пару косых взглядов, даже если пару — сознательная ложь, гнездившаяся в сильном преуменьшении. Макусуоки ухватилась за успокаивающее «не надумывай», когда карандаш вывернулся из длинных пальцев сенсея, с отскоком пал ниц и закатился аккурат под ее парту. И не успела даже моргнуть, как Кеджуро с прогремевшими на весь кабинет извинениями опустился на корты. Хису снизу обдало таким жаром, будто к ней поднесли раскаленные угли. Девушка скуксилась, быстро разгладила короткую юбчонку на бедрах и прижала ноги к ножкам стула. Зареклась никогда не надевать чулки по понедельникам, средам и пятницам. Во время обеденной перемены Макусуоки нашла успокоение: историк мурлыкал на пару с хорошенькой биологичкой посреди коридора. Следовательно, внимание к школьнице было лишь промежуточным. Сегодня она обязательно решится.***
— Йо, — бросила второгодка, кидая сумку подле чужой. Всё уже было расставлено в нужном положении для времяпрепровождения в клубе — три ряда по пять сомкнутых меж собой парт. Одноклассник дернулся и испуганно зыркнул на нее: в общении с девушками Генья всегда был пресловутым слоном в посудной лавке, и лучшее, что от него можно ожидать — внятные ответы. Так еще и шрам поперек носа набрасывал пару комплексов. Под его сиплое приветствие в ответ она упала на стул, задевая коленом. Дерзко задравшаяся юбка вогнала парня в яркое смущение и заставила распрямиться. Хиса на такую реакцию загадочно улыбнулась уголками маленьких губ и всё же поправилась, беспокоясь скорее за чужое здоровье, чем за собственную репутацию. Шиназугава не решился задать вопрос о том, почему она села рядом, на предпоследнее место от правого края третьего ряда, — последнее было занято им, — хотя обычно садилась на первый где-то в середке. Сделал вид, что поглощен штудированием конспекта. Раздались хлопки — девушка выбросила перед собой учебники, атласы и державшийся на божьей силе конспект, показывая всю свою любовь к изучаемому предмету, а точнее ее отсутствие. После чего принялась снимать обложки с саркастическими смешками сквозь стиснутые зубы. Хиса была у директора пять минут назад. Ей отказали в переводе на другой предмет по логичной причине: конец учебного года в обозримом будущем. Вот в начале третьего милости просим, а сейчас, девочка, вола не верти. Когда Хиса зла, — а она зла, — ее выдавали как дерганные движения, так и свинцовая аура. И меньше всего Генья хотел, чтобы вредная Мегера-Макусуоки сидела под боком полтора часа и периодически пихала локтем, как она любила и практиковала. Был опыт, повтора что-то не хотелось. Пришедшая остальная часть клуба не заглушила в ней разбушевавшийся темперамент. Передергивала плечами, мотала ногой, натягивала чулки выше и даже вытащила из Геньи пару слов про жвачку на полу, — великое достижение. — Я в классе! На лбу Макусуоки проявились складки, а рот конвульсивно скривился в сардонической усмешке. Шиназугава, наблюдавший за сим периферийным зрением, удивлённо взметнул короткие брови и поднялся для приветственного поклона сенсея. Хиса закатила глаза и наигранно-лениво поднялась следом. Поступь Кеджуро была тяжёлой и шаркающей. На лице всё та же улыбка, но как же эмоционально он умостил свои вещи на стол — одна из книг едва не улетела на пол. Обвел всех беглым простодушным взглядом и отвернулся к доске, сразу хватая мел. — У-у, — Макусуоки ткнула локтем соседа справа. — Кто-то не в настроении. — Разве? Хиса посмотрела на него, как на не видящего дальше своего носа идиота, и активно закивала. — Да-да, — она наклонилась ближе к однокласснику, вызывая у того внутренний бунт от соприкосновения его предплечья и ее груди. — Вон как мел сжимает. Историк, что и правда сжимал бедный прямоугольничек излишне крепко, — до побеления пальцев, — обернулся и бросил на них свой нечитаемый взор. — Я в классе, — отчеканил с холодноватой октавой и недвусмысленным намеком заткнуть рты. — Что-то не так? — Извините, отвлеклись, — ее слова насыщены издевкой; девушка вернулась в свое прежнее положение. Самое необъяснимое: вниманием Кеджуро завладела не она, а он, Генья, весь красный как маков цвет и не знающий, куда деться от тянувшей его на дно Хисы и начинать ли уже приносить тысячи извинений. Что-то тогда между ними промелькнуло, что-то напряженное, как оголенные провода, и тонкое для понимания. Шиназугава прознал об этом на следующий урок истории, когда сенсей стал погребать его вопросами из давешних тем. Не успел ответить и на половину, как в него стрельнули следующим заданием — начертить на доске какую-то схему, которую они изучили два-три месяца назад. За свои ответы он получил низкий балл, запятнавший блестящий шлейф хороших отметок в журнале.