***
Днём я строгий самурай с отточенным мечом, и мне не нужен рай. Мой бог, мой долг, мой долг, мой дом, никто не виноват, что мне так грустно в нём. Ирина Богушевская, "Самурай".
Ему было весело. Действительно весело и смешно — он чувствовал себя легко, как никогда. А потом он встретился взглядом с Рыжей. Рыжая не смеялась, она только смотрела. Ей явно не было весело. К сожалению… — Разве не смешно? — спросил он осторожно. То есть неосторожно — он спросил ее своим прежним голосом, голосом Смерти. Но все продолжали смеяться его шутке и ничего не заметили. Глаза у Рыжей как будто вспыхнули, она покачала головой и припечатала: — Нисколько. — Да брось, Рыжая, — Черный панибратски хлопнул Рыжую по плечу, и Рыжий невольно сжал руки в кулаки. — Что нос воротишь? — Не твое дело, — нараспев ответила Рыжая и отвернулась. А может к счастью? Черный фыркнул, скорчил гримасу. «Сейчас сказанет», — понял Рыжий, и быстро придумал очередную хохму. Черный засмеялся, позабыв о Рыжей. Рыжая обернулась и снова покачала головой. Они много ругались из-за Рыжего. Начали еще в Могильнике, а закончили… Они просто закончили. И дни потянулись за днями. Дни были неплохи. Нормальные дни — простые и понятные. И не нужно думать о том, что нормально — это плохо, но справляюсь. Так он себя уговаривал. Во всяком случае новые дни были лучше старых. Пусть даже тогда в них присутствовала Рыжая. В груди все сжималось от этих мыслей, и голос менялся сам собой — без усилий. Комок постоянно стоял в горле, и Рыжий почти уже и забыл, как это — говорить без него. А тем более, как без него смеяться… Рыжая и теперь оставалась на виду: сияла волосами в солнечном свете, скользила ладонью по стенам коридора, пряталась от него ресницами. А он шутил, тусовался, ржал в голос, кадрился к Габи. Он жил. И это то, чего Рыжая никак не могла понять. Как ему хочется жить, просто — жить как все, а не быть Смертью.А ночью, когда душа летает и делает, что хочет, пока я засыпаю, — она летит туда, где свет, туда, где ты, моя любовь. И никаких преград ей нет, что ей тот меч и тот запрет? И вот я вновь с тобой, с тобой, с тобой… Ирина Богушевская, «Самурай»
Впереди расстилалась пыльная дорога, казалось, она тянется к лесу, но Рыжая откуда-то знала, что это обман зрения. До леса было не дойти. И тогда Рыжая сошла с дороги, почувствовала под ногами прохладную траву, сделала еще несколько шагов. Было ветрено и тревожно. Она оглянулась кругом: далекий лес, бесконечная трава, сливающаяся с небом, и дорога. Повинуясь неясному порыву, Рыжая закричала: — Где ты? Голос взлетел к небу и исчез, она набрала в легкие побольше воздуха, и услышала: — Здесь я, здесь. Смерть сидел в траве, скрестив ноги, в нескольких шагах от нее, и улыбался. Это был именно он, потому что никаких очков не было, только странная растрепанная соломенная шляпа и улыбка. Его улыбка. Рыжая побежала к нему, споткнулась, Смерть бросился к ней, но не удержал, и они оба упали в траву. Тут-то она и проснулась. Сны бывали очень разными по атмосфере и настроению, но неизменно заканчивались в тот момент, когда Рыжая касалась Смерти, или наоборот. Может быть из-за того, что Рыжая плохо представляла себе продолжение. То есть так-то умозрительно — все было понятно, но не умозрительно Рыжая даже еще не целовалась ни с кем. И, наверное, уже и не поцелуется, потому что… Ну просто потому и что. Рыжая села на постели, обхватила колени руками и посмотрела в окно. За окном не было ничего интересного, ничего, что могло бы настроить ее на нужный лад или расстроить с лада ненужного. Так что она сидела и вспоминала. Свои сны, и Смерть, и даже Рыжего с его круглыми зеркальными очками. Он знал, что однажды они заметят, как он смотрит на Рыжую. И тогда конец. Поэтому он научился не смотреть, не узнавать ее шагов, не вслушиваться в голос. Очки помогли и тут. А Рыжая так ничего ему и не сказала. Но он и не ждал, он же специально. Он решил все давно, он и не помнил после чьей смерти, но после очередной — решил не ждать, когда это станет Рыжая. Рыжая с ее веснушками, глазами, тонкими руками и звонким смехом. Рыжая должна была достаться жизни, а он был — Смерть. И хотя ему так хорошо удавалось обманывать всех, реальность и Рыжую обмануть не вышло — Рыжая не могла остаться с ним. И он ждал, когда она оттолкнется совсем, и исчезнет даже память о них. Впрочем, у Рыжего никогда не было ничего общего с Рыжей, кроме цвета волос. Так он однажды и сказал. Очень громко и весело, и засмеялся. Вот тогда он услышал ее шаги за спиной — позволил себе услышать. И продолжая улыбаться собеседнику, сжал кулаки так, что ногти впились в ладони — зато не двинулся с места, только склонил голову, делая вид, что внимательно слушает. Он мог бы потом найти ее, объяснить, но она бы ведь все равно не поняла. А даже если бы… Он же именно этого и хотел: стереть память, забыть. И забыться — исчезнуть для них и для себя. Смерти нет. Было холодно и темно, можно было бы сказать — страшно, но страшно не было. Она шла вперед легко и уверенно, словно угадывая препятствия и повороты. Смерть сидел на подоконнике и раскачивал ногой, вторую он притянул к груди. — Привет, — поздоровалась Рыжая. Он не ответил, выпустил дым в потолок. Рыжая подошла, посмотрела сначала в окно: там луна, деревья — все как обычно, потом на Смерть. За ворот футболки он зацепил ненавистные ей очки. — Вот значит как, — тихо сказала она. — И не придешь больше? Он сидел с закрытыми глазами, а теперь даже зажмурился, заговорил хрипло. — Я не смогу не приходить… Пока ты зовешь. Но ты перестанешь. Слезы покатились сразу, Рыжая сердито стерла их рукой. — Дурак, — сердито прошептала она. Ей очень хотелось обнять Смерть, но тогда бы сон растаял, и она сдержалась. — Ты это уже говорила, — он тяжело вздохнул, снова затянулся. — Но я же для тебя стараюсь. — Ах вот ты как! — она сердито топнула ногой и начала кричать на него. — И ничего не для меня! Как будто это мне нужны эти твои шуточки! Как будто все это правда ты! — А что, если я такой тоже?! Смерть соскочил на пол, выдвинул вперед голову и плечи, словно пытаясь нависнуть над ней. Рыжая непримиримо вскинула голову. Теперь они почти соприкасались носами, и ей вдруг стало холодно, по спине пробежали мурашки, и пальцы онемели. — Но не только же такой! — произнесла она с трудом, слова не слушались, мысли тоже. — Ты не понимаешь! — Не понимаю, — признала Рыжая. — Я тебя теперь совсем-совсем не понимаю… Она все-таки не смогла: подняла руку и погладила его по волосам, потом провела ладонью по щеке и закрыла глаза. Отчего-то она знала, что до того, как она проснется, он все-таки посмотрит на нее, и тогда ей удастся заглянуть ему в глаза. Снова. Все шло по плану. День изо дня его новая слава крепла, старая — исчезала. Кто-то даже уверовал, что бледный тощий паренек, всю жизнь проведший в Могильнике, там и скончался. Может, среди этих кто-то даже была Рыжая? Во всяком случае, она перестала встречаться ему. А может он просто справился не встречаться ей. Но, так или иначе, перестали поговаривать даже о сходстве их имен и волос. Как пишут в романах: «Они вращались в разных кругах». Теперь эти круги и пересекаться перестали. Конечно, он знал — это к лучшему. Это, в конце концов, по плану. По его отличному плану. Чем меньше любишь кого-то, тем меньше шансов увидеть его во сне. Чем меньше любишь кого-то, тем проще. Но классное это знание почему-то не помогало достаточно… Он скучал по ней, невероятно скучал. И иногда даже надеялся, что она все-таки поймет. Придет. Найдет. Отыщет его даже внутри него самого. Надежда — глупое чувство и отвратительное имя. Рыжий даже увековечил эти слова на одной из стен. Она не спала, она точно это знала, потому что специально сегодня вышла в коридор после отбоя — пошла гулять по Дому. И у нее в руке был фонарик — она же не умела как они, без света, только ощупью и чутьем. Луч фонарика скользил по стенам и полу, Рыжая шла вперед. Под ногами скрипнула ступенька, потом еще одна. Рыжая поднималась на чердак. В этом было какое-то нарушение правил, но она решила не думать о таком. В конце концов, она тут живет, а значит ей можно то же, что и остальным. — Стой, — раздалось у нее над ухом, Рыжая развернулась — перед ней стоял Слепой. Захотелось расплакаться, но Рыжая только спросила обиженно: — Почему? — Тебе не туда, — просто ответил Слепой. — Погаси свет, я отведу. Она послушалась сразу и беспрекословно. Он не спал, не должен был спать, потому что это было время, когда пора одевать все черное — сливаться с ночью. Только белые кеды он оставил, чтобы освещали дорогу, и ходил, и ходил по бесконечным петляющим коридорам, даже присесть было страшно — сон бы сморил. А он чувствовал, что вот сегодня он увидит сон снова, и не хотел гадать, кого встретит в нем. Да кого угодно! Кого угодно! Даже «кто угодно» не заслуживал смерти. А потом она возникла перед ним. Такая живая и близкая, и побежала по коридору навстречу. И он заорал: — Нет! Кто-то встряхнул его за плечи, голова мотнулась в сторону, очки слетели, и Рыжий открыл глаза. — Нет, — теперь он произнес это только губами без звука. Рыжая стояла рядом с ним на коленях, обнимала за плечи и смотрела испуганно. — Тебе просто сон приснился, — тихо сказала она, и Рыжий застонал. Вскочил на ноги, заметался по коридору волчком. — Да-да-да! Сон! Мне приснился чертов сон! — Он внезапно остановился и засмеялся, присел на корточки под подоконником. Как это могло случиться? Как? Ну как?! Он стукнулся затылком о стену, зажал рот ладонями, прикусил палец. Перестал смеяться так же резко, как начал, и зло выплюнул: — И ты знаешь — это не просто! А там, там… Он, кажется, заскулил. Качнулся, упал на колени, оперся руками о пол… но кого ему было умолять? Он поднял голову и просто посмотрел на Рыжую, как ни уговаривал себя этого не делать. Но ведь было уже поздно? Лицо Рыжей снова оказалось рядом с его, тонкие ее пальцы сжимали очки, наверное, она хотела бы сломать их, но держала бережно. — Ты их чуть не раздавил… Он со злостью ударил ее по руке, выбивая очки. Какой в них был смысл теперь? Они не помогли, не помогли ему, ничего не помогло — он увидел ее! Он так хотел увидеть ее и смог. Но только во сне… Горло сжало спазмом, в бессильной ярости он ударил кулаками по полу. Рыжая накрыла его руку своей. — Рыжий, — позвала она, и он вскинулся, не веря, она никогда не произносила это имя. — Ты мне давно уже снишься… И ничего. Ничего не случилось, даже ногу ни разу не подвернула. Он уставился на нее не понимая, но уже чувствуя… — Что? — голос у него пропал, но Рыжая все равно услышала. Он разжал кулак, и она переплела их пальцы. Он ответил ей, коснулся другой рукой ее лица, провел по щеке, поймал рыжий локон. Прикрыл глаза, моргнул, открыл их снова — ресницы ударили по веку — то, что сжималось в груди вдруг развернулось, прокатилось волной — и он почувствовал себя. Так остро! Себя всего, целиком, и то, как Рыжая тоже оказывается там внутри, и шрам от волны затягивается ее близостью. — Привет, это я. Можно, я буду с тобой? — сказал он заплетающимся языком, почти не дыша. Рыжая рассмеялась и ткнулась лбом ему в плечо.