Яблоневые соцветия

В Нью-Йорке теплится апрель. Где-то там вдалеке на Манхэттене деловые люди заключают важные контракты. Лацканы пиджаков с блестящими пуговицами мелькают то там, то здесь, пока узловатые руки передают друг другу папки с документами, облигациями, акциями и чеками. Под мостом в Квинс рыбаки разматывают свои удочки и терпеливо ждут улова, сидя на каменистом берегу. Рыбы там совсем немного, да и клюёт она редковато, но приятно просто лениво перебрасываться последними новостями, нежась на солнышке. На Бруклин-Хайтс, как только сходит полуденная жара, освобождая место вечерней прохладе, вываливаются толпы шумного народу всех возрастов: от маленьких проказников-детишек до уважаемых стариков достопочтенного возраста, то и дело постукивающих тростями по дурным макушкам своих внуков. Расцветают яблоневые деревья, наполняя воздух тончайшим ароматом бледно-белых соцветий, которые Джеймс играючи срывает с молодых веточек. — Придурок, — фыркает смешливо Стив, мотая головой из стороны в сторону, пытаясь уйти от щекотного ощущения. За ухо скользит белый цветочек, и Баки довольно улыбается так широко, что от глаз тянутся лучики, а на щеках появляются трогательные ямочки. Стив семенит мелко следом, стараясь сильно не отставать, и Баки намеренно замедляет шаг, каждые десять минут одёргивая себя за неосмотрительность. Стив хрупкий — с ним нужно бережно. Его нужно защищать и укрывать собою, огородить от страшного вселенского зла, тьмой пытающегося заполонить людские сознания. Впускать в маленький чистый мирок только радостный солнечный свет, зайчиками скачущий по светловолосой макушке. И Баки хочет, Баки может, он делает это, не может не делать, потому что Стив шкодливый и постоянно влезает в заведомо проигранные драки. Лезет на рожон, переругивается с теми, кто объективно крупнее. Но лезет он делу, за справедливость — потому что знает, что такое честь, мораль и настоящее достоинство. Потому что борется он за верное, уверенно следуя стрелке своего непоколебимого морального компаса, да ещё и поправляя попутно иногда ориентир окружающих. А ещё Стив собственной персоной являет собой моральный компас Баки. Пробуждает всё самое чудесное, что только может быть в блудной молодой душе. Вытягивает дребезжащее по стенкам грудной клетки чувство — всепоглощающую любовь, которая отзывается только на Стива. Такого маленького с виду мальчишку. У которого сердце большое-большое, доброе-доброе, и бьётся неритмично из-за болезней, но с настойчивостью и завидным упорством. Баки восхищается Стивом. Восхищается тем, насколько тверда его воля и крепок характер, несмотря на физическую хлипкость, данную природой. Аккуратные рядки домов сменяют друг друга, под ноги попадаются мелкие камушки, и мелодичный свист невольно, по привычке, срывается с губ. Стив закатывает глаза, но Баки видит, что кончики пальцев подрагивают в ритм мелодии. Под ногами протяжно скрипят ступени лестницы, и ржавый ключ, вытащенный из-под кирпича у порога, отворяет чуть заевший замок дома. Они шагают внутрь полутьмы квартиры, едва касаясь друг друга мизинцами, а когда дверь закрывается, то позволяют себе переплести пальцы. Баки удовлетворённо вздыхает, сжимая тонкую ладонь крепче, и замечает удивлённо, что он всё время, пока они возились на крыльце, задерживал дыхание. Твёрдым уверенным шагом Роджерс шествует до кухни и сразу начинает там хозяйничать, гремя сковородками. Из них двоих именно Стив ответственный за готовку, потому что "Баки, тебя к плите подпускать, это всё равно что мину уложить прямо в кастрюлю". Сегодня на рынке им удалось добыть немного свежих овощей и мяса, не слишком много, но вполне хватит на скромный ужин. Пару луковиц и картошка умело нарезаются кухонным ножом на аккуратные кубики. Ровные, идеальные, как и всё, что создаётся руками Стива, будь то агитационные плакаты для местного журнала, или быстрые зарисовки, спрятанные в немного потрёпанный альбом. И Стив весь сам — тоже идеальный, с головы до пяток, о таком только мечтать можно. Со сдвинутыми на переносице густыми бровями, меж которых иногда пролегает серьёзная складочка, которую раз за разом хочется разглаживать. С острыми костлявыми коленками и десятки раз содранными и сбитыми в кровь локтями, которыми во сне Стив спихивает с кровати Баки. Иногда Джеймс жалеет, что не умеет рисовать, но в такие моменты уповает на свою память, стараясь наиболее точно запечатлеть на сетчатке глаз каждый дюйм Стива, выжечь очертания худощавой фигуры, вплавить в подкорку навсегда. Роджерс бурчит недовольно и встаёт на носочки, пытаясь залезть на столешницу. Баки хмыкает, подходит сзади и подаёт с верхней полки искомую баночку специй, не преминув при этом жарко дыхнуть в затылок. Стив вздрагивает и оборачивается, оказываясь кольце объятий ухмыляющегося парня. Вздыхает тяжело и неодобрительно качает головой, глядя прямо в потайные закоулки души. Джеймс свободный, вольный и громкий рубаха-парень, дамский угодник и тот ещё шалопай, которого в Бруклине знают от доков до пыльных лавок, вот только Стив этого не видит. Он знает Баки насквозь, вдоль и поперёк, поэтому видит гораздо больше, гораздо глубже, чем дозволено всем остальным. Знает страхи, волнения, беспокойства. Как Баки вертится из стороны в сторону во время бессонницы, как задумчиво смотрит на зеркало, когда начинает сомневаться в правильности того, что делает. Как скрещивает лодыжки под столом, читая газету "совсем как настоящий мужчина", правда вместо кофе попивая молоко. Знает усталого Барнса после смен, когда тот только может плюхнуться лицом в постель, знает его переживающего после тяжелого разрыва с Сьюзан около года назад, когда она бросила его ради жениха из Нью-Джерси. Это только кажется, что Баки защищает Стива, всё как раз наоборот, это Стив защищает Баки. Уберегает, успокаивает, баюкает в своих тонких руках. Приказывает пить какую-то мерзкую дрянь, чтобы наутро похмелье не так сильно мучало. Не позволяет сорваться во все тяжкие и отчаяться, когда денег едва ли наскребётся на оплату аренды их скромного жилища. Глаза у Стива пронзительно голубые, от них ничего не скроешь: ни чужую размазанную на воротнике рубашки помаду, ни душевные переживания в каморке под сердцем. Даже пугает немного, насколько умело и точно эти светлые глаза могут читать самое сокровенное как открытую библиотечную книгу, насколько нетрудно для них раскрыть и распять под пытливым взглядом все мысли. — Не надо, Бак, — поджимает Стив тонкие обветренные губы. Мысленно Джеймс делает пометку заскочить за бальзамом в аптеку, — Перестань это делать. — Делать что? — наклоняет голову Барнс, поднимая брови. — Ты знаешь, — недовольно огрызается Стив, а потом смягчает голос: — Ты можешь не притворяться здесь. Мы дома. Джеймс тяжело роняет голову на лебединый изгиб шеи Стива и со свистом выдыхает, чувствуя, как ком в груди мешает отпустить какую нибудь легкомысленную шуточку. Всё-таки увидел, прознал, почувствовал. Слова эхом отдаются в ушах и оседают где-то на самой кромке, нектарным вкусом на кончике языка. Дом — это Стив. Стив, который на полторы головы ниже и лёгкий, как пёрышко. Стив, у которого прохладный кончик носа и ледяные ступни, вклинивающиеся между собственных ног Баки стылыми январскими ночами. Баки правда устал. От вереницы девчонок, крутящихся на паркете; от огромных бочек, оставляющих длинные занозы в ладонях; от того, как много ожидают родители и приятели. Это давит. Они стоят, обнявшись, долго. Отложив в сторону коробочку с пряными специями, Стив аккуратно прочесывает тонкими пальцами тёмные пряди и шепчет что-то успокаивающе, пока Баки, стыдливо спрятав лицо, пытается надышаться сладким запахом кожи. Мягким, родным, с оттенком хозяйственного мыла и едва ощутимым цветочным шлейфом. Это запах дома. Запах Стива, который так редко удаётся уловить из-за тяжёлого травянистого марева, остающегося после болезней. Баки чувствует его практически всегда. Маленькое сердце бьётся гулко-гулко, и это ощущается даже через ситцевую ткань лёгкой рубашки. Хочется заслонить это сердце от любой несправедливости и боли, но почему-то всё оказывается ровно наоборот. Руки скользят по вискам, по острой скуле, и приподнимают за подбородок нежно, ни к чему не обязывая. Баки смотрит преданно и с пылом, готовый ради ласковых касаний сделать всё что угодно. Ринуться в пекло, перевернуть Вселенную, отдать свою жизнь, но это не нужно. Стиву достаточно стоять вот так, на крохотной кухоньке, ведь ему нужен только один Баки, ничего большего он и не хочет просить. Баки подставляется под гладящую ладонь щекой, прикрывает глаза, и удивительно длинные тёмные ресницы дрожат. Он почти мурлычет облегченно, и кажется, что Джеймс просто большой потрёпанный кот. Стив подносит к губам их соединённые руки и любовно целует костяшки и грубые мозоли. Улыбается уголком губ, когда его крепко притягивают ближе и порывисто обнимают. — У меня нет ничего дороже тебя, Стив, — сбивчиво шепчет Баки, не в силах сдержать эмоции. Обычно он не позволяет себе срываться, но столько времени прятать, таить, просто выше его сил. — Я знаю, Бак. У меня тоже, — честно отвечает Роджерс. Они позволяют себе показывать друг перед другом слабости. Стив даёт Баки залечивать свои раны, тащить себя из подворотен, спасать из драк, словно нерадивую принцессу, а Баки даёт увидеть себя настоящего. Джеймса Барнса, который не хочет заливисто смеяться или принимать серьёзные решения, а хочет добровольно отдать короткий поводок от себя тому, кому доверяет больше всего. — Я просто боюсь, — голос предательски дрогнет, — Скоро всё... — тихо всхлипывает он. Последние отчаянные слова Стив сцеловывает с его губ, не позволяя продолжить. Джеймс устраивает руки на узкой талии и притягивает ближе, наклоняя голову. Напряжённые плечи сникают, и Баки позволяет Стиву забрать инициативу. Крохотная ладошка ложится на его грудь и мягко комкает ткань кофты. Губы у Стива горячие, ненасытные, и он скользит языком в податливо приоткрытый рот Баки. Проходится по кромке зубов и уверенно прикусывает. Вылизывает мятный привкус дочиста, жадничая. Припухшие губы наливаются манящим вишнёвым оттенком, ударяющим в голову похлеще качественного контрабандного виски во времена сухого закона, и пламя стягивается внизу живота. Баки подхватывает Стива на руки словно невесту и несёт до гостиной, не отрываясь от губ. Обычно тот возмущается, но сейчас не рыпается, когда Баки бережно опускает его на потрёпанную кожаную обивку дивана. Хочется всего и сразу: огладить везде, до куда только можно достать, выпросить томные стоны, дотронуться до каждого миллиметра тёплой нежной кожи. Он в два щелчка безжалостно расправляется с ремнём на штанах и опускается на колени между широко разведённых ног. "Обнять. Защитить. Любить.", и голова идёт кругом от будоражащих её желаний. Прямо сейчас больше всего на свете он хочет сделать Стиву хорошо. Пунцовая головка выскальзывает из-под резинки боксеров, и Баки, не медля ни секунды, тут же вбирает сразу наполовину. Проводит губами по рельефу оплетающих ствол вен, трёт настойчиво уздечку. Направляя себя правой рукой, насаживается глубже ртом, скользит плотно сомкнутыми губами, пока плоть не упирается в заднюю стенку горла. Втягивает щёки и пропускает до упора, а потом скользит обратно, выпускает изо рта с причмокивающим звуком, посасывает, будто самую любимую конфету и мычит, пуская дрожь разрядами тока по чужому телу. Приятная тяжесть на языке, бархатистая кожа, мускусный запах — всё ощущается невероятно правильным и горячо необходимым. Стив протяжно стонет, стараясь не вцепляться слишком сильно в намотанные на кулак длинные пряди и не толкаться вперёд чересчур резко, и его голова откидывается назад. Баки хочет сделать всё, чтобы Стив продолжал издавать эти восхитительные звуки, от которых внутренности скручиваются от счастья и удовлетворения. Бёдра у Стива узкие и бледные, и руки самопроизвольно скользят по оголённым выпирающим тазовым косточкам, оставляя на тонкой коже красноватые следы. Через некоторое время Стив, задыхаясь, отстраняет Баки от себя. — П...подожди, Бак, — широко раскрытым ртом он хватает воздух, и Баки успокаивающе гладит ладонью по впалому животу, пережидая. Солнце пыльными лучами робко заглядывает через полупрозрачный тюль занавески и торопливо отворачивается. Стивовы пальцы ловко управляются с пуговицами, они стройным рядом проходят сквозь петельки; потом стягивает с него одежду, оставляя совершенно беззащитным и нагим. Джеймс выуживает из комода небольшую баночку с вазелином и кладёт рядом с собой, послушно ложась на четвереньки, но Роджерс тянет за предплечье, приказывая перевернуться. Усаживается сверху и массирует твёрдые мышцы, безошибочно нажимая на узлы. — Не торопись. Позволь мне позаботиться о тебе. И Баки позволяет. Стонет тихонько от сладостной боли, избавляющей его от тяжести прошедших дней. Поддаётся ласкающим пальцам, беспомощно и беззащитно открывая шею под поцелуи-укусы, и разрешает ставить метки, которые не сойдут ещё с пару дней. На работе парни в доках будут усмехаться и присвистывать, только вот ни черта они, глупые придурки, не понимают на самом деле. Стив совсем не похож на круглощёких фигуристых девчонок, он весь плюгавый и худой — одни острые углы да выпирающие на цыплячьей груди хрупкие рёбра, и целует он более отчаянно, настойчиво, словно в последний раз. Кожа покрывается мелкими мурашками, когда язык прокладывают длинную влажную дорожку от живота до ключиц. Роджерс обхватывает губами, обводит сосок языком, царапает невесомо зубами, заставляя взвыть в голос. — Тише, тыковка. Ты ведь не хочешь, чтобы нас услышали, не так ли? — вкрадчиво интересуется Стив шёпотом, оторвавшись от своего занятия. Баки прикусывает тыльную сторону ладони, крепко зажмуривает глаза и тянет Стива за голову обратно. Ниточка слюны тянется от его груди к горячим, изогнутым в особой хитрой ухмылке губам, и на это порочное зрелище просто невозможно смотреть. Баки будет за это гореть в адовом котле, но он не может остановиться. Он пытается податься бёдрами вперёд, чтобы потереться хоть обо что-то, снять невыносимый зуд, но Стив не позволяет. Стив управляет им целиком и полностью, крутит как марионетку, заставляет извиваться ужом и молить о большем буквально стоя на коленях. Таких, как они, ведут на расстрел и избивают тёмными тихими вечерами в переулках. Джеймс слышал, соседки говорили, что недавно увезли их соседа, мистера Нельсона. Его уличили во влечении к своему полу, с тех пор тот ни разу не возвращался из той психиатрической лечебницы. И дом его был выставлен на продажу, потому что ни детей, ни внуков у него не было. Страшно, риск большой, Баки не готов отпустить, так нельзя, но пусть, ведь только Стив знает, как правильно. Как забрать страх перед неизвестным будущим, как удержать в руках добровольно вручённый короткий поводок, и как сделать по-настоящему хорошо. Баки резко охает от неожиданности, когда ладони ложатся на округлости ягодиц и аккуратно сжимают. Скользко, влажно, Стив размазывает прохладный вазелин, совсем немного надавливая на сфинктер. Подхватывает ногу и оставляет у колена, там, где уже начинает выцветать синяк после последней драки, маленький обжигающий поцелуй, как будто говоря: "Я рядом". Убеждая, прося дать себе поверить, что всё будет хорошо. Что за окнами у них никогда не будет войны, что смерть не дышит им двоим в затылок теперь в равной мере, что горе далеко-далеко за горизонтом и ни за что не посмеет приблизиться сюда, пока рядом Стив. Один палец проходит плавно, и Баки кивает, давая разрешение продолжать. Стив действует осторожно, слитно, без резких телодвижений. Покрасневшая головка возбуждённого члена покачивается на весу без внимания и, наверное, это неприятно, но Стив не замечает. Пальцы у него, как у настоящего художника, длинные и тонкие, двумя он проталкивается внутрь более уверенно, мерно, выверенно, а с третьим проворачивает кисть особенно метко, и Джеймса подбрасывает от прокатившейся по телу электрический волны. — Сти...Сти-ив... — Роджерс поглаживает набухший бугорок простаты, и Баки начинает скулить на одной ноте, не в силах связать и двух слов. Стив понимает без слов. Коротко целует и приставляет истекающую смазкой головку. Входит медленным толчком — о, чёрт, мелкий, — останавливается, давая возможность привыкнуть к распирающему ощущению наполненности. Баки чувствует, как по щекам к груди стекает жар, и краснеет он сейчас похуже самого Стива — весь открытый, верный, послушный. Ритм тоже небыстрый, размеренный и выкроенный до каждой доли секунды, но Стив не останавливается, двигается внутри и так близко, так одурманивающе невероятно может быть только с ним. Между ними жалкие сантиметры оголённой, пышущей жаром кожи, горячие поцелуи, страсть и безмерный океан любви. Баки хватает правой рукой запястье левой и поднимает к подлокотнику, позволяя зафиксировать себя, распять словно на кресте. Баки подтягивает колено к груди и вот так — о Боже, Господи — каждый толчок проходится по чувствительной простате, сдвигая к краю. Он тычется слепо, мажет по носу и подбородку, пока не ловит такие же карминно красные, как у него самого, совершенно непристойным образом выглядящие губы; подманивает навстречу, чувствуя приближение разрядки, и Стив зажмуривается, ускоряя движения, сокращая амплитуду. Ещё быстрее, жёстче, приглушённые крики громче и дыхание загнаннее, Баки прикусывает губу и слизывает проступившую капельку крови, металлическую, пряную, с острым привкусом. Роджерс накрывает его своей ладонью, дроча резкими движениями в такт своим толчкам, и Баки надолго не хватает. Перед глазами всё плывёт в красочном мареве разноцветных пятен, и липкая белёсая сперма заливает им животы. Стив, чувствуя, как сжал в себе его Баки, тоже не выдержал, излился сразу следом, застонав в голос. Тело выламывает в сладкой судороге, распускается пульсирующий узел внизу живота, и он, стоя на подрагивающих локтях, упирается лбом куда-то в грудь Джеймса. — Стив? — тихо спрашивает Баки, когда хриплое дыхание становится более ровным. — С тобой. — Стив прижимается щекой к животу, и Баки скорее чувствует, чем видит, что он улыбается. Чудом не свалившийся белый бутон съезжает вбок, путаясь в пшеничных волосах, и Баки ласково поправляет его. Лепестки совсем крохотные и простые, с жёлтыми пятнышками в в центре, и яблоневый цветок вовсе не отличается какой-то особой изящностью, как розы или тюльпаны, которые принято дарить дамам. Но Стив именно такой, как этот цветок. Бесхитростный, прямолинейный, и очень, очень красивый. Сладко пахнущий, и вселяющий надежду, что весна принесёт им самое настоящее счастье. И зацветёт же яблоневый сад под перелив апрельской капели.