Слишком по-русски

Есенин лежал пластом на протяжении вот уже нескольких недель и настойчиво продолжал игнорировать звонки Мариенгофа, который в очередной раз хотел вытащить того на пьянку. Сам Серёжа был убежден, когда-нибудь их будут выносить ногами вперед. Он и сам не понимал, когда именно у него отпала тягость ко всем таким привычным, а самое главное, приятным радостям молодости. Он успокаивал себя, мол, перерос, с кем не бывает, а потом вспоминал, что ему только 23. А ведь это «самые яркие годы жизни», да? Есенин часто закрывался в себе, полностью игнорируя то, что его окружало, и никто давно уже не удивлялся, если вдруг Серега пропадал на пару дней из социальных сетей, а потом возвращался как ни в чем ни бывало под предлогами: «был в творческом потоке», «был в запое», «отдыхал», «страдал херней», да, впрочем, всех не перечесть. И лежа вот так, кверху брюхом, в голову лезли самые неподходящие, или, как говорят умные люди, саморазрушающие мысли. Его утомила цикличная жизнь. Многие в его возрасте обзавелись хорошо оплачиваемой работой, второй половинкой, кто-то даже детьми, а он лишь дюжиной стишков, которые даже по заслугам то и не оценили. Ему нравилось выделяться, но было банально обидно за собственную недооцененность. Кто-то сказал, что свой талант Есенин давно пропил в каком-то захолустном баре, так вот, это было неправдой. Но от этого легче не становилось. Даже тяжелей. После отъезда из маленького города в рязанской области, где их семья жила на протяжении долгого времени, можно сказать, почти всей его жизни, Сергей быстро обустроился в Москве; его природное обаяние и темпераментность хорошо сыграли ему на руку. В первый год его настрой был на высоте, он был будто в параллельной вселенной, правда его достатку было не позавидуешь, едва сводил конца с концами, но когда вы счастливы, согласитесь, вам нет дела до денег. А спустя пять лет, кое-как закончив университет, ему опостылела столица, ее пошлость и алчность, люди, все чувства которых закостенели, превратились в жалкие остатки былой искренности. Но, быть может, так было всегда? Сережа не знал. Не хотел знать. Он боялся сам стать таким. «Ты придёшь сегодня?» @George_PV. 11:34 am Лицо Есенина смягчилось, из разочарованного и нахмуренного оно стало обычным, если даже не сказать, умиротворенным. Он взял телефон в руки и откинулся на мягкую подушку, предварительно сдув упавшую на лицо челку. «Не знаю. Если только под конец. Неважно себя чувствую. Кто будет?» @Birchlover. 11:34 am «Как обычно. + К нам Пастернак со своими присоеденится, ты не против, надеюсь?» @George_PV.11:34 am «О господи…» «Я вчера напился, так что не знаю приду ли» @Birchlover. 11:35 am «Снова? Если не придешь, я назначу встречу у тебя, и мы придем к тебе сами:)» @George_PV. 11:35 am «Выбора у меня, я так понимаю, нет» @Birchlover. 11:36 am «Как и обычно) так что жду» @George_PV. 11:36 am Григорий Панфилов — невысокий, почти с Есенина ростом, что несказанно радовало предыдущего, человек с невероятно добрым сердцем и поистине невинной душой. Иногда Сережа думал, каким образом этот святой человек терпит такого дьяволенка, как он, и каким образом остается таким жизнерадостным лучиком света в грязном мире таких же грязных людей. Они были друзьями еще с начальной школы, там, далеко в Рязанской глуши, и именно с ним Сергей покинул отчий дом. И здесь, в Москве, Гриша был самым ярким напоминанием о маме, о доме и младшей сестренке. В последнее время Есенин все чаще думает о возвращении, или нет, скорее о простой поездке домой. Навестить маму и мелкую, снова окунуться в простоту жизни маленького города. Как бы в детстве он не хотел сбежать оттуда, с пришествием времени его сердце все сильнее требует ощущения обшарпанной квартирки, в которой чаще всего пахло теплым свежим хлебом и яблоками, а еще деревянной стружкой, которую отец никогда не выкидывал, а наоборот раскидывал по дому заместо носков. А их дача? Вы когда-нибудь были в полях, которые даже в 21 веке оставались девственно чистыми; и какое удовольствие было по вечерам бежать босиком по каменистой почве, задевать ногами рожь и дышать чистым воздухом, который стелился по бесконечному гористому горизонту и скрывался в далеких лесных вершинах. Есенин надеялся, что никакая стройка их не затронула до сих пор. «Кстати, там будет Маяковский, знал? Он сейчас весьма популярен. Вы сможете пообщаться.» @George_PV. 11:55 am Из размышлений Сергея вырвало сообщение Гриши, после которого он безуспешно пытался вспомнить, где и когда он слышал эту подозрительно знакомую фамилию. «Маяковский, — медленно, разделяя каждый слог, произносит Есенин в своей голове, откидываясь на спинку кровати и крутя в руке телефон, — на редкость глупый псевдоним». Заинтригован — значит, придет.

***

— Положи на место, Есенин! — Сережа замер с рюмкой в руке, находившейся в считанных сантиметров ото рта. Не прошло и секунды, как Панфилов выхватил водку и отставил прочь, предварительно больно стукнув Есенина по голове. Тот поморщился, но самодовольно улыбнулся удавшейся провокации. Дом Гриши, где проходила большая часть их так называемых собраний, представлял собой типичную квартиру, стилизованную под середину 20 века: теплый коричневый интерьер с витьеватыми узорами, колоритная крупная мебель, пышные кресла, диван, занимавший чуть ли не половину гостиной и небольшой столик в углу, на котором царил вечный беспорядок, в котором можно было найти, кажется, всё, от плесневелой дольки мандарина до антиквариатной вазы девятнадцатого века. Звонок трезвонил каждые двадцать минут с того момента, как Есенин зашел в квартиру. И вот, гостиная и кухня были наполнены до упора разнообразными университетскими знакомыми Гриши. — Мы так давно не виделись! Кто чем занимается по жизни? — послышался звонкий мерзкий голос, заставивший Есенина закатить глаза. Эта девушка не раз уже «выступала» сегодня и произвела весьма удручающее впечатление. — Я вот например на следующей неделе открываю салон; кстати заходите, если деньги будут. — Давай, ври дальше, — проговорил хороший знакомый Сережи, учившийся с ним на одной кафедре, сидевший в самом углу и не проявлявший ни капли заинтересованности в разговоре. Мысленно Есенин встал и зааплодировал. — Я зайду к тебе на кассу водяру пробить, если только. — Черняев, прекрати! — Надя раздраженно стукнула его по спине. А Алиса, дамочка с очень неприятным, как подметил Есенин, голоском насупилась и, как-то странно глянув на инициатора данного вечера, скрестила руки. — Кстати, Серый, ты все еще пишешь? — послышался глухой, но в то же время громкий голос. Есенин искренне надеялся, что хотя бы сегодня этот вопрос не прозвучит. Рядом стоял Пастернак, его заклятый университетский враг, учившийся на курс старше, возникший буквально из неоткуда. Серьезно, Есенин не заметил, когда тот вошел в комнату, а если бы заметил, то сразу бы поспешил ретироваться. Сережа поднял голову и пожал плечами. — Хочу дать тебе совет, если хочешь. — Неужели? — Есенин скорчил гримасу, выражающую «давай, валяй, вот только мне ни капли не интересно». — Твои стишки в интернете никому не нужны, если только маленьким романтичным девочкам, но если хочешь прославиться — одних стихов мало. Это раньше люди глазели только в газеты, и на каждую газету находился свой читатель, сейчас же русских столько нет, сколько сайтов в интернете. И шанс, что это будет твой профиль весьма и весьма мал. Но уходить из интернета, конечно, тоже не выход. Просто интернет-публика не клюет на стихи, понимаешь? Я сейчас работаю над кое-чем, и уже договорился с издательством. Такими темпами намного легче завладеть публикой. Чтобы не говорили, сейчас люди все-таки читают и бумажные книги тоже. Таким образом найти своего читателя намного легче, если договориться с правильными людьми. Остальные начали какой-то собственный балаган, а Есенин с неподдельным интересом и некой насмешкой слушал Борю. Не то чтобы он считал его неправым, скорее банальная гордость мешала посмотреть по-другому. Враги, все-таки. — Ты думаешь, у меня наберётся на книгу? Ты меня переоцениваешь. Я не штампую стишки на заказ. — К их разговору начал прислушиваться Панфилов, зная, чем это может закончиться. — Мятную сказку помнишь? — Боже упаси, Пастернак, я знал, что тебе не нравится мои стихи, но это уже слишком! — Они оба рассмеялись, и Сережа стал подумывать, что Боря не такая уж и плохая компания из всех возможных. На сегодняшнюю встречу Гриша позвал новых (для Есенина, конечно же, нет; они учились в одном универе) людей, к которым никто из первоначального состава компании не привык. И из всей этой «новой» тусовки Пастернак был, пожалуй что, лучшим вариантом для беседы. Во всяком случае для Есенина. — Я имею ввиду оформление; текста написано с гулькин нос, сам посуди. Я в книжном прочитал половину этой сказки. Зато какой ажиотаж вокруг нее. Теперь автор популярен. — Не хочется так же, если честно. — Черная слава остаётся славой, — пафосно проговорил Борис, подняв указательный палец вверх. — А что, Гриша нанялся твоей мамкой? Пить тебе не дает. — Типичный Гриша. Иногда мне кажется, что он агент от моей настоящей мамы. Я даже закурить при нем не могу, — диалог начинал сводиться в повседневное русло. — Что это за Алиса? Я смутно ее помню. — А, эта. Это какая-то знакомая Маяковского. То ли девушка, что вряд ли, то ли подруга девушки; короче в этом я не разбираюсь. На редкость раздражающая особа. — Есенин взглянул на то, как девушка с русыми косичками приставала к Наде с какими-то идиотскими расспросами. — Это точно. А где Маяковский? Гриша все уши прожужжал. Я его не видел до сих пор. Я его не помню, он с тобой учился? — Нет, он твой одногодка, или старше, но во всяком случае с тобой в одно время поступил. На журфак. Странно, что ты не помнишь, кто это. — Серьезно? Действительно странно… Хотя, я почему-то не удивлен. Он у вас типа популярен? — Да не только у на… Вдруг дверь распахнулась, и влетел пухлый, в элегантном, еле сидящем на нем костюме — рубашке, чуть заправленной в черные брюки, парень, с, как охарактеризовал Есенин, типичной бандитской рожей. — Давид! Где ты был? — Пастернак тотчас вскочил и направился «брататься» с этим молодым человеком, который в свое время разбил Есенину нос. Сережа показательно обиделся, чем очень рассмешил Надьку, которая была на грани, чтобы не совершить самоубийство из-за все еще не отстающей от нее владелицы салона «свободная касса». С надеждой посмотрев на Гришу, кажется, единственного человека, кто мог в данный момент развлечь Серёжу, Есенин был проигнорирован наилучшим образом. «Мало того, что пить не дает, так еще и игнорирует», — подумал Есенин и сам усмехнулся своим мыслям. — Ты искал Володю? — Неожиданно перед ним вырос Давид собственной персоной, загородив весь обзор. Громовым басом, который заглушил всех говоривших в данной комнате, он спросил безобидный вопрос, от которого Сережа чуть не лишился цвета своих волос. — Кого? — Маяковского, тормоз. — Никого я не искал, я просто спросил. — У таких как ты ничего просто так не бывает. — Сереже показалось, что во взгляде Давида он увидел вызов, так что тотчас вскочил. — У каких это, таких? — У… Романтиков. — Это намек? — Смотря как расценивать. Не хотел тебя задеть, неженка. Но смотрю, ты наконец переборол пубертатный период — с кулаками сразу не бросаешься. — Пошел ты. Буду еще руки марать. — Так, — неожиданно, но очень во время вмешался Панфилов, держа в руках пустые бокалы. — Я сейчас замараю свои руки, если вы тотчас не успокоитесь, ей богу дети малые. — Я спокоен. — Оно и видно. — Ну, было приятно поболтать, — заключил Давид, решив, что самое веселое позади, и ушел в сторону уборной. — Потом тебе шутку про романтизм расскажу, и про романтиков! — бросил он, заливаясь дебильным смехом. — Иди нахуй! Предварительно зайдя на кухню и поприветствовав новоприбывших, Есенин неторопливой походкой принялся было расхаживать по просторной квартире, в поисках заветного собеседника по типу Пастернака, и, желательно, без Давида в комплекте. Зайдя в комнату Гриши, он огляделся, но, решив, что перекурить в комнате друга, который не переносит табачный дым, даже для Сергея будет совсем уж по-свински, вышел, направившись на лестничную клетку. Вспомнив о существовании потрясающего общего балкона в доме Панфилова, Есенин твердо решил, что покурить и посмотреть на ночную Москву с высоты практически птичьего полета, а именно двадцать четвертого этажа, будет прекрасным времяпрепровождением и быть может даже сподвигнет его музу выйти снова показаться на свет. Но вместо музы его встретил громовой кашель, от которого Сережа чуть не растянулся на каменной плитке, принадлежащий высоченному мужчине, отнюдь не походившему на богиню поэзии и музыки. В лицо поэту сразу ударила весенняя прохлада, и только сейчас он понял, что зря вылез наружу без ветровки. Он оценивающе оглядел своего возможного кандидата в собеседники, который даже глазом не повел, когда раздавался громкий железный скрип открывающейся двери. — Привет. — Есенин встал рядом, оперевшись рукой на тонкое ограждение. Внизу расстилался канал, которым так гордился Гриша, и Сережа каждый раз, приезжая в гости другу, прогуливался по набережной, спускался к самой кромке воды, чтобы взглянуть на свое помятое отражение. Это его… Отрезвляло, быть может, даже возвращало в прошлое. Мужчина удивлённо глянул на Сережу и кивнул в знак приветствия. — Ты с Панфиловской вечеринки? — Пф, вечеринки? — Незнакомец усмехнулся и посмотрел куда-то вдаль. — Вряд ли это унылое сборище можно так назвать, но да, я именно оттуда. — Тогда ошибусь ли я, если назову тебя Володей Маяковским? — Ошибешься, для тебя только Владимир. — Есенину понравилась дерзость нового знакомого, так что он достал сигарету и, поднося ее ко рту, щелкнул зажигалкой. — Детям вредно курить. — Неужели? Я никогда не слышал, чтобы люди брали псевдонимы в честь блядских построек. Какой-то прогрессивный ход, до которого мой мозг не дорос? Или пиарщики подсказали? И почему именно Маяковский? — Сережа, в своей любимой манере, начал всячески действовать на нервы. Он скорее делал это неосознанно, нежели специально. Терпеливые люди выдерживали десять минут, а Панфилов, вон, терпит уже какой год. — Твой мозг вообще не дорос для процесса под названием мышление, а это моя настоящая фамилия.— За все время их короткого диалога, лицо Маяковского как было безэмоциональным, так таким и осталось. Лишь положение тела изменилось, из полностью погруженного в себя, оно сменилось на более открытое. Есенин смутился, но виду не подал. — Ясно… Гриша сказал, что ты популярен. Какая платформа? Ютуб, инста, быть может, твиттер? — Пришел попросить совета или взять автограф? — Сереже на миг показалось, что Владимир раздражен. — Я просто интересуюсь, не кипятись. Я тоже пишу, вот и стало интересно, где смогу найти твой профиль и почитать. Все-таки интересно, чем живут коллеги. — На лице Есенина пробежала странная улыбка. — Хотя знаешь, не говори, дай угадаю название сам. «Vladimir Mayakovsky» или что-то в этом духе, да? — С чего же ты это взял? — Теперь Володя стоял вполоборота и смотрел не только на пейзаж вечернего города, но и искоса поглядывал на светлую голову Сергея. — Такие как ты обычно так делают. — Сережа простодушно пожал плечами, приглядываясь к реакции. — А теперь дай я угадаю, — в голосе Маяковского прозвучала нескрываемая насмешка, — название твоего профиля это какая-нибудь сопливая цитатка из вконтакте? — Почему же ты так решил? — Потому, что такие, как ты, обычно так делают. — Хах, раскусил. Ну, а что же ты вдруг здесь оказался, тебе вдруг стало неинтересно со своими? С Пастернаком, Бурлюком и кто там еще у вас был… — Я проветриваюсь. Мне неприятна не их компания. — Я тоже считаю, что Гриша зря вас пригласил. — Неужели? Обижаешься, что мы компенсировали нехватку ваших мозгов? — Есенину никогда не нравились насмешки над собой, но этот человек почему-то вызывал смешанные чувства. Одновременно и гнев, и своеобразное веселье. — Прочти что-нибудь. — Что? Вот так сразу? — Сережа даже удивился и снова смутился. Он никогда не терял возможности зачитать что-нибудь, но сейчас он не чувствовал былой уверенности. — Ну… — Давай, я слушаю. — Кхм, — Есенин убрал руку за спину, а другую, с сигаретой, опустил к ноге. — Мне грустно на тебя смотреть, Какая боль, какая жалость! Знать, только ивовая медь Нам в сентябре с тобой осталась.* — Он уже был готов продолжить, как наглый, чуть ли не разочарованный вздох последовал за четверостишьем, и Есенин тотчас раскрыл глаза, уже и не думая продолжать читать дальше, и злобно уставился на Маяковского, который всем своим видом показывал, как ему не нравится. — Чего ты остановился? — Снова он смотрел вдаль, выражая крайнюю (не)заинтересованность в их дальнейшем диалоге, будто разочаровавшись. Сереже сначала хотелось вмазать чуть ухмыляющейся роже, но в итоге он лишь сжал пустой кулак и, бросив: «да пошел ты», — быстрыми шагами скрылся с балкона. — Гриша? — Панфилов, стоявший на кухне и убирающий ненужную посуду в ящики, повернул голову и с удивлением обнаружил перед собой Маяковского, который, в своей обычной манере, гордо стоял посреди комнаты, уперев руки в боки. — Да, привет, Володь. Что-то нужно? — Григорий приветливо улыбнулся и снова, нагинаясь, принялся за прежнее дело. — Ты же тут всех знаешь. Не подскажешь, как зовут мелкого белобрысого чудилу? — На этот раз Гриша ухмыльнулся. — В серой кофте с черным принтом? Хах, это Сережа Есенин, мой друг. — Не мог бы ты дать его номер? — Да конечно. — Гриша принялся копаться в своем телефоне, в поисках номера приятеля. Протянув телефон Маяковскому, он дождался, пока тот забьет номер в телефонную книжку, а затем спрятал мобильник обратно в карман. — Спасибо. — А зачем тебе? — поинтересовался Панфилов — Да так, — медленно проговорил Владимир, поворачиваясь к двери и всем своим видом показывая нежелание продолжать диалог, — по делу. Гриша знал, что они поладят.