***
— Ле-р-рой, друг мой, — тянет Ронин, медленно поднимаясь на ноги и его слегка покачивает. Но он не сводит пристального взгляда с лица Нода. — Ты мне мешаешь… — Обходит его по радиусу, зажимая раненое плечо, куда пришелся пинок Нода и где проступают красные пятна на повязке. Поразительно плавно и бесшумно, для своей крепкой фигуры, скользит, вставая так, чтобы ничего не загораживало юного лифмана от его взгляда. — Я обучаю новобранца… Лерой поворачиваясь следом, оставляя Нода за спиной, лицом к генералу и внимательно наблюдает за ним. — Как ты себя чувствуешь? Мне кажется или у тебя что-то с глазами? Ронин презрительно выгибает окровавленные губы, поводит плечами, разминая руки. Переводит на него взгляд, оторвавшись наконец-то от своего воспитанника. — Не вставай на моём пути. — предупреждает честно. Его глаза отсвечивают красным, когда он проходит, попадая в тень деревьев. Лерой пожимает плечами, — мешаю, подвинь. Он откидывает в сторону шлем и едва заметно напрягается, готовясь к схватке. Я не успеваю увидеть начало движения. Ронин, только что неподвижно стоящий в нескольких шагах, в следующую секунду хватает за шкирку, небо и земля меняются местами и земля, жестко толкнув в спину, выбивает дух. Небо темнеет перед глазами. Лерой же катится в сторону, по мокрой от росы траве, громко чертыхаясь. — Гаденыш-ш-ш, — шипит Ронин нависая надо мной, за грудки впечатывая в землю. Оглядывается, выискивая более подходящую поверхность для встречи с моей головой. Идет, волоча за собой, легко, как пылинку, не обращая внимание на жалкие попытки сопротивления. Подтягивает к покрытому мхом валуну, примеряясь для удара. Лерой, сбивает его с ног и они оба катятся по траве. Отскакивают друг от друга и, как два хищных зверя, кружатся в опасном танце, не отрывая взгляда друг от друга. Это невероятно! Я не могу отследить все удары, блоки и связки. Половину из них я просто не знаю. То, чему нас учат на рукопашке — детский лепет. Как можно победить такого противника? Восхищенно замираю, вглядываясь в бой профессионалов. Чувство самосохранения просыпается только после того, как Лерой сгибается, бормоча проклятия, пропустив удар в живот, а следом отлетает в сторону от мощного хука. Мороз пробегает по спине, когда Ронин, как-то по хищному поведя головой из стороны в сторону, снова приближается ко мне. — Глупец… у тебя был шанс… — Ронин… не шути так… я все понял, — лопочу, отползая от него, волочась задницей по траве, — … все осознал… я возвращаюсь в строй. — И не успеваю пискнуть, как неведомая сила, поднимает меня в воздух, выхватывая из рук разъяренного генерала, отшвыривает в сторону. Лерой снова прикрывает собой, — держись за спиной, — он тяжело дышит, вытирая разбитую губу, — а еще лучше свали, пока можешь. Не могу игнорировать его дельный совет. Пячусь, чтобы не пропустить ни мгновения этой схватки, и только укрывшись за теплым боком птицы облегчённо выдыхаю, чувствую себя более-менее в безопасности. Но выглянув из-под крыла, едва не вскрикиваю, когда Лерой, лежа на спине, оттолкнувшись от земли двумя ногами, ударом в корпус отталкивает нависающего над ним противника, так сильно, что Ронин спиной врезается в ствол дерева. В груди у него что-то булькает. А следом изо рта показывается кровь. Много крови. И он оседает, сползая по стволу. — Гниль тебе под ноги, — ругается Лерой, застывая в нерешительности. — Ты принесешь веревку или нет? — рявкает на меня, обернувшись на мгновение. И в тот момент, когда он повернулся ко мне, Ронин, прямо с колен, прыгает в сторону. — Куда… — Лерой кажется сбит с толку, но только не я. — Меч! — ору я и несусь наперерез, — там, мой меч! Лерой рычит, бросаясь следом. Вы когда-нибудь врезались в стену? С разбега? Я кажется знаю каково это. По крайней мере, именно эта ассоциация возникла в голове, когда на полном ходу, зажмурившись вконец, я вмазался в Ронина, пытаясь сбить его с курса. Он — скала, гранитный утес! Я — легкое перышко, пушинка. Небо, черная проплешина земли, трава, облако похожее на пушистый беличий хвост, и снова по кругу. Все закручивается, превращаясь в пестрый клубок. Запястье вспыхивает солнцем, когда он ненароком придавливает его, перекатываясь надо мной. Успеваю удивиться и ужаснуться своей необдуманной дурости, но круговерть заканчивается. Я сверху, оседлал его, как лихую птицу. Вцепляюсь с обреченностью клеща: руками, ногами, хочется вцепиться еще и зубами — для надежности. Потею от ужаса, высоким срывающимся голосом уговаривая его, — Ронин, пожалуйста, держись… пожалуйста, приди в себя. Видимо от страха, вбитые на тренировках навыки, опережают замутненный произошедшим разум и сам не поняв как, успеваю обвить шею ногами, применяя удушающий прием. Все время пытаюсь взять на излом руку, чтобы болевым воздействием удержать его. «Он сам учил меня этому», — так некстати приходит шальная мысль. Но никак не получается подчинить его руку. Он смотрит на меня, глаза мутные от боли — не понять какого цвета. За хребет, едва не ломая шею, пытается оторвать от себя, но следом наваливается Лерой, отдирая его руку от моей шкирки. — Держи, — пыхтит он красный от натуги. И бьет… кулаком прямо в окровавленную повязку, раз… другой. Ронин выгибается и оседает на землю. — Нет, — ору так, словно сам получил хлесткие удары. — Ты что? Он же свой, он же друг, он… — никак не нахожу слов, чтобы объяснить. — Веревку! Живо. — Он быстр, он деятелен и конечно же он прав. Но он ударил Ронина! Руки дрожат от злости. Как мог? Взгляд исподлобья должен прожечь в нем, как минимум дыру, а скорее убить на месте. Почему так грязно, так горько на душе? Стягиваю за спиной запястья дрожащими руками. — Сильнее, — прикрикивает он, придавливая его к земле, — и локти тоже. — У него руки стерты… в кровь. — глотаю ком в горле. Лерой смотрит на меня, как на полного придурка, — сейчас это наша наименьшая проблема. — Он мне как отец… — вырывается через силу. — Я только что оторвал его от твоего горла! — он тоже зол и тоже растерян. Закусываю губу, дергая сильнее. Ронин тихо мычит сквозь зубы. Только проверив узлы, Лерой облегченно выдыхает, отпуская командира, — силен, черт, — он стирает кровь и пот с лица, — порубил бы, как капусту. И снова на меня, выплескивая накопившийся адреналин, — оружие не бросать! Можешь забыть голову, но не меч! Сколько тебя учить! Раздолбай! Тяжело дыша, переворачивает неподвижное тело. Внимательно осматривает, — перевязывал кто? Гниль тебе в… это что? — тычет пальцем в черные пятна на боку. — Где? — глупо переспрашиваю, заглядывая через его плечо, — грязь? — Гниль… — он автоматически поправляет и застывает, опустив голову и прикрыв глаза. — Лерой… скажи, что это неправда. Лерой! Этого не может быть! — Мне хочется трясти его за шкирку, ударить за это глупое слово. — Он же только что чуть не побил нас, он не может… Лерой останавливает меня движением руки. Стоит, закрыв глаза и сердито потирая лоб. И отмирает. Резко, быстро, нахраписто, взрываясь командами и действиями. — К ручью, — командует он, подхватывая генерала под мышки. — Быстрей, нюня, — грозно пыхтит, приподнимая тяжелое тело. — За теми кустами птица, — рука, как указатель, показывает направление, — фляга в седельной сумке… Нет, неси сумку… С той стороны заросли чистотела, — палец тычет в противоположную сторону, — десять минут полета. Двигай, давай, — прикрикивает, видя мою растерянность, — твоя скорость — его жизнь. Кто говорил, что я быстрый? Да, до этого момента я ползал, как улитка! Лерой стоит перед Рониным на коленях, сжимая и разжимая пальцы, потирая и растирая их, будто никак не может решиться на что-то. Похоже, он даже не заметил моего отсутствия, но приметив в руках лист чистотела, рассеянно кивает головой, — сполосни и измельчай… Не обожгись. Пока стругаю веселенький, похожий на дубовый, лист ярко-салатового цвета на сочные ломтики, брызнувшие оранжевым, в голове постоянно крутится, — «чистотел, чистотел…» Что-то важное, какая-то информация. В конце-концов, не все же лекции я прогулял. Он едкий! Очень едкий, его нельзя трогать! — всплывает в голове предостережение нашего травника, читающие лекции по выживанию в лесу. С ужасом смотрю на ярко оранжевые сопли, образовавшиеся в плошке. — Леро-о-ой… Он что-то шепчет закрыв глаза, снова сжимает и разжимает поочередно кулаки, разминая костяшки. — Заткнись, — просит, замирая, даже руки прекратили свое томительные движения. Минута пролетает в полной тишине. Успеваю рассмотреть тряпицу расстеленную на траве, как раз под правую рук: нож, тщательно протертый жидкостью из фляги, мерзко воняющей сивушными парами, которую он достал из седельной сумки, бинты… «Как много полезного лежит в седельных сумках, может у меня тоже все это есть? Надо проверить», — глупые мысли заполняют мою непутевую голову. Лишь бы отвлечься и не чувствовать тяжелое облако нависшей тревоги и обреченности. — Сделал? — наконец-то замечает меня, — молодец! А теперь надо держать. Крепко-крепко. Без жалости и соплей. — Он внимательно смотрит на меня. И от его взгляда мурашки пробегают по спине. — Сможешь? Горло перехватывает — не выдавить ни слова, поэтому просто киваю. — Досчитаешь до десяти, потом в ручей. Ну, давай, — тяжело вздыхает он. Подцепляет край паутины, плотно стянувшей бок… дергает…***
Ронин выгибается судорожно, тело неестественно жестко распято, мучительно сжавшимися мышцами, словно лук, натянутый крепкой рукой. С трудом удерживаю его ноги. Он хрипит, изо рта снова кровь… Горячо дышит, сжав зубы, резко выдыхает, разбрызгивая красные брызги. Меня мутит: от мерзкого запаха; от тихого едва слышного звука: то ли шелест, то ли шепот, от которого лицо покрывается липкой паутиной пота; от черного оплывшего пятна, жадными щупальцами охватившего его бок. — Держи, — хрипит Лерой, навалившись на плечи, — блевать потом будешь… — Губы его снова шевелятся. Молится, ругается или просит прощения? Он подхватывает плошку из половинки желудя, полную оранжевых соплей, замешанных с глотком жидкости из фляги. Его рука заметно дрожит, когда он замирает на секунду и плотно сжав побелевшие губы, переворачивает эту яркую радостную массу прямо на черную отметину. Накрывает мгновенно вспухающий грязно бурый пенистый гриб листом подорожника, и снова все усилия, чтобы удержать бьющееся тело. Едва не вою — от страха, омерзения, жалости, боли… Как этот луг может вмещать столько грязи? Утро только началось — прекрасное, светлое, солнечное. А мне кажется, что я все-таки потерялся на дне Мандрейковской дыры. Кричу, не в силах сдержать в себе — … девять, десять… — Держи, твою мать… — хрипло матерится Лерой, подхватывая нож. — Крепче… — соскабливает грязную пену, кровь, омертвевшее, черное, полупрозрачное, подгнившую плоть, все вместе одним грязным вонючим комом. Не смотрю. Изо всех сил не смотрю, но почему же все это стоит перед глазами тошнотворной картиной. — В ручей… подняли… Автоматически выполняю приказы. Я не я, бледная тень. Ронин уже не сопротивляется, он безжизненно обмяк, бледный потный. Лишь мышцы, сокращаясь, реагируют на боль. Страшно, словно кто-то дергает за ниточки, сотрясая мертвое тело. А я никак не могу разглядеть вздымается его грудь или нет.***
Ручей — мокрый холодный живой, кажется мне другим миром. Плюхаюсь на колени, роняя командира, поднимая сноп брызг. Лерой заваливается тоже, не удержав тяжелую ношу. Вскакивает, тихо матерясь. Приподнимает его голову, чтобы тот не захлебнулся и быстро смывает грязь и кровь трясущимися руками. Еле успеваю отползти на четвереньках в кусты, меня выворачивает снова и снова. Спазм дергает так, что кажется я сам выворачиваюсь наизнанку от посиневших дрожащих губ до самых пят. А перед глазами все так же стоит бурый, вспененный с прожилками крови и черных нитей гнили ком, все также чувствую мерзкий запах. И снова рвет, уже одной желчью. Еле заползаю в ручей, глотнуть ледяной воды, промыть рот, смывая кислые горькие тугие слюни. — Нод… встать в строй… — Лерой тоже бледен. Тянет на себя неподвижного лифмана, вытаскивая его из воды. — Неси флягу… нож… бинт… Снова скручивает судорогой живот. Едва сдерживаю рвотный позыв. — Флягу, нож, бинт… флягу, нож, бинт… Ноги заплетаются, — фляножинт… — Нож помой… — Тщательно протирает вымытое лезвие сивушной жидкостью. Подносит флягу в губам, делая большой глоток. — Держи… Не расслышал, то ли мне, подбадривая, то ли снова держать. — Нод… Нод, соберись. В голове шум. Кого держать? Ронин бледен, он не шевелится и мне кажется — не дышит. — Он не дышит… — голос срывается, постыдные слезы, сдерживаемые так долго, затмевают взгляд, — не дышит… — Держи, твою мать, — ревет Лерой. Орошает вонючим дождем рану из своей баклажки и внимательно осматривает, счищая ножом остатки грязи. Не могу больше смотреть, закрываю глаза. Всеми силами стараюсь услышать его дыхание, хрип, ощутить руками движение, судорогу. Лерой прикладывает к ране чистый лист подорожника и туго бинтует. Заглядывает в лицо, нагнувшись, щекой пытается поймать дыхание. Снова его пальцы живут своей нервной, загадочной жизнью. Затягивает к себе на колени, устраивая его голову у себе на предплечье, поворачивает боком, спиной крепко прижимая к груди. Поднимает бледное лицо, судорожно вздыхает, глядя на меня. В горле пересохло… И, неожиданно подмигивает, — держи… — подносит флягу к его белым неподвижным губам… И Ронин судорожно выгибается, хрипя. На губах — черными хлопьями пена. Он давится воздухом, дергаясь и извиваясь. Я громко всхлипываю. Сказать, что я испугался, это не сказать ничего! Я думал умру. Прямо так, намертво вцепившись в его вырывающиеся, дрыгающиеся ноги. Его рвет черной пеной, глаза закатываются, но он дышит — хрипло, трудно. Мычит протяжно и тело сотрясается мелкой дрожью. — Ничего, ничего, — уговаривает его Лерой, — давай еще по маленькой. — Отпивает глоток сам и снова поит его, крепко прижав к себе. И снова судороги, и снова пена от которой с тихим треском вянет бархатная паутина мха.