Матерь богов

Тяжёлые тучи стелились низко, укутывая лежащие внизу бескрайние пространства в грязно-серый саван. Холодный, пронизывающий до костей ветер выдувал, кажется, даже саму душу. Если бы не тепло Дрогона, не его горячее тело, к которому Дейенерис прижималась, цепляясь онемевшими пальцами, она бы, наверное, снова умерла. Удивительно, но эта мысль теперь почему-то не пугала. Она казалась... такой простой. Она просто — была. Дейенерис снова бросила взгляд вниз. Никогда она не боялась высоты и множество раз видела мир, раскинувшийся где-то далеко у её ног. Оказавшись верхом на драконе, легко позабыть о том, что ты тоже человек. Но теперь всё выглядело иначе, словно Дейенерис вдруг сменила ракурс обзора — и привычные вещи предстали перед ней несколько в ином, искажённом свете. — Дрогон... — она скользнула пальцами по его могучему телу, крепче цепляясь ногами, но упасть по-прежнему не боялась. Дрогон никогда не позволит ей упасть, даже если она сорвётся. Дрогон — не позволит, в отличие от... Сердце Дейенерис дрогнуло, сжалось, и она стиснула зубы, подогревая в груди угаснувшую было ярость. Слёз больше не было — ей казалось, что она выплакала уже всё, но глаза снова предательски защипало. Впрочем, хлещущий по лицу ветер быстро осушил их, смахнул ледяными пальцами. — Я хочу попасть туда, откуда начался наш с тобой путь, кровь моей крови... Рано или поздно, мы всегда возвращаемся к началу, — Дейенерис шептала это, и ветер уносил её слова, но она была уверена: Дрогон знает, он слышит и понимает её безо всяких слов. Как бы ей хотелось спросить его, что происходило после того, как свет перед её глазами померк, а в горле навеки застыл металлический вкус густой крови. Где был Дрогон, и что он делал? Как те люди, которых она встретила в Саате, отыскали её? Куда отнёс её сын? И кто нанёс ему эти ужасающие раны, которые только начали затягиваться? Мысли эти роились, хаотично метались в голове, наползая друг на друга и болезненно жаля. Возможно, она ещё задаст этот — и многие другие — вопросы, но только не сейчас, когда вновь ожившее сердце готово было вырваться из груди. Дейенерис более не хотела, чтобы они видели её слабой и разбитой — они и без того вдоволь насмотрелись на неё мёртвую. Этого вполне достаточно. Пожалуй, нет на свете существа более беззащитного, чем то, которое навеки покинуло дыхание жизни. Немая неподвижность трупа — вот что они наверняка разглядели в ней. Тогда-то Дейенерис заметила, что Дрогон поменял направление: прежде он летел на юг от Саата, ведомый то ли собственной волей, то ли её мыслями, теперь же взял курс восточнее и снизился. Кажется, он понял, куда стремилась душа его матери: в место, где она впервые вышла невредимой из огня. В месте, где он сам появился на свет, жадно припадая к её наполненным молоком грудям. В месте, куда унёс её однажды из Миэрина и где она также впоследствии отыскала свою судьбу. Дотракийское Море. Великие степи, где от горизонта до горизонта колышутся на ветру травы высотой в человеческий рост. Там, где были живы и Дрого, и Рейего, и даже Визерис. Место, где она чувствовала биение жизни под сердцем, где слушала клятвы, данные у Матери Гор и бездонного Чрева мира. — Да, Дрогон! — выдохнула она голосом, полного головокружительного восторга, почти счастья. — Да! Дрогон громогласно заревел, исторгая из глотки столб пламени, словно ощущая настроение своей матери. Огонь разбил лежащие впереди тяжёлые облака, обдал лицо Дейенерис запахом дыма. Искры, гонимые ветром, коснулись её волос и одежды, но не успели даже заняться — слишком сильно здесь дуло. Несмотря даже на жар Дрогона, Дейенерис начала сознавать, что почти закоченела в лёгком платье и почти невесомой обуви. Пальцев она она почти не ощущала. — Ниже, — она сделала едва заметное движение руками, и Дрогон послушался её, ныряя сквозь каскады густых облаков и позволяя Дейенерис не только немного согреться, но и увидеть, где они оказались сейчас. Если она правильно помнила место, где открыла глаза, это был северный город Эссоса, и Дотракийское Море брало начало как раз в разрушенном Сарнорском царстве. Но сколько времени у неё в запасе? В том, что оно ограничено, Дейенерис нисколько не сомневалась. Внутри неё поселилась и росла, словно оброненное в благодатную почву семя, уверенность. Внизу же, рассекая редкие чахлые островки зелени, бежала река. Наверняка то была Сарна. Ведь именно Сарна ветвилась, устремляясь на восток, проходя через Сарнорское царство и доходя до самого сердца Дотракийского Моря. Она изгибалась и снова поворачивала на север у мёртвого города Ялли Камайи, Сатара, Места, где рыдают дети. Когда Дрого был жив, Дейенерис не раз пила из этой реки, пока кхаласар пересекал степи на пути в священный город Ваэс Дотрак. Она видела Сарну в тот день, когда кхаласар Чхако нашёл её, а после отправил в Дош Кхалин. Туда, где и сам Чхако, и Поно, и ко Мого встретили смерть в огне. Думая об этом, Дейенерис почувствовала прилив внутренней силы, от которой сердце забилось быстрее. Она вдруг по-настоящему почувствовала себя живой. И даже не думала о Джоне Сноу — о том, как стоит с ним поступить, если судьбе будет угодно когда-нибудь снова столкнуть их. Дейенерис надеялась, что этого не произойдёт. Повинуясь её командам, Дрогон спустился ещё ниже, даже на таком расстоянии от его крыльев с земли поднимались клубы песка и пыли. Они уже несколько часов были в пути, и мир вокруг обволакивали мглистые сумерки, с востока, подгоняемые встречным ветром, тянулись тяжёлые грозовые облака. А Дрогон летел, не зная устали, и Дейенерис чувствовала его, как чувствовала себя, — её сын, похоже, тоже не желал останавливаться. «Если оглянусь назад, я погибла», — старая истина навсегда осталась с Дейенерис. Эти слова и сбылись в конечном итоге: она оглянулась назад, на своё прошлое, на Джона Сноу, который уже давно покинул её — ещё в Винтерфелле, в холодной сырости крипты, — и погибла. Там, по-прежнему внизу, простирались руины Сарнорского царства. Там Дейенерис ждал серый, опустевший, траченый молью времени, изуродованный мир прошлого, который, пожалуй, было не очистить даже огнём. Но всё же слово — то самое слово, которого Дрогон не мог ослушаться, — так и просилось сорваться с губ, плясало на кончике языка, как искра пламени. Дейенерис уже живо представила, как покрытые прахом минувшего руины озарит багряный огонь, оплавляя стены, оставляя после себя чёрную копоть и пепел. Как сумеречное грозовое небо вспыхнет красным, словно зловещие огни Старой Валирии, говоря: Матерь Драконов, дитя смерти, дитя бури, вернулась. Это не было бы убийством, даже разрушением бы не стало, потому что в этих городах давно не было никакой жизни, даже призраки покинули иссохшие руины, так что обрушив на них огонь, Дейенерис лишь воздала бы почести истлевшим костям мёртвых королей, отправив их в последний путь. Но вместо этого она лишь повела Дрогона чуть выше, но уже не поднимаясь к самым облакам — там было слишком холодно. Вспомнив о пламени, заливающем город, Дейенерис поёжилась — от этого воспоминания, напротив, внутри морозной изморосью разливался ужас. Дрогон нёс её вперёд, а она смотрела на прошлое, словно сквозь мутное, прокопчённое огнём стекло. Она не слышала криков, не слышала мольбы, не видела ужаса на лицах — только огонь, очищающий мир. Обновляющий его. Может быть, именно поэтому она сейчас почти ненавидела Джона Сноу. Не потому что он убил её, а потому что не нашёл в себе сил удержать над пропастью, когда она нуждалась в том более всего. Дейенерис по-прежнему казалось, что пережитое ею в Королевской Гавани — просто сродни спутанному сну. То, на что она, вполне возможно, была способна — и что хотела сделать, но в действительности разве стала бы?.. Шрам, оставшийся на груди, давал однозначный ответ. И странное чувство, похожее на тёмное ликование, лишённое даже сожалений, тоже говорил об одном. Дейенерис вновь коснулась выпуклой полоски подрагивающими пальцами и едва успела вцепиться в Дрогона прежде, чем тот заложил крутой вираж, устремляясь к земле. Ведь тогда то самое слово тоже трепетало в её голове, на её языке, как только что, у руин Сарнорского царства, — но она устояла, как бы ей ни хотелось уничтожить этот безобразный город, ставший воплощением всего, что она потеряла. Вот во что ей хотелось верить. А потом в сознании разливался гул колоколов, выбивающих из груди не только дыхание, но и саму душу, затопляющий сознание удушающим багровым светом, за которым уже не осталось ничего. Только желание разбить собственные оковы. Дрогон грузно опустился на землю, притоптав траву и вздымая крыльями целый ураган. Дейенерис с трудом удержалась на его спине. Степь тревожно всколыхнулась, словно бесконечные воды моря. Бескрайняя, безбрежная, лишённая указателей и дорог — в этом месте Дейенерис родилась по-настоящему, и в этом месте чувствовала себя собой. — Я голодна, — внезапно осознала Дейенерис и посмотрела на Дрогона, едва ступив ногами на твердую землю, — если найдёшь что-нибудь... только не человека, — она поняла, что впервые обращается к нему с подобной просьбой. И тут же вспомнила, как когда-то он сам принёс ей дикого барана, местами обугленного, местами совершенно сырого, но сейчас от этой мысли рот моментально наполнился слюной. Дрогон взревел, словно всё понял и рывком поднялся вверх. Дейенерис не удержалась и, сбитая с ног ветром, рухнула прямо в траву. И рассмеялась. Звонко, радостно. Искренне. Смех её был живым. Продолжая улыбаться, Дейенерис встала, хотя ноги её дрожали — сказывалось напряжение в течение нескольких часов, которые она провела верхом на Дрогоне, вжимаясь в его тело коленями. Травяное море ходило волнами, накрывая с головой. Дейенерис, не понимая толком, куда идёт, двинулась вперёд — наверное, потому что сейчас это не имело значения. Сейчас, когда она и без того потеряла все ориентиры. Когда, взобравшись слишком высоко, рухнула вниз — а падение с такой высоты неизбежно заканчивалось смертью. Даже дракон может погибнуть, упав на острые пики гор. Засушливая степь ждала дождя, нетерпеливо шелестела. Вскоре Дейенерис увидела Дрогона, возвращавшегося с охоты — похоже, он сам увидел её с высоты своего полёта и ринулся вниз. Вскоре он швырнул пойманную где-то дикую лошадь к её ногам. Уже обугленную. Дейенерис обратила внимание на то, что на той не было ни седла, ни поводьев, а значит и человек не стал для Дрогона ужином. Эта мысль вызвала у Дейенерис горькую улыбку: теперь она беспокоится о чём-то подобном... А Дрогон вёл себя, как провинившийся ребёнок, который теперь всячески пытался угодить матери, хотя его вины в случившемся с Дейенерис не было вовсе. — Мы оба ему верили, — прошептала Дейенерис, глядя на мёртвое животное. Совсем недавно она действительно хотела есть, теперь к горлу от запаха горелого мяса подкатила внезапная тошнота. Но всё-таки ей нужно было что-то положить в рот: в конце концов, она не ела... О боги, сколько? От мысли, что последняя настоящая трапеза случилась, пожалуй, перед смертью, из горла вырвался сдавленный, вымученный смешок, больше походивший на всхлип. Дрогон рядом рыкнул, выпустив из ноздрей густой дым. Дейенерис коснулась его, словно успокаивая, а после с трудом оторвала небольшой кусок жёсткой обугленной конины, который изнутри был полон алого кровавого сока, стекавшего по рукам. Её снова замутило, но, зажмурившись, она всё-таки смогла заставить себя съесть хотя бы немного. Дрогон сразу оторвал половину несчастной лошади, с хрустом перемалывая кости. Едва справившись с очередным приступом дурноты, Дейенерис отошла в сторону, оставляя сына наедине с трапезой. Она надеялась, что Дрогон не оставит её здесь в одиночестве, не забудет о ней, увлечённый охотой. Дейенерис нужен был краткий миг одиночества и свободы, чтобы справиться с тем, что отчаянно билось в её груди. Похоже, Дрогон чувствовал это, от чего каждый раз готов был прийти в неистовство. Возможно, Дотракийское Море способно её утешить, принять в своё лоно, подарить хотя бы иллюзию покоя. Дрогон являл собой отражение её гнева и ярости, в нём бурлило всепожирающее пламя, способное уничтожить мир, тогда как степь отзывалась почти медитативными напевами, погружая в близкое к трансу состояние. Помогая хоть ненадолго унять и ярость, и гнев, и жажду мести, и боль, разрывающую нутро. Горечь горелого мяса смешивалась на языке с привкусом крови — и то был не самый приятный, но всё-таки какой-то... правильный вкус. И, повинуясь древнему зову степи, Дейенерис двинулась вперёд почти вслепую. *** Она неспешно шла, слушая, как травы перешёптываются о приближающейся грозе. Дейенерис видела тяжёлые, вызревающие целыми гроздьями, чёрные облака. В воздухе уже висел влажный запах, от духоты платье неприятно липло к телу. Оглянувшись, Дейенерис тревожным взглядом пыталась выхватить Дрогона, который остался позади. В глубине души она всё-таки побаивалась, что, как тогда, попадёт в плен одного из кхаласаров, и что Дрогона вновь не окажется поблизости, чтобы сжечь всех врагов. Но её сын был рядом — губы Дейенерис тронула улыбка, когда она увидела чёрную тень на фоне первой сверкнувшей молнии. Лиловая вспышка затопила половину неба, отпечаталась с обратной стороны век и пришлось несколько раз моргнуть, чтобы кривой изгиб молнии немного поблёк перед внутренним взором. Утробное ворчание грозы прокатилось над головой, и в нём было столько потаённой силы, что у Дейенерис невольно перехватило дыхание, а все волоски на теле моментально встали дыбом. Молния сверкнула снова, вызывая новую волну мурашек и сладостной дрожи. Дейенерис знала: стоит ей только подумать о том, чтобы полететь дальше, стоит произнести имя Дрогона одними губами — и он тут же окажется рядом со своей матерью. Послушный, как никогда. Огромный и кажущийся непобедимым. Но пока она позволяла ему кружить над Дотракийским Морем, наслаждаясь свободой и охотой, потому что чувствовала: долгое время он тоже не дышал этим воздухом. «Где же ты был, Дрогон?» Очередной раз задаваясь этим вопросом, Дейенерис брела дальше, расставив в руки в стороны и с наслаждением ощущая шероховатые прикосновения трав и колосьев к ладоням, пропуская их между пальцами. С бессознательной силой сжав жёсткий колосок и резко дёрнув его на себя, Дейнерис ахнула от неожиданной боли. На раскрытой, перемазанной зелёным ладони виднелась кровь, выступившая из свежего пореза. Дейенерис уже успела о нём позабыть, а теперь растерянyо смотрела на тёмную кровь, больше уже не чувствуя боли. Повинуясь неожиданному порыву, Дейенерис поднесла ладонь ко рту, касаясь раны языком, пробуя собственную кровь и зажмуриваясь почти до рези в глазах. Густой металлический вкус растёкся по языку и нёбу. Но кровь, как показалось Дейенерис, странно горчила — она была уверена, что так быть не должно. Но страх не приходил. Дейенерис всё скользила языком по ладони, плотно смежив веки. Ноздри её подрагивали, жадно вдыхая запахи степи, подступающей грозы и крови. В груди, где-то внутри неё, во всём теле, рождалось прежде незнакомое — или же давно позабытое — чувство, от которого сердце трепетало. То, которое позволило Дейенерис на мгновение забыть обо всём, что привело её сейчас на бесконечные дикие просторы. Она резко распахнула глаза, в тот же момент небо снова наискось разрезала яркая вспышка молнии, и на перепачканное лицо Дейенерис упали первые тяжёлые капли дождя, оставляющие прохладные дорожки на пылающей коже. Гроза бушевала, усиливалась, била упругими струями и грохотала, разносясь над степью. В этой грозе Дейенерис слышала биение далёких барабанов, протяжное пение, треск костров, топот копыт, неистовые крики. Словно не замечая, что от дождя она вымокла насквозь, и одежда плотно облепила тело, Дейенерис расправила руки навстречу фиолетово-чёрному небу, словно желая его обнять. Открыв глаза, она почти ничего не видела, потому что вода мешала смотреть, но в груди всё также радостно билось сердце. Живое сердце. Дейенерис закричала, сама не зная, чего больше было в том крике — радости или боли. Свободы или отчаяния. Она закружилась на месте, чувствуя, как чавкает под ногами раскисшая земля, как хлещет по ногам трава, как гуляющий в степи ветер пробирает почти до костей. Мерный гул барабанов вплетался в ритм биения сердца. Дейенерис чувствовала себя частью этого мира, частью этой степи, душа её летела над Дотракийским Морем, неслась во весь опор огненным жеребцом. Дейенерис сама была этой степью, была матерью-землёй, принимающей в себя силу благодатного дождя, дарующего жизнь. На этот раз Дейенерис звонко рассмеялась, смех, сплетаясь с грозой, полетел дальше, и она побежала вслед за ним, почти не чувствуя ни земли под ногами, ни острых ударов мокрой травы. Запыхавшись, она рухнула на колени, жадно и шумно глотая влажный воздух. Руки зарылись в землю. Вода стекала по коротким мокрым волосам. Дейенерис растянулась на траве, легла, прижимаясь к напоенной дождём земле щекой, и ей казалось, что где-то в самой глубине бьётся огромное сердце. Она всем своим существом ощущала эту вибрацию, волнами проходящую через тело. Это дарило такую расслабленность, что Дейенерис даже позабыла о ливне, забыла о том, зачем пришла сюда. Глаза слипались, и сознание соскальзывало в глубокий сон, выплёскивалось из реальности в темноту. Дыхание выровнялось, и Дейенерис сама не поняла, как заснула со странной улыбкой, блуждающей на губах. Когда она резко распахнула глаза, гроза уже ушла, оставив после себя лишь запах сырой земли. На степь медленно наплывала ночь, и на неожиданно ясном небе зажигались первые звёзды — невероятно яркие и живые. Но отстранённые и равнодушные. Бесстрастные наблюдатели, взирающие из глубокой темноты за стремительным вращением безумного колеса, подобно огромным жерновам перемалывающего человеческие судьбы. Дейенерис коротко выдохнула, протягивая вперёд ладони, разглядывая перемазанные жирной землёй пальцы. Она прислушалась к пению ветра, колыхавшему Дотракийское Море, и поняла, что Дрогон где-то поблизости, пусть его пока не видно и не слышно. Сев, Дейенерис поняла, что испачкалась с ног до головы, но её это мало волновало, разве что начавшая подсыхать грязь неприятно стягивала кожу, и стоило отыскать какой-нибудь ручеёк, чтобы немного умыться. Ей нужно было прийти в себя и вернуться... «Вернуться куда?» Вопрос этот тогда показался слишком сложным. Чуть в отдалении — там, где слышался робкий шелест воды — Дейенерис увидела огонёк костра, трепещущий на ветру. Одинокий, он тонул среди трав в подступающей со всех сторон ночи, и ноги сами понесли Дейенерис вперёд. Она не слышала ни выкриков на дотракийском, ни ржания лошадей — ничего, что говорило бы про стоявший поблизости кхаласар. И костёр действительно был всего один — слишком мало для кхаласара, больше напоминавшего кочующий с места на места город. И всё же Дейенерис старалась соблюдать осторожность и пряталась среди высокой травы и ступала как можно тише, приближаясь к призывно пляшущему пламени, вокруг которого извивались бесплотные тени. Оказавшись достаточно близко, она смогла разглядеть человека, который почему-то сидел к костру спиной, склонившись над чем-то остававшимся вне поля зрения. До ушей Дейенерис донёсся странный влажный, хлюпающий звук, и её невольно передёрнуло. — Не стоит бояться меня, девочка, я не причиню тебе зла, — послышался старческий голос с чуть насмешливыми нотками. Дейенерис вздрогнула всем телом — разве мог он увидеть её? Может быть, просто услышал? — Я тебя чувствую. Выходи же. Погрейся у огня. Не бойся, я не дотракийский крикун. Старик говорил на странной смеси дотракийского и лхазарского, поэтому некоторые слова звучали непривычно и неразборчиво. Сделав глубокий вдох, она, раздвинув высокую траву, вошла в круг ало-оранжевого цвета, грязная с головы до пят. Старик, сгорбившись, по-прежнему сидел к Дейенерис спиной, но теперь она уже видела, что перед ним лежит мёртвая овца с распоротым брюхом. Тёмная кровь растекалась, впитываясь в землю. И почему-то это зрелище не пугало — напротив, казалось привычным. — Матерь-земля напитается кровью, чтобы дать новую жизнь. Жизни без смерти не бывает, — поучительно произнёс старик и наконец повернулся к Дейенерис, криво улыбаясь. Плоское и смуглое лицо его избороздили глубокие морщины, напоминая карту, с одной стороны его пересекал старый уродливый шрам; в одном тёмном глазу поблёскивало отражение огня, другой был затянут мутной белой плёнкой. На почти лысой голове виднелось несколько седых волосков. Ветер трепал редкую белоснежную бородку. — Кто ты? — спросила Дейенерис. Она почему-то совсем не испугалась, увидев заляпанные кровью до самых локтей руки. Даже не поинтересовалась, чем он занят: наверняка потрошит овцу, чтобы поесть. Но всё же ошиблась. Старик задумчиво помолчал несколько секунд, словно обдумывая ответ. — Я вижу линии, которые не видят остальные. Так, наверное, правильнее. — Лхазарянин? Колдун? — Дейенерис ощутила, как дрогнуло что-то внутри. Конечно. Мирри Маз Дуур. Женщина, погубившая Рейего. Она тоже была мейгой из Лхазара. — Колдун, — старик повторил это слово, словно пробуя его на вкус и осмысляя его значение, но вскоре покачал головой. — Нет, всего лишь гадаю на внутренностях животных, — и он указал на распотрошённую овцу, лежащую на земле. Кровь всё ещё сочилась из распоротого брюха, а глаза животного оставались неподвижны, устремлённые в недостижимую пустоту. Дейенерис задумалась, вспоминая нужное слово. Но на дотракийском она его не знала, только на всеобщем, и то не была уверена, что оно верно. Может быть, она с чем-то его путает? Однако когда-то она слышала о подобных предсказателях: в конце концов, какие вещи люди ещё не использовали для изречения мрачных пророчеств? — Гаруспик [1], — несмело произнесла она. Старик сосредоточено повторил за ней, старательно артикулируя, но всеобщего языка он очевидно не знал, потому слово прозвучало несколько иначе. — Гха-рос-пек, — вымолвил он по слогам. — Что ж, как бы то ни было, ты можешь называть меня, как сама пожелаешь. — Ты знал Мирри Маз Дуур? — вдруг спросила Дейенерис. — Она была целительницей... мейегой, — поправила она сама себя, — при храме Великого Пастыря. — Возможно, — неопределённо покачал головой старый гаруспик, разглядывая свои морщинистые, покрытые корочкой подсыхающей крови руки, а после снова заглянул в глаза Дейенерис. Его здоровый глаз хитро сверкнул. — Ты же знаешь, что на самом деле слово «мейега» значит «мудрая»? Настала очередь Дейенерис кивнуть, хотя она тут же резко заметила: — Её мудрость не помешала ей убить моего ребёнка. Её мудрость не спасла её от пламени. — Возможно, то было её предназначение: в конечном итоге, именно её жизнь, которую ты забрала, дала возможность драконам появиться на свет. Могла бы ты приговорить божью жену к смерти, если бы та исцелила твоего кхала и помогла бы родиться на свет твоему сыну? В итоге ты стала матерью не жеребца, но драконов. На это Дейенерис не нашла, что ответить. Конечно, в таком разе она бы не смогла убить эту женщину. Её даже не удивило, что старик откуда-то знает подробности той кажущейся очень давней истории. Странное то было чувство: вести подобную беседу с совершенно незнакомым ей человеком, который по удивительному совпадению оказался здесь в полном одиночестве. Она впервые задалась вопросом, что делает здесь, посреди степи, где в любую минуту может объявиться кхаласар, полуслепой старик с мёртвой овцой? Почему он не в родном Лхазаре и что привело его сюда? Гаруспик же чуть повернул голову в сторону — туда, откуда доносилось мягкое журчание небольшого ручья, терявшегося среди трав Дотракийского Моря. Дейенерис хотела задать ему все эти вопросы, но они почему-то умерли на её языке не озвученными. — Может быть, я ждал только тебя, девочка, чтобы сказать нечто важное, — гулко произнёс старик, снова склоняясь над овцой. — Меня зовут Дейенерис Таргариен, — представилась она, почему-то чувствуя себя глупо. — Бурерождённая, Матерь Драконов, Разрушительница оков, — кивнул старик. — Я знаю, кто ты, девочка. Я знаю больше, чем ты думаешь, потому что вижу линии. Руки его погрузились в нутро овцы со всё тем же влажным, чавкающим звуком. Дейенерис услышала, как что-то рвётся и хрустит внутри: старый гаруспик вытаскивал из брюха нечто коричнево-багровое, покрытое кровью. В свете костра Дейенерис увидела, что это печень, и к горлу её очередной раз подступила тошнота. Ноздрей коснулся знакомый железистый запах. Старик положил печень перед собой, внимательно разглядывая её в свете костра, словно и в самом деле мог что-то увидеть в этом органе. Впрочем, возможно и правда — мог, откуда Дейенерис было знать наверняка. Борясь с очередным приступом дурноты, она невольно затаила дыхание, ожидая, что ещё скажет этот странный человек. «Я обещала себе, — вспоминала Дейенерис, — обещала больше никогда не верить колдунам после того, что сделала Мирри Маз Дуур». И всё же она ждала, слушая шелест степных трав, полной грудью вдыхая эти почти забытые, но в то же время знакомые запахи. Молчание затянулось, старик сосредоточено сопел, и, когда Дейенерис уже начала думать, что он больше не заговорит, вновь послышался его по-старчески надтреснутый голос. — Двери, прежде запертые, открываются, — нахмурившись, произнёс он. Глубокие морщины на его лице собрались в складки. — Солнце, как и было предсказано, взошло на западе, и горы вновь поднялись в воздух, и воды Дымного моря забурлили, выкипая... Дейенерис слушала с замиранием сердца, различая в этих словах нечто знакомое, нечто, прежде больно ранившее её. Мирри Маз Дуур. — Отправившись туда, куда ведёт тебя сердце, ты можешь вновь отыскать смерть, пойдя по тропе, которую уже вытоптали для тебя другие, ты обретёшь свободу, но и многое потеряешь... Это непростой выбор. В далёких и непознанных землях, лежащих на востоке, за грядой гор, пробуждаются чудовища. Ожил древний К'Дат за Рассветными горами и Краем теней, и за Нефритовыми вратами таится неведомое, прежде пребывавшее в оцепенении, наследие древней Империи. Ты не узнаешь покоя, не заглянув в лежащую перед тобой темноту. — Что это за странное предсказание? — Дейенерис ощутила, что в горле пересохло. — Что я должна делать? — Тебе решать, — ответил старик и швырнул печень в огонь. Та яростно зашипела, медленно чернея. Над костром поднимался запах жареного. Гаруспик тем временем извлёк сероватого цвета селезёнку, провёл по ней крючковатыми пальцами, словно нащупывая что-то внутри. После кивнул своим собственным мыслям и снова заговорил. — Но побег — мера временная, ты и сама это знаешь, девочка. Не страшись взглянуть в глаза того, что пугает тебя сверх меры, как не страшилась прежде. Много крови на твоих руках, и ты должна отыскать способ смыть её с себя. Пока чёрный человек не пришёл за тобой. Дейенерис, сидящая с другой стороны огня, отшатнулась, словно старый гаруспик ударил её наотмашь. Слова его резанули по сердцу, как прежде — предательский удар Джона Сноу. Она сжала руки так, что в них остались клочки выдранной травы. — Я не совершала никакого злодеяния, — фраза это прозвучала почти обижено, зло. Но ей не дали продолжить: — Великому Пастырю оправданий не требуется. Я лишь говорю то, что вижу. Готова ли ты слушать меня дальше? — старик снова внимательно посмотрел на побледневшее лицо Дейенерис, дожидаясь, пока та нерешительно кивнёт. Довольно крякнув, он снова сунул руку в брюхо мёртвого животного, после того, как отдал огню на съедение селезёнку. На этот раз перед стариком оказались розоватые лёгкие. Шлёпнулись с влажным звуком на землю. Старик вновь в молчании водил по ним пальцами, вдавливая их в мёртвые ткани, тщательно ощупывал и, кажется, даже принюхивался. Прервав своё занятие, покачал головой. — Мир дышит отравленным воздухом, пьёт наполненную смертью воду... Нехорошо это, нехорошо, девочка, — произнёс он так, словно Дейенерис и в том была повинна. — Матерь почти пробудилась, чтобы остановить вращение и начать новый цикл, но и дети её более не дремлют и готовы действовать, потому что Матерь невольно подпитывает и силы своих детей. Один из них — самый древний — ищет тебя. Ты нужна ему, не меньше, чем чёрному человеку. Дейенерис ничего не понимала из сказанного им, но испытала страх, очередной раз подкативший к горлу тошнотворным комом. — О чём вы говорите? О какой матери? Что за человек? — О Матери, что породила всё сущее, — пояснил гаруспик. — Разве в Лхазаре не верят в Великого Пастыря? — несмело спросила Дейенерис, недоверчиво косясь на старика. Тот чуть насмешливо хмыкнул. — Конечно. Великий Пастырь, — он неопределённо окинул рукой простирающуюся вокруг степь. — И все люди — его стадо. Но то, что есть Великий Пастырь, не значит, что нет Матери. Люди верят в разных богов — богов войны, любви, милосердия и смерти... Но все они — тоже дети. — Я никогда не слышала ничего подобного. — Ты ещё о многом не слышала и не знаешь, — резонно заметил гаруспик. — Здесь ты можешь чувствовать её силу, исходящую от земли, что даёт жизнь всему. И также легко она может её отнять... Представь себя женщиной с великим множеством далеко не всегда почтительных и послушных детей. Станешь ли ты разбираться, кто из них устроил погром в доме? — старик покачал головой. — Скорее всего нет. Каждый из них получит наказание, а в доме придётся наводить порядок. — У меня никогда не будет детей, — отрешённо произнесла Дейенерис. — Ни великого множества, ни даже одного... Драконы — единственные мои дети. Теперь у меня и вовсе остался последний сын. Старик пристально посмотрел на неё, словно зная нечто, чего не знает она сама, снова хмыкнул. — Матерь не добра и не зла, — продолжил он. — Она — источник. Но пробуждение источника сулит большие беды, потому что он даёт силы и другим. Дети питаются им. — О ком ты говоришь? О чём? — всё ещё не понимала Дейенерис. Речи старого гаруспика звучали странно и почти бессвязно. — О забытой вере Дочерей, — ответил он так, словно это всё объясняло. — О той, из чьего чрева вышел даже Великий Пастырь, чтобы вести людей неведомыми тропами жизни. Не вдаваясь более в подробности, старик подхватил лёгкие, которые тоже отправил в огонь. Пламя взвилось, выплёвывая сноп искр. Дейенерис ощутила их прикосновение к своему лицу, но, как и прежде, не почувствовала боли — лишь приятное покалывание на коже. Полной грудью вдохнула запах дыма и гари. Старик тем временем извлёк из мёртвой овцы покрытый кровью мокрый комок, который умещался в его сморщенной ладони. С силой сжал его, и на землю закапала казавшаяся чёрной кровь. «Сердце», — поняла Дейенерис, и её собственное отчего-то вдруг тоже сжалось. Словно именно её сердце гаруспик стиснул в ладони. Тот же, закрыв глаза, открыл рот и провёл языком по истекающему кровью сердцу, пробуя его на вкус. Когда веки его распахнулись и он снова бросил взгляд в сторону Дейенерис, его губы, нос, щёки и подбородок были перепачканы. Кровь виднелась даже в редкой седой бороде. Слепой глаз, казалось, тоже смотрит на неё, и Дейенерис невольно поёжилась. Степь наполнилась странным холодом — она ощутила особенно сильный порыв ветра, от которого пламя костра пригнулось к земле, прижимаясь к ней, словно ища защиты. Ветер обхватил Дейенерис за плечи, взлохматил неровно обрезанные волосы, прокрался ледяными пальцами под недавно успевшее обсохнуть лёгкое платье. Она вдруг ощутила себя совершенно нагой, и поджала пальцы на ногах, словно желая спрятать их от этого пробирающего до самых костей холода. Гаруспик тревожно оглянулся куда-то за спину, словно услышав что-то. Или же почувствовав неладное. Дейенерис и сама прислушалась, но различила лишь шёпот воды, тревожный шелест трав, потрескивание пламени. — Мало у нас времени, жизнь из этого мира утекает по капле,— надтреснутым, хриплым голосом проговорил старик. Он стал ещё старее, смуглое лицо его казалось бледным. — Сердце твоё отравлено, душа твоя отравлена, но случилось то не сейчас — а прежде твоей смерти, — торопливо заговорил он, — ты и сама это знаешь, девочка. Не я должен говорить тебе о таких вещах, — покачав головой, старый гаруспик вновь глянул на мёртвое сердце. — Но твоё — снова бьётся, а это значит, что шанс есть не только у тебя, но и у других живущих. Слушай своё сердце, но и не забывай о случившемся. Тебе стоит принять его, как люди принимают неизбежное. Другая алая королева связана с тобой, хоть ты и не захочешь этого принять. Равно, как и она сама. Однако помни о том, что от некоторых решений может зависеть не только твоя судьба. И помни о жизни, что теплится теперь в твоём чреве... Скоро дитя родится на свет прежде обычного срока. Последние сказанные слова заставили Дейенерис задохнуться, поперхнуться воздухом и в неверии посмотреть на старика. Сердце последовало в огонь, как и прежние органы. — Это неправда... то, что вы говорите... — она невольно опустила руки на живот, словно ощупывая его. — Я не способна понести живое дитя. Это проклятие Мирри Маз Дуур. Старик посмотрел на неё как на глупого ребёнка, криво улыбнувшись. — Она не проклинала тебя, девочка. Она, как и я, говорила о грядущем, хотя и не стану отрицать: забрав жизнь Рейего, божья жена надеялась сделать этот мир чище. Её вёл гнев и желание отомстить за слёзы матерей и убитых твоим кхалом детей. Она не хотела, чтобы это повторилось. Не хотела, чтобы твой Рейего стал пламенем, поглощающим этот мир. Но пламя его живёт в тебе. И, как любой огонь, оно способно даровать и смерть, и спасение. Скажи мне, Дейенерис Таргариен, — впервые он назвал её не девочкой, а по имени, — видела ли ты своего кхала? Видела ли ты Дрого и вашего сына в Ночных Землях? Дейенерис очередной раз вздрогнула от его слов. Всё, случившееся с ней там, по ту сторону, уже казалось полузабытым сном. Просто мороком. Видением, которому суждено исчезнуть с первыми лучами солнца, но слова гаруспика всколыхнули в ней волну обжигающе-холодных воспоминаний. Похоже, он понял всё по её растерянному, обеспокоенному взгляду — и коротко выдохнул. — Пророчества не всегда бывают точны, девочка, — пояснил он. — Даже мои могут быть в чём-то ошибочны и для тебя пока что непонятны. Но некоторые из них всё же имеют свойство сбываться — на свой лад, конечно, потому что линии могут менять своё направление. — Дитя... — Дейенерис облизнула враз пересохшие губы, всё ещё не в силах поверить в сказанное. Руки её снова легли на плоский живот. — Это дитя... — Ты знаешь, чьё это дитя, — ответил старик. — И оно умерло вместе с тобой, но теперь родится, разом выйдя и из тьмы небытия, и из материнского чрева. Он взялся за флягу, висящую на кожаном поясе, и открутил крышку, после чего протянул напиток Дейенерис, явно предлагая попробовать. Ноздрей коснулся насыщенный запах степных трав. — Степь даст тебе сил, как матерь-земля, — проговорил он. Дейенерис с сомнением посмотрела на предложенный ей напиток, тут же снова вспомнив Мирри Маз Дуур. Она не могла до конца поверить в то, что под сердцем её зародилась жизнь, но и опасалась очередного проклятья, если это правда. Старику незачем было лгать, но он мог и ошибиться. Заметив её сомнение, гаруспик пояснил. — Я не желаю травить тебя. Это дитя нужно миру. Как дети другой алой королевы. И этот напиток придаст сил не только тебе, но и твоему ребёнку — дитя будет здоровым и крепким, покинув твоё чрево. Поколебавшись ещё мгновение, Дейенерис приняла флягу из рук старика. Пальцы их соприкоснулись, и она ощутила, что его собственные, покрытые коркой засохшей крови, удивительно тёплые. Почти горячие. Всё ещё не решаясь подносить напиток к губам, она неуверенно спросила о том, что хотела узнать прежде: — Почему ты здесь один? Почему ты не в Лхазаре, а в Дотракийском Море, где тебя может заметить и убить кхаласар? — Я ждал тебя, я знал, что ты придёшь сюда, пока граница не истончилась. Жаль, что мы не сможем с тобой встретиться по-настоящему. Дейенерис нахмурилась, о чём-то раздумывая, и тогда гаруспик вновь с тревогой оглянулся назад. — Но мы же уже встретились, разве нет? Ты сам сказал, что ждал меня... — Мы могли увидеться только здесь, но прежде, чем ты сможешь отыскать меня и вспомнить, я умру, — произнёс он слова, от которых мурашки пробежали по коже. Гаруспик выглядел до крайности обеспокоенным. Ветер крепчал, почти завывая над степью. Скорбный вой матери, потерявшей сына, вот на что это походило. Дейенерис посмотрела туда, куда неизменно оглядывался старик, и тогда увидела то, что напугало её больше прочего: звёзды медленно гасли, растворяясь во мраке. Она видела идущую с востока темноту, которая накатывала грозными волнами, бурлила и кипела, пожирая всё на своём пути. Старик, потеряв всякое терпение, почти рявкнул на неё: — Пей же, девочка, пей, если не хочешь, чтобы они нашли и сожрали тебя! Пей, во имя жизни! Ты должна проснуться! Дейенерис, чей страх этой жуткой темноты вытеснил страх перед неизвестным напитком, прижалась губами к горлышку, снова втягивая дурманящий, кружащий голову запах. А после опрокинула флягу, ощущая как вязкий, терпко-горьковатый травяной настой заполняет рот, стекает в горло, вызывая невыносимое головокружение. Отбросив опустевшую флягу в сторону, она, ничего не видя вокруг, ощутила, что силы вновь покидают её. Вопреки словам старика, тело Дейенерис сковала мерзкая слабость, лишая возможности бежать. В угасающем сознании раздался её собственный скорбный возглас: «Старик обманул тебя! Колдун обманул тебя!» Но у Дейенерис не осталось сил сопротивляться и, лишившись чувств, она рухнула на землю, видя перед глазами лишь гаснущие одну за другой далёкие звёзды. *** Она открыла глаза с коротким вскриком, дёрнувшись вперёд всем телом, словно выныривая из-под толщи воды. Ощущение это тоже показалось ей знакомым. Дейенерис, судорожно дыша, резко села, от чего голова пошла кругом, и в панике оглянулась. Но ни опустевшей фляги, ни странного старика-лхазарянина, ни даже следов горевшего здесь прежде костра не было. Рядом так же беззаботно бежал маленький ручеёк. — Боги, всего лишь сон... — прошептав, Дейенерис судорожно облизнула губы и ощутила тот самый травяной вкус, который чувствовала в том сне. Тот всё ещё витал на её языке, осев во рту. Она тут же опустила руку на живот, вспоминая то, что увидела и услышала там, в этом сне. Неужели это могло быть правдой? Неужели она и в самом деле была беременна? Возможно, то лишь её сознание выдавало давно желаемое и невозможное за действительное. Дейенерис слегка нажала пальцами на мягкий живот, но не ощутила ничего особенного, хотя сердце стучало где-то в горле. Чтобы сказать наверняка, нужен был мейстер или хотя бы какой-нибудь знахарь, который хорошо в этом разбирается. Переступая по земле неверными ногами, она побрела к ручью, желая смыть с себя засохшую грязь, всё также неприятно стягивающую кожу. Заходя в почти ледяную воду и содрогаясь от дрожи, Дейенерис шумно дышала. Вода окончательно смыла с неё увиденный сон, но оставила после себя сказанные слова. К`Дат, Лэнг, Край Теней... Старая Валирия. Всё это лежало перед ней, ждало её. Но Дейенерис знала, что ещё не готова увидеть все эти чудеса и ужасы, что душа её по-прежнему трепещет в руках, как раненная птица. Граница, отделяющая её от запредельной тьмы, казалось слишком зыбкой. «Если оглянусь, я погибла», — напомнила себе Дейенерис. И рука снова невольно легла на живот. Выходя из воды, она ощутила холодное прикосновения ветра к коже и содрогнулась, обхватив себя за плечи. Может быть, она бессознательно пыталась гнать от себя мысли о том, что случилось в Королевской Гавани, о горящем, умирающем в жутких муках городе, чьи улицы озаряли вспышки пламени. Потому что осознала, что именно тогда гнев и желание справедливости пробудили в ней истинного дракона. То, чем любил угрожать ей Визерис. Драконом же была она сама — но, как оказалось, не последним. Джон Сноу. Или тот, кого теперь звали иначе. Стал ли тот королём, как должен был по праву рождения? Дейенерис побоялась задавать этот вопрос мейстеру Марвину или Кинваре. Дейенерис позволила своему брату умереть, хотя тот был Таргариеном, пусть и не самым достойным, Джон Сноу, будучи сыном Рейегара, сам убил её. Может быть, в том и была какая-то странная, жутковатая справедливость, даже мрачная ирония, но это не умаляло ни гнева, ни ярости Дейенерис. Потому что Джон Сноу убил и её ребёнка — если то действительно правда. «Если бы он знал, то осмелился бы?» — на этот вопрос она никак не могла найти ответа. Пока что Дейенерис была уверена только в одном: не в Саате они должны оставаться, и не двигаться в Вестерос. Путь её был куда более сложен и ветвист. Путь её был не прямой дорогой, а тенистым лабиринтом, где на каждом углу находились размытые, порой наоборот — сбивающие с толку — указатели. То, что таится в глубинах. То, что спрятано в вышине. Дейенерис невольно вскинула голову, жадно вглядываясь в тёмное небо. Молодая луна, окаймлённая короной сизых облаков, заливала степь, делая мир призрачным и нереальным. Созвездия здесь были другие — не такие, как в Вестеросе, но Дейенерис не без удивления отметила, что почти и не помнит, какое там небо. Она почти в него не смотрела. Её взгляд был устремлён только вперёд. Немая пустота внутри заполнялась гулкой болью, словно в бездонный и высохший колодец бросили камень. Почему-то даже мысли о Джоне не наполняли её таким безнадёжным отчаянием, как такая, казалось бы, незначительная деталь. «Жги дотла! Пусть мир пылает! Жги!» Кто говорил ей это? Чей это был голос, звучащий где-то в глубине сознания? Голос, который вторил её собственным безобразно спутанным, наполненным болью и тьмой мыслями. Она слышала только траурный прибой колоколов. Тогда она действительно в некотором смысле не видела и не могла видеть тех, кто молил её о помощи, не слышала их криков, для неё не существовало сожженных детей, не было искалеченных, раздавленных и обожжённых тел, устлавших опустошённые пламенем улицы. Она освобождала их от вечных оков. И Дейенерис надеялась, что Серсея, рассчитывающая на её слабость, видела, как ошиблась. Обезглавив Миссандею, она лишила Дейенерис последней нити, которая имела шанс её удержать от принятого решения. «Ты знаешь, что нужно делать. Жги дотла!» Боль, которую она испытывала — боль предательства, боль потерь, боль горького осознания... Всё это бурлило и кипело в ней, словно готовый к извержению вулкан. В груди всё пылало. И пропасть, разверзнувшаяся у самых её ног, утянула её в никуда — туда, где люди в одночасье превратились в чудовищ, безропотно склонившихся перед теми, кто убил её семью, чудовищ, скованных старым миром и не желающих жить в новом. «Жги дотла! Жги дотла!» И тогда всё, что сдерживало её саму, оковы милосердия, желание справедливости, стремление построить иной мир, всё это смялось под мощным ударом неистового пламени, принадлежащего ей самой. А после мир растворился, и Королевская Гавань, и без того обезображенная до ужаса, захлебнулась её болью, гневом и огнём. Воспоминания эти теперь казались Дейенерис ещё более нереальными, смазанными, чем смутные образы жуткого мира, в котором она очутилась, когда Джон Сноу подарил ей поцелуй смерти. Хотя даже сейчас она не ощутила ничего, похожего на сожаление: лишь горькое чувство, что идеалистические мечты о мнимом милосердии, что лживые советники, оставшиеся в самом конце, когда погибли все, кому она была небезразлична, тоже не были уничтожены до конца в этом же пламени. Нет, люди не были чудовищами в полном смысле слова, ибо она не лишилась разума, но и страх их более не трогал сердце. «Ты дракон, так будь драконом», — она помнила эти слова. И осталась драконом до конца. Дейенерис раскрыла ладонь, на которой всё по-прежнему виднелся неглубокий порез. Он вновь подёрнулся тонкой корочкой, которую она постоянно невольно сдирала, заставляя рану кровоточить. Но боли почти не было. Квиберн оставил этот порез, вдруг вспомнила Дейенерис. Ещё одна загадка, ещё один вопрос, ответа на который у Дейенерис не было. Зачем ей помог этот Квиберн? Дейенерис чувствовала, что должна узнать это, какой бы отвратительной и уродливой ни оказалась истина. Но чтобы понять причины, которые им руководили, она должна вернуться, разве нет? — Алая королева... — с холодеющим сердцем вспомнила Дейенерис слова гаруспика из очередного сна. Сказанное о ребёнке во чреве прежде затмили всё прочее. Могла ли выжить Серсея? У Дейенерис прежде не было никакого желания вспоминать о женщине, ставшей причиной смерти Рейгаля, женщины, отдавшей приказ убить Миссандею. Женщине, которую она ненавидела даже больше, чем Джона Сноу. Квиберн... Квиберн, её Десница... От мыслей этих, которых и без того оказалось слишком много, голова пошла кругом. Думать о подобных вещах не хотелось, потому что это снова порождало в её груди гулкую пустоту, отравленную болью, горечью и ненавистью, которые не оставляли места для иных чувств. — Матерь... Матерь... — губы сами произнесли это. Поёжившись, Дейенерис снова посмотрела в небо. Звёзды складывались в линию, устремлявшуюся куда-то на восток, и вдруг стало понятно, что это — путь, по которому ей предстоит пройти. И по которому отправился мейстер Марвин. Рука скользнула вниз и уже в который раз легла на живот, поглаживая его, хотя Дейенерис всё ещё не могла поверить в правдивость тех слов. Слишком долго она со смирением привыкала к тому, что никогда не родит живое дитя. Возможно, оно уже мертво в её утробе, если и было... От этой мысли захотелось очередной раз разрыдаться, но Дейенерис поняла, что сил на слёзы у неё не осталось, как и самих слёз, потому глаза оставались сухими. Дорога, лежащая перед ней, вилась невидимой лентой, перечерчивая небесный свод. И Дейенерис поняла, что не сможет продолжать свой собственный путь, не сможет до конца вернуться в этот мир, принять его пустоту и найти в себе силы перешагнуть через обезображенный труп прошлого, если отвернётся от людей, которые ей помогли. Уж они-то знали гораздо больше — и вряд ли были для неё врагами. Даже тот странный человек, чей образ то и дело ускользал из воспоминаний, словно смутная тень. Призрак из Валирии, если он не привиделся ей сквозь сумбур, творящийся в сознании. Трудно отличать реальность ото сна, когда границ практически не осталось. Трудно понять, что есть свет, и где та черта, после которой ты вступаешь в непроглядный мрак. Дейенерис могла бы оставить их, могла бы, наверное, даже вернуться в Миэрин, но тут же отказалась от этой мысли. Что она сейчас могла дать людям, кроме собственной пустоты? Как стала бы снова править и следить за порядком? В конце концов, она плохо представляла, что сказала бы Даарио Нахарису. Человеку, который её любил, и которого она оставила с такой лёгкостью, что сама себя не узнавала. А ведь когда-то ей чудилось, что и она его любит. Возможно, именно тогда всё и началось. Когда в сердце её не осталось места для любви к Даарио Нахарису. Дейенерис представила себе с ужасающей чёткостью его красивое, улыбчивое лицо, когда она скажет: — Ты был прав. Мне стоило взять тебя с собой. Тогда бы, возможно, ничего бы этого не произошло, я бы не умерла. Но Даарио почти наверняка понял бы её по-своему и в своей полушутливой и совершенно безрассудной манере ответил бы, сложив к её ногам своё оружие: — Одно твоё слово — и я принесу головы всех, кто причинил тебе зло. Он сказал бы это, не понимая — это ничего не решит. Не заполнит её пустоты и уж точно ничего не исправит. Мысли о Даарио и Миэрине, что был сейчас не так далеко, отозвались знакомой горечью. «Нет, — решила она, качая головой и завершая спор то ли с самой собой, то ли с Даарио, чей образ так живо очертило её сознание, — нет. Не сейчас. Не прямо сейчас». — Дрогон! — позвала Дейенерис и спустя несколько мгновений увидела огромную чёрную тень, заслонившую луну и звёзды. Видимо, всё это время он был где-то поблизости. Он приземлился, вновь едва не сбив свою мать с ног порывами тёплого ветра. Дейенерис заглянула в пылающие оранжевым глаза, глядящие на неё с немым вопросом. — Утром мы отправляемся обратно, кровь моей крови... Она хотела сказать — в Саат, но чувствовала, что за прошедший день, пока её не было там, что-то сильно изменилось. И была уверена только в одном: небо подскажет ей путь. Она не врала Марвину, она просто не думала о том, даже не понимая, что слова её сбудутся. Тогда ей вообще тяжело было мыслить здраво. Эту ночь она проведёт под звёздами, вместе с Дрогоном, вдыхая пряный степной воздух и делая вид, что не было всех этих лет. Ничего не было — только она и её сын, путешествующие по безбрежному травяному морю, раскинувшемуся от горизонта до горизонта. Ни указателей, ни дорог, ни ориентиров — и степь вокруг поёт свои позабытые всеми песни. Прижавшись к тёплому, почти раскалённому боку Дрогона, проваливаясь в сон без сновидений, Дейенерис почти слышала это наяву — едва слышное гудение, похожее на музыку, похожее на мерный бой немыслимо древних барабанов и бубнов, который был прежде человека и останется после. Он убаюкивал её, принося давно позабытый покой.