Художника обидеть может каждый...

Глаза мальчика наполнены слезами, которые ещё только каким-то чудом не бегут по щекам. Он стоит ровно посреди улицы, отчаянно сжав кулачки, и в упор смотрит на Канду, так, что тому даже становится на мгновение не по себе. Он встряхивает головой, отгоняя неожиданный морок, потому что от перебитого мальчишеского носа и больших синих глаз в сердце больно отзывается чувство старой печали и вины. Канда отвлекается на акуму, очень вовремя снесшего крышу соседнего дома, оборачивается через несколько секунд, но пацан уже вовсю обнимает Тидолла, взахлёб рыдая у того на плече и пачкая соплями генеральский плащ. Остатки акумы тихо догорают на площади. Канда злится. Истории про чудотворный источник, исцеляющий любые раны оказались очередным пшиком. Чистой силы здесь нет и в помине, а чудеса, если и случались, имели абсолютно другую природу. Даже акум здесь собралось немного, да и те первого уровня, поэтому Тидолл до сих пор и не удосужился расчехлить свой Создатель Эдема, справедливо полагая, что выросший ученик прекрасно справится и сам. Канда раздражённо фыркает и оборачивается на очередного вынырнувшего из переулка акуму, всей душой надеясь, что этот — последний. Несколько взмахов Мугена и демон расползается на части. И все бы хорошо, но в последний момент Канда видит, как одна из них летит прямиком в огромную бочку клюквенного морса, которая преспокойно стояла себе до этого момента в уголке. И понимает, что ничего не успеет сделать. Взрыв. И вязкая, сладко пахнущая волна окатывает Канду с головы до ног, оставляя желание найти того, кто оставил на площади дурацкую бочку и выдернуть ему ноги. День, и так начавшийся не очень, определенно, становится все хуже. За спиной мокрого, липкого и злого, как черт, Канды, похихикивают генерал вместе со спасённым мальчишкой. Канда скептически смотрит на раскладывающего на травке кисти и карандаши учителя, и устало вздыхает, качая головой; подходит к большой, плавно текущей реке и прямо в одежде падает туда с небольшого обрыва, сразу уходя под воду, которой здесь, правда, максимум по пояс. Пока они искали родителей мальчишки, пока выслушивали благодарности и приглашения остаться на ужин, Фрой благожелательно улыбался, а Канда кипел за его спиной, раздражённо шипя на грани слышимости и угрожая всеми карами, если вдруг блаженный художник решит остаться. Сладкая дрянь медленно застывала на коже корочкой, сзывая с округи всех мух, ос и слепней, заставляя Канду тихо сатанеть и проклинать тот день, когда он в порыве какой-то сентиментальности, не иначе, согласился сопровождать сумасшедшего генерала на миссии. Вода блаженно теплая и Канда довольно улыбается, выныривая на поверхность. Чертов морс, на счастье, отлично отстирывается от черной формы и брюк, а вот на рубашке оставляет уродливые красные пятна. Когда вещи остаются сушиться на ветвях прибрежной ивы, Канда, стоя по пояс в воде, наконец, начинает заниматься волосами, на которые и пришелся первый удар сахарной гадости. И уже с первой попытки разлепить пряди, понимает, что задача будет не из лёгких. Пытается было прополоскать их, чертыхаясь и шипя, но быстро понимает, что это бесполезно — сахар чертовски плохо отмывается прохладной водой. Его рука уже тянется за удобно лежащем на обрыве Мугеном, но оказывается неожиданно перехвачена чужой рукой. Канда резко оборачивается, ожидая увидеть кого угодно, и тут же расслабляется, поймав свое отражение в стеклах очков. Фрой улыбается, поднимая руки ладонями вверх в шутливом жесте сдачи, и кивает на волосы: — Ты позволишь.? Канда раздражённо фыркает, но разворачивается. На самом деле, ему совсем не улыбается щеголять криво откромсанной шевелюрой, собирая удивлённые взгляды и поистине удивительные версии произошедшего. Ибо в своих навыках парикмахера он очень сомневается, а быть похожим на жертву маньяка-цирюльника ему не хочется. Секунду спустя в его волосы зарываются чуткие тонкие пальцы, расплетая узлы и разбирая пряди, чуть массируя кожу головы. На поверхности воды цветут проклятые лотосы и простирается живая тишина, наполненная плеском воды. Где-то рядом сходят с ума лягушки, чувствуя приближение вечера. Фрой за его спиной тихо мурлычет себе под нос какую-то популярную песенку и рассеянно перебирает влажные пряди. Канда подается назад, чувствуя, как теплые руки замирают на мгновение, а потом тяжело опускаются на плечи, привлекая ещё ближе. На одно плечо вдобавок опускается острый подбородок, и даже не поворачиваясь в ту сторону, Канда может угадать написанное на лице любопытство и вопрос. Но поворачиваться не хочется. Поэтому он лениво тянется всем телом, бесповоротно заливая водой рубашку учителя, и неожиданно зевает. Фрой фыркает ему в висок, обнимая крепче, чтобы тут же отстраниться. — Может быть вылезешь на берег, пока не посинел? Я уже закончил. Почти проглоченное «малыш» висит в воздухе. Слишком давно разошлись их дороги, слишком многое произошло. Слишком мало осталось от того мальчика, которого когда-то Фрой называл именно так, когда будил, вырывая из кошмаров. И обнимал, давая сухо всхлипывать, уткнувшись лбом в надёжное плечо. А главное, никогда не вспоминал об этом за пределами темной комнаты, озаренной лишь светом луны. Так же как сегодня рыдал тот синеглазый мальчик с перебитым носом. Проскакивает опасная мысль, что Алме Фрой наверняка бы понравился и Канда болезненно кривит губы, разворачиваясь лицом к учителю. Одним движением, оказывается на ногах и только тут понимает, что что-то не так. Практически обнажённый, не считая волос, неприятно облепивших тело, он стоит возвышаясь над учителем, не успевшим встать на ноги. Взгляд Фроя словно против воли владельца скользит по его телу и художник слегка розовеет щеками, тут же резко вскакивая. И теперь очередь Канды удивлённо вскидывать брови, ибо генерал никогда не отличался особенной стыдливостью и соблюдением личных границ. Скорее, наоборот. Фрой улыбается, стоя впрочем на безопасной дистанции в метр, и говорит: — Тебе всё-таки стоит разрешить мне тебя нарисовать. Канде его улыбка кажется насквозь фальшивой и он хмурится, пытаясь прочитать что-то в глазах скрытых за стеклами очков, но это кажется бесполезным. Художник разворачивается, возвращаясь к разложенным инструментам и что-то важное, невысказанное, тает в воздухе, теряется в этих немного суетливых движениях. Юу бросает в худую спину, в последней попытке остановить ускользающее: — Можешь меня нарисовать. Фрой замирает и медленно оборачивается, словно боясь спугнуть удачу и Канда, не выдержав, добавляет, смотря в сторону: — Все равно вещи все мокрые. Резко, рвано выжимает волосы, непонятно зачем проверяет вещи на ветках, подхватывает Муген и оборачивается наконец к генералу. Тот уже явно справился с ошеломлением и одним движением расстилает плащ, устраиваясь чуть поодаль, видимо решив ловить момент странного настроения Канды. — Ложись, — и испытующе смотрит поверх очков, явно решив проверить границы на сегодня. Канда усмехается, легко опускаясь на импровизированную подстилку и устало прикрывает глаза. Шорох угля по бумаге, шелест страниц, теплый ветер, обдувающий влажную кожу. Хочется свернуться в позе эмбриона, закутавшись в мягкую, вытертую от долгих путешествий ткань и заснуть, зная, что когда проснешся — ничего вокруг не поменяется. Канда открывает глаза, все так же лёжа на спине, и автоматически тянет руку в синеву неба, не испорченную ни единым облачком. И тут же сгибается вдвое, пытаясь восстановить дыхание. Пальцы впиваются в ладони в тщетном усилии взять себя под контроль. Белокурая девушка. Синее небо. Рука, которая тянется в небо. Как точные удары меча. Прекрасны. Убийственно смертоносны. Он с хрипом втягивает воздух в лёгкие, не видя ничего перед собой. Поэтому тепло за спиной и руки, обнимающие его поперек груди, становятся сюрпризом и перетягивают на себя внимание. Фрой говорит что-то успокаивающее и покачивается вместе с Кандой, как будто убаюкивая боль. И как бы глупо это не было, оно помогает. Воздух уже не режет лёгкие, а такие яркие картины прошлого немного тускнеют. Канда судорожно хватается за запястье художника, понимая, что причиняет боль, но не в состоянии даже немного ослабить хватку на руке, которая тащит его назад из кошмаров. Фрой тихо шипит, но не предпринимает никаких попыток вернуть ее себе. Они сидят так, пока его дыхание более менее не приходит в норму, и тогда Канда разворачивается в кольце рук, оказываясь лицом к лицу. На его лице широкая, немного безумная улыбка и он чувствует, как рефлекторно вздрагивает Тидолл, словно боясь удара, когда он тянется к его лицу и стягивает глупые, ненужные очки, открывая серьезные, немного грустные глаза. Поцелуй выходит скомканным и жёстким. Канда знает, что целуется абсолютно неумело, а генерал застыл каменным изваянием, никак не участвуя, и, кажется, даже не дыша. Он выталкивает из себя одно слово, отстраняясь и утыкаясь лбом в плечо; цепляется пальцами за рукава влажной рубашки: — Пожалуйста. И изумление в глазах Фроя сменяется пониманием. — Я спрошу один раз, — его голос тих и фальшиво спокоен. — Ты уверен? Сейчас Юу абсолютно не уверен ни в чем, даже в своем голосе, поэтому кивает, все так же не поднимая лица. Фрой мягко и настойчиво исследует его рот, лаская губы и зарываясь пальцами в волосы, Канда отвечает жадно, грязно, кусая губы до металлического вкуса. Все, что ему нужно сейчас — боль, которая мутной волной сметёт все воспоминания, и он надеется, что генерал не будет слишком щепетилен в этом вопросе. И понимает, как просчитался, когда Фрой ставит его на четвереньки, но вместо того, чтобы трахнуть, озаботившись только минимальной подготовкой, долго рассматривает его спину, ведя пальцами по оказавшимся неожиданно очень чувствительным рёбрам. Прикусывает загривок, целует каждый позвонок, спускаясь вниз, ведёт пальцами по груди, словно невзначай задевая соски и вырывая короткий вздох. Тянет за волосы, разворачивая голову к себе и снова целует, теперь глубже, поглаживая пальцами скулы и опущенные веки. Какое-то долгое мгновенье после поцелуя, они смотрят друг другу в глаза и Канда удивлен восхищением в глазах учителя, как будто в его руках сейчас находиться что-то настолько ценное, что за это не жалко отдать даже жизнь. Он выцеловывает его шею, прихватывает нежную кожу зубами, оставляя рябиновые метки, накрывает ртом адамово яблоко и Юу перетряхивает от этой странной тяжёлой ласки. Пальцы накрывают напряжённые соски, легко перекатывают их, посылая по телу разряды молний. Канда плавится в руках учителя и выгибается сильнее, когда тот спускается поцелуями к пояснице. А потом, неожиданно, влажные губы накрывают вход. Он чувствует, как жар смущения заливает его лицо. Так сладко и стыдно одновременно ему ещё не было никогда. Острый влажный язык дразнит колечко мышц, проходясь по нему раз за разом. Он впивается пальцами в плащ и, кажется, даже слышит треск ткани. Между ягодиц влажно, слюна почти стекает к поджавшимся яйцам, когда язык, наконец, ввинчивается внутрь в невыносимо острой ласке и Канда впервые издает тихий полузадушенный стон. Хочется большего. Он покачивается на волнах возбуждения, поэтому пропускает момент, когда его переворачивают на спину. Колечко мышц поглаживают кончики пальцев, смоченные в скользкой жидкости, и бросив взгляд в сторону, Канда легко находит бутылочку с оливковым маслом, лежащего до этого в палитре полностью на законных правах. Когда в него легко проскальзывает один палец, Юу слегка выгибается и его сосок накрывает горячий рот. Острая кромка зубов на секунду касается чувствительного комочка и вырывает вымученный стон. Второй палец входит сложнее, натягивая мышцы ощутимым дискомфортом. Заметив нахмуренные брови, учитель опускается ниже и Канда задыхается от влажной глубины, в которую погружается его член. Он зажмуривается, потому что образ мерно двигающейся кудрявой головы между ног обещает преследовать его до конца жизни. Два пальца уже легко расходятся ножницами, а внутри хлюпает от щедрой смазки. Третий палец не приносит никакого дискомфорта, но задевает что-то внутри, что заставляет задушено всхлипнуть и Канда самостоятельно насаживается на тонкие пальцы в попытке продлить неожиданное ощущение. Его разрывает между желанием двинуть бедрами, загоняя себя глубже в умелый рот, и насадится сильнее, ощущая выступы костяшек, которые так правильно двигаются внутри. Фрой решает за него, снимаясь с члена и выпрямляясь. Забрасывает тонкие щиколотки себе на плечи, продолжая двигать кистью, прижимается к острой коленке коротким, до боли нежным поцелуем. Он все ещё одет, только рубашка расстегнута, открывая покрытую шрамами кожу. И по сравнению с обнаженным расхристанным Кандой это ощущается до странности правильно. Звякает пряжка ремня, Фрой притирается членом к его заднице и впервые позволяет себе облегчённо застонать сквозь зубы. Он входит одной головкой, медленно растягивая мышцы вокруг себя, щедро льет масло в ложбинку между ягодиц, попадая каплями и на плащ тоже. Входит до конца и замирает, кусая губы. Нельзя поддаться желанию, нельзя сейчас сорваться. И так же медленно двигается назад, выходит до конца и переворачивает Канду на четвереньки. Снова входит и задаёт ровный ритм, на секунду медленнее, чем нужно. Мерные толчки, проходящиеся точно по бугорку внутри, разгоняют по телу волны возбуждения, тем более мучительного, что не имеющего выхода. Канда окончательно плюет на гордость и пытается подмахивать, но тут же его бедра крепко фиксируются и ему не остаётся ничего другого, кроме как сдаться. И тогда он понимает. Внизу живота разворачивается горячее возбуждение, подогреваемое медленными глубокими толчками, и Канда утыкается в сложенные руки, кусая губы. Все тело словно превратилось в желе, наполненное огненным желанием. Воздух висит маревом адской жары, слишком густой, чтобы проникнуть сквозь пересохшие губы. Он покорно следует за руками, направляющими его, поднимается и оказывается прижат спиной к груди генерала. Толчки внутри практически сходят на нет. Одна рука ведёт по его животу, и Канда рассеянно следит за ней, ровно до того момента, как она уверенно охватывает член, делая несколько жёстких, точных движений. Он давится коротким стоном, не в силах отвести взгляд от тонких бледных пальцев оглаживающих багровую головку, в то время как вторая рука плотно охватывает шею, не перекрывая доступ кислорода, но заявляя свои права. Цепляется за эту руку, пытаясь прижать ее ещё сильнее, но сдается тут же, ощутив слегка сжавшиеся внизу пальцы. Фрой, аккуратно поддерживая, опускает его назад на подстилку и резко ускоряет темп, фиксируя железной хваткой его бедра, натягивает его на себя, выбивая короткие стоны, в те моменты, когда Канде хватает дыхания ещё хоть на что-нибудь. Внизу живота закручивается раскалённый узел, и Юу хрипло стонет, дёргая бедрами в сумасшедшем рваном ритме. Тянется было к истекающему смазкой члену, но понимает, что на одной руке не устоит. Сжимает в ладонях ткань плаща, выгибаясь, как кошка в течку. И наконец, получает то, что хотел. Одна рука зарывается в его волосы оттягивая голову назад, а вторая накрывает член. Канде хватает всего нескольких быстрых жёстких движений, и узел внутри распускается, скручивая мышцы мучительным удовольствием. В последний момент перед белой вспышкой, краем сознания Канда чувствует, как горячо и влажно становится внутри. Под щекой ровно бьётся сердце, волосы мягко ерошат чужие пальцы. Канда все ещё обнажен, но его заботливо накрывает вторая половина плаща и обнимают теплые руки. — Это тот мальчик, да? — Фрой уже полностью одет, только очки затерялись где-то в траве и грустные близорукие глаза ничто не прячет. Канда согласно прикрывает веки. Сейчас и синее небо, и мальчик с перебитым носом не больше, чем воспоминания. — А что стало последней каплей? — в глазах генерала мелькает любопытство исследователя и Юу насмешливо улыбается. Тянется пальцами к растраханному отверстию и ведёт по влажной полосе на внутренней стороне бедра. Вытягивает пальцы из-под плаща и задумчиво изучает, а потом пробует на вкус, обхватывая первые фаланги губами. Сверху раздается резкий вдох, как будто кому-то перестало хватать кислорода и Юу довольно фыркает. — Ладно, ты прав, — генерал усиленно смотрит в сторону. — Но если захочешь… Да, он знает. Здесь его всегда выслушают. — Это ведь никак не повлияет на наши отношения? — голос звучит неожиданно сорвано. — Так, как ты захочешь, — Фрой отвечает после небольшой заминки. Канда поднимается, придерживая чужой плащ на плечах. Заходящее солнце высвечивает его фигуру черным бумажным силуэтом в пламени свечи. Прекрасен сейчас в алых лучах заката, как витраж в старинной церкви, и кажется таким же хрупким, словно стеклянным. Он оборачивается назад, к сидящему в тени Тидоллу и улыбается кривоватой, неумелой, но такой настоящей улыбкой. — Нам пора идти дальше.