поцелованные солнцем

Когда Сичэнь чмокает Хуайсана в макушку, сидя рано утром, ещё до солнца, на влажном от росы камне в дальнем уголке Облачных Глубин, Цзян Чэн чувствует, как моментально начинает краснеть, и фыркает, отворачиваясь. *** Они сидят на пригорке. Внизу их стережёт туман, вокруг них лес, а наверху бедное небо. Цзян Чэн сидит прямо в траве, положив локти на колени и задрав голову кверху. Попа уже промокла даже сквозь все слои ученических одежд, но он все равно упрямо сидит и считает птиц на том кусочке голубеющего неба, который им видно. То есть, ему видно. Им не видно ничего, кроме друг друга. Цзян Чэну обидно. Цзян Чэн, может быть, тоже... Нет-нет-нет, ты! Жалкая мыслишка, кыш из моей головы! Эта птица... Какая? Двадцать шестая или двадцать пятая?.. Штраф тебе, Цзян Чэн, за то, что сбился, будет двадцать третья. И пока тридцать не наберёшь, не уйдёшь отсюда. Он знает, что выбрал очень глупое занятие, и ничего, кроме грустного раздражения, оно ему не приносит. А Хуайсан, если уж встречает Лань Сичэня, то не отходит от него ни на шаг, прилипает, словно тот мёдом намазан. Вот и сейчас: они сидят вдвоём на этом дурацком камне, Хуайсан облокотился спиной Сичэню на плечо и жалуется на несладкую ученическую жизнь, на старшего брата, ещё на что-то, а Сичэнь отвечает тихо и коротко, голос его тёплый, и он то проводит ладонью по макушке Хуайсана от лба назад, то просто рассеянно перебирает его волосы. Цзян Чэн хотел бы тоже... Птицы! Первая птица, вторая птица, ещё третья... Когда Сичэнь чмокает Хуайсана в макушку, глядя при этом на него, Цзян Чэна, он, Цзян Чэн, пойманный на горяченьком, аж подпрыгивает и отворачивается так быстро, как только может. Щёки пылают от смущения и обиды, только на кого и за что он обижен, Цзян Чэн не понимает. Он занят подсчётом птиц, очень важным делом, он ничего не видел и ничего не знает, но все равно слышит хихиканье Хуайсана, шорох, а потом его тянут за локоть туда, куда он совсем никогда не смотрел. Он видит пальцы Сичэня на своём рукаве — у того силища богатырская, — сопротивление бесполезно. Когда солнце — Цзян Чэн замечает — трогает верхушки деревьев, он оказывается втащен на камень и прижат носом к твердому даже под всем этим капустным гусуланьским ханьфу плечу Сичэня. Цзян Чэн не знает, как реагировать, поэтому по привычке рассерженно пыхтит, а потом Сичэнь шепчет ему на ухо: "У нас не просто так две руки, Цзян Чэн", — и он от щекотки поворачивается к Сичэню лицом. А потом они целуются. Притихший Хуайсан несколько мгновений смотрит на них, выжидая, как кошка, удобного момента. Когда момент наступает, он втискивается — не между ними, а к ним. Так они впервые целуются все вместе.