номер Пять, номер Ноль

      Кухня вписывается в обстановку остального дома, точно кусочек пазла. Огромный дубовый стол посередине, чтобы вместить всех детей академии Амбрелла, бесчисленные статуэтки, какие-то артефакты, старинные напольные лампы, источающие мягкий свет… Даже дартс на стене висит! Очень легко представить, как специфичная семья Харгривзов раньше собиралась здесь вместе, только без отца, вечно занятого в своем кабинете. За окнами стелятся сумерки, и я замираю, рассматривая, как солнце садится за горизонт. Закат расплывается жидким золотом, подсвечивая облака, которые теперь выглядят как клочки пушистой ваты в огне.       От созерцания прекрасного меня отвлекает громкий хлопок дверцей холодильника. Тот, наверное, старше меня будет, если не старше Пятого. От такого обращения техника недовольно фырчит, жалуясь.       Мальчик небрежным жестом указывает подбородком на обеденный стол. В его руках я замечаю почти полный кофейник, упаковку с белым хлебом для сэндвичей, маршмеллоу, арахисовую пасту, бананы… Каким-то чудом Пятый балансирует всем сразу, удерживая продукты в руках, и прежде чем я успеваю подойти и помочь, он сваливает это всё на стол. Внезапно исчезает, не сказав ни слова.       Пока я кручусь по кухне в поисках столовых приборов и тарелок, позади раздается знакомый звук, неизменно сопровождающий телепортацию Пятого. Чувствую укол зависти: кому-то достаются суперсилы, а кому-то везет родиться в России и получить шанс свалить оттуда, только взвалив на свои плечи тонну работы и амбиций. По секрету говоря, я с детства любила комиксы, супергероику и вообще всё, связанное с необычным и экстраординарным. Потом выросла. Мечтания вытеснила суровая реальность.       Номер Пять вернулся с несколькими тетрадями на кольцах. «Даже не верится, что эти хрупкие подростковые руки забрали столько жизней», — думаю я, переводя взгляд на его пальцы.       — Что это? Ручная перепись романа «Война и мир»? — шучу я, намекая на толщину его записных книг. Те и правда выглядели увесистыми: дашь кому-нибудь по голове, и мало не покажется.       — Нет. Я пытаюсь разобраться, как сделать мои путешествия во времени безопаснее. Думал, уравнение поля Эйнштейна поможет, но, похоже, я ошибся. Второй вариант — это червоточины, но они слишком мало изучены человечеством, и даже в теории моей энергии на их открытие не хватит. И вот я в тупике…       Пятый видит выражение моего лица, на котором явно читается абсолютное непонимание каждого произнесенного им слова; хмыкает. Подходит ближе (что за привычка нарушать личное пространство?) и бесцеремонно забирает у меня из рук нож для намазывания масла и кусок хлеба.       — Ты когда-нибудь сидишь спокойно? — интересуется он, но без насмешки или злобы. Принимается делать бутерброды, за что я ему благодарна (двигать рукой всё еще отзывается болью), но вслух этого не говорю.       — А ты? — тут же нахожусь я.       Ловлю вопросительный взгляд в ответ.       — Ты попал в апокалипсис, когда тебе было тринадцать, — загибаю палец. — До этого ты тоже был той еще занозой в заднице, всё хотел путешествовать во времени, беспрерывно учился и тренировался. Совершенно один ты выживал сорок пять лет, перед этим увидев смерть всех своих ближних. Вернувшись, застрял в теле подростка, теперь снова проходишь пубертатный период — исправь меня, если я ошибаюсь. С трудом объяснил нависшую угрозу семье, постоянно собирал их, решал, как остановить апокалипсис. Который был только первым. Параллельно за тобой по пятам ходила Комиссия во главе с Куратором, которая, кажется, еще и неровно к тебе дышала. Чтобы она от тебя отстала, вы убили ее дважды. Когда вы все переместились во времени, избежав Апокалипсиса Номер Один, ты узнал про угрозу ядерной войны. Снова занялся поиском семьи. С первого раза спастись не получилось, потому что твоя семья не отличается пунктуальностью. Пришлось прибегать к крайним мерам. И только после этого вы вернулись в две тысячи девятнадцатый год, где всё было нормально.       Я посмотрела на свои руки.       — Знаешь, я даже пальцы загибать не буду, мне их просто не хватит. Ты, вообще, как? У тебя всё хорошо?       Пятый выглядит совершенно обескураженным, но он так быстро стряхивает это выражение лица, что я задаюсь вопросом, не показалось ли мне. Мальчик молчит. Я опускаю голову и начинаю рассматривать кофе, плещущийся в моей кружке.       — Извини. Не стоило мне этого говорить. Просто я привыкла думать, что это я быстро повзрослела и стала полагаться только на саму себя. Всегда считала, что у меня психологический возраст переваливает за тридцать лет… — обрываю себя, потому что понимаю, что Пятый не просил моей автобиографии и уж тем более нытья.       — И я подумала, что мы чем-то похожи, — осипшим голосом заканчиваю я, быстро отворачиваясь и делая вид, что меня очень заинтересовала антикварная ваза на полке.       Чувствую себя идиоткой. Я провожу ладонью по лицу и понимаю, насколько я устала. За эти сутки или за эту жизнь — пока не уверена.       Не поворачиваясь на Пятого — ощущаю, как горят щеки, и вовсе не хочу встречаться с ним взглядом — слышу какой-то странный звук, будто тетрадные листы упали на твердую поверхность. Недоверчиво смотрю через плечо назад.       — Знаешь, ты права.       Записи Номера Пять теперь лежат не на обеденном столе перед мальчиком, а сзади него, на кухонных стойках под буфетными шкафчиками. Сам парень сцепляет пальцы в замок и удобно помещает на них подбородок, не прекращая сверлить меня взглядом.       — Мне охренеть как надоело пахать за всех остальных. Но обычно меня никто не спрашивает.       Он не выглядит злым или расстроенным. Он к такому состоянию просто привык, и это доставляет мне почти физическую боль, потому что я считаю это несправедливым. Когда Пятый заканчивает приготовление бутербродов и нарезает банан тонкими кружочками, в моей голове вертится только одна фраза.       Никто не должен столько страдать, даже если он силен.       За таким большим столом я не сразу решаю, куда мне сесть: напротив Пятого за другим концом стола, рядом или где-то посередине. Но когда я тянусь за своей тарелкой, Пятый не дает мне ее, а ставит рядом с собой, на соседнее место. Я в удивлении поднимаю брови, но не возражаю.       — Ты права не только в этом, — продолжает мальчик, когда я сажусь рядом. — Я действительно чертовски устал. Но я не жалуюсь, потому что в каком-то роде я сам выбрал такую жизнь. И я не буду перекладывать ответственность на других — это удел слабых и беспомощных.       Звучит очень в его духе. Я внимательно слушаю парня, параллельно отправляя перекус в рот. На тонких губах Пятого появляется грустная улыбка, и мне кажется, что сейчас я вижу его настоящим: не образ, который он создал и которому старается соответствовать, а подростка, которому пришлось повзрослеть раньше времени. Мне думается, что очень мало кто видит его таким.       — А ты? Какая у тебя темная история? — интересуется он, делая очередной глоток кофе.       Я почти уверена, что он хотел сказать что-то другое, но передумал.       — Ничего интересного на вашем фоне, — я пренебрежительно взмахиваю рукой. — Нет, правда. Много кто не находит поддержки в своей семье. Мне, как и некоторым другим, приходилось когтями рвать себе путь к нормальной жизни. Не сказать, чтобы у нас всё было так уж отвратительно, но гадостей хватало. Оставаться в таком окружении я решительно не хотела.       Я избегаю подробностей, стараясь не меняться в лице. Обхватываю горячую чашку обеими ладонями.       — Вот уж извини, похвастаться предотвращением апокалипсиса не смогу, — добавляю я. — Я совсем обычная. Мой максимум — нравиться своим ученикам и писать хорошие рассказы.       — Знаю я одну «обычную», — хмыкает Пятый. — Которая из нас семерых оказалась самой сильной. После меня, конечно.       Я фыркаю в чашку и тихо смеюсь. Самомнения у парня хоть отбавляй. Тот наклоняет голову вбок, словно чего-то ждет, водит пальцами по деревянной поверхности стола, рисуя круги.       — Ничего больше не расскажешь?       — Мне не хватает навыков социализации, — зачем-то сообщаю я, пожимая плечами.       Хотел секретов? Держи, это мой самый сокровенный, даже если так сразу и не скажешь. Пятый ухмыляется, принимая мои слова за шутку, но я совершенно серьезна, и улыбка сползает с его лица.       — То есть…       — То есть проблемы с друзьями, с… — я запинаюсь, — парнями, окружением в принципе.       Я неловко откашливаюсь.       — Ты в кофе виски часом не добавлял? Я обычно не так разговорчива.       — Ты только сейчас его почувствовала? — он очень убедительно изображает недоумение, и я действительно утыкаюсь носом в чашку и втягиваю запах кофе носом. Даже делаю глоточек и пытаюсь почувствовать вкус алкоголя. Вроде нет ничего.       Номер Пять смеется: громко, искренне, и я не без удивления смотрю на него. Я впервые слышу его смех.       Где-то в доме раздается такой грохот, словно некто решил побросаться мебелью как мячиками для пинг-понга. Когда я встрепенулась, мальчик, только отсмеявшись, поднял ладонь.       — Это Ваня, не переживай.       Я расслабляюсь, растекаюсь на стуле и чувствую, как вкусная еда согревает меня изнутри. На наших тарелках остались лишь крошки; блин, покажите мне хоть одного пятидесятивосьмилетнего мужчину, который на полном серьезе будет наслаждаться бутербродами с арахисовым маслом и зефиром. Так питаются только подростки, и не пытайтесь меня переубедить.       — У меня тоже с общением не складывается, — внезапно признается парень. Видимо, решает уравновесить количество сегодняшних откровений.       Могу себе это представить: кажется, у Пятого не самый простой характер, хотя я всё еще плохо его знаю.       — Моей девушкой тридцать лет был манекен по имени Делорес, — он сообщает это так буднично, будто говорит о прогнозе погоды.       Я в замешательстве поднимаю на Номера Пять глаза, но вопрос, были ли у него еще какие-то отношения, комом застревает у меня в горле. Про манекен спрашивать не хочу: наверное, есть вещи, о которых лучше не знать.       Мое настроение, подобно морю, меняется внезапно, и меняется оно на плутовское; пряча коварную улыбку, я поддаюсь своему порыву выкинуть что-нибудь глупое при Пятом. Это же он пошутил про алкоголь в кофе — я просто хочу уравнять счет.       По пути на кухню я отлучалась в ванную: ужасалась внешнему виду и быстро приводила себя в порядок. Мешки под зелеными глазами убрать не удалось, конечно, как и их усталый взгляд, но зато спутанные темно-каштановые волосы ниже плеч хотя бы подружились с расческой. Я была не очень рада обнаружить несколько синяков и царапин на лице — должно быть, от встречи с полом в кафетерии — но после такой встречи с головорезом Комиссии это еще можно посчитать за малую кровь.       В общем, выгляжу я достаточно нормально для того, чтобы провернуть то, что хочу, и не выглядеть при этом очень глупо.       Заглушая мысли, которые роем носятся у меня в голове, то и дело врезаясь друг в друга, я закусываю нижнюю губу и наклоняюсь ближе к Пятому.       — Раз мы сегодня так откровенничаем, у меня один вопрос, — я говорю полушепотом, не разрывая зрительный контакт из-под полуопущенных ресниц.       Придвигаюсь еще ближе, сокращая расстояние между нашими лицами — если я немного подамся вперед, то кончики наших носов встретятся. В комнате так тихо, что еще чуть-чуть, и мы услышим сердцебиение друг друга.       Я жду, что эти серые глаза, как обычно, прочтут меня, словно открытую книгу. На мое удивление, парень даже не шевелится и молчит, ожидая следующего шага. Не щурит привычно глаза, не усмехается, только смотрит так серьезно, что на мгновение это сбивает меня с толку — но только на мгновение.       Я опускаю взгляд на его губы; замечаю, как мальчишеские глаза округляются в непритворном удивлении, а изумленные брови сводятся к переносице. Мистер-Одно-Единственное-Выражение-Лица оттаял! Я приоткрываю рот… И прежде чем понимаю, что Пятый даже не собирается отстраняться, произношу практически ему в губы:       — Почему из всего возможного гардероба ты носишь школьную форму?       Мальчик только моргает.       — Что?       Я с насмешливым выражением лица (было у кого научиться) снова возвращаю между нами приличное расстояние, стараясь игнорировать то, что хоть я и разыгрывала Пятого, мое собственное сердцебиение сильно участилось.       — Почему ты носишь форму Академии Амбрелла? У тебя в распоряжении вся возможная одежда, — повторяю вопрос я, чуть наклонив голову и совершенно спокойно смотря на него. Стук моего сердца неохотно, но успокаивается, возвращаясь к нормальному ритму.       Надолго выбить Номер Пять из колеи не получается: за секунду парень сбрасывает с себя наваждение.       — Она удобная и просто мне идет, — объясняет он, слегка пожимая плечами. Кажется, на мою маленькую проделку он не обиделся; наоборот, в светлых глазах пляшет откровенное веселье от всей этой ситуации. — Я ответил на твой вопрос?       — Мне кажется, тебе всё пойдет, — бездумные слова слетают с моего языка прежде, чем я успеваю больно его прикусить. Упс.       Я говорила это, обращаясь скорее к себе, чем к парню, но шансов на то, что он это не услышал — ноль. Настала моя очередь распахивать глаза шире и отчаянно краснеть, теперь уже по-настоящему.       Мальчик улыбается довольно и так широко, что напоминает Чеширского Кота. Я смотрю на него исподлобья, чувствуя, как кровь отливает от моих щек.       — Я думаю, нам обоим стоит отдохнуть, — говорит он, деликатно опуская то, что мы двое только что облажались, как какие-то незрелые подростки. Один другого стоит, то-то же. — Спальни на втором этаже, займешь последнюю у окна, она гостевая.       — Меня провожать не нужно, — поспешно говорю я, когда Пятый, встав у выхода из кухни, оборачивается на меня. — Я, пожалуй, сделаю себе чай, и только потом пойду. Спать что-то не хочется.       Мальчик барабанит пальцами по дверному косяку, кивает и уходит. Когда его шаги стихают, я на всякий случай выжидаю еще пару минут и выхожу следом. Верчу головой по сторонам, вспоминая путь в зал. Вряд ли у Пятого было время убирать мою сумку куда подальше; догадка подтверждается, когда я нахожу ее у входной двери, небрежно брошенную. Выуживаю мобильник из одного из отсеков. Я сжимаю его в руке и выскальзываю за дверь, в сумерки, почти поглотившие весь свет.