Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Воспоминания идут урывками. Словно как если бы они были короткими снами, переходящими из одних в другие, но нет, это происходило на самом деле, Бэррон помнит. Вот он сидит на своей кровати, нервно теребя подол Колиной толстовки, произносит так давно рвущиеся слова. Вот перед глазами возникает побледневшее лицо белоруса, затем его спина, когда он уходит. Хлопок двери заставляет вздрогнуть. А затем гнетущая тишина. Следующий день, смешанные чувства внутри, вчерашняя попойка с Гленом и его слова. Бэррон не считает Колю «уродом», просто, наверное, Лукашенко все еще не готов к таким громким словам. Те пугают его, хотя отрицать наличие столь сильных чувств у них к друг другу бесполезно. Следующее воспоминание—у Бэррона трещит голова, а затем наступает темнота. Ненадолго. Бэррон открывает глаза и видит Колю. У того желваки играют от нервов, а сам он, склонившись над парнем, что-то тщательно высматривает. Бэррон чувствует, как капля чего-то прохладного стекает по шее, но его это мало волнует. Трамп не мог, но ему тогда очень хотелось коснуться белоруса, провести кончиками пальцев по покрасневшим скулам и спросить, так тихо-тихо: «эй, что случилось?» «Что там?» «Все в порядке, просто небольшой ушиб» Бэррону так и хочется хмыкнуть: «как я могу поверить в твои слова, когда у тебя такое лицо». Он уже в миллиардный раз умудряется убедиться в том, что Коля замечательный парень. Несмотря на то, что они разошлись на недомолвочной ноте, даже напряженной, Коля все равно оставался с ним до самого конца. Бэррон все никак не может забыть то теплое, даже горячее, прикосновение чуть влажных пальцев белоруса. То, как осторожно и одновременно крепко Коля держал его за руку. Столько нежности было в этом до боли простом прикосновении. А затем на носилках Трампа заносят внутрь машины скорой помощи, и он успевает лишь пискнуть: «Коль», когда их пальцы расцепляются, а сознание вновь погружается во мрак. Бэррон слышит сирены, слышит, как трясутся подвешенные чемоданчики, сомневаясь, что те вообще должны висеть, слышит, как врач, что сидит рядом, звонит кому-то. По голосу она очень взволнована. Ах да, точно, Бэррон ведь сын президента, а не обычный студент. Его, наверное, отвезут в самую люксовую больницу. Во сне—сне ли? —Бэррон хмурится. Он ненавидит все это. Следующее воспоминание—он не чувствует свою рабочую руку, по телу проходится разряд боли. Хочется хныкать, но Бэррон держится. Расплывчатое лицо мамы, на ее плечах накинут халат, больничные белые потолки, миндалевые стены, скрип колес каталки, быстрые переговоры. Мама вся вспотела от нервов, на ней лица нет, она очень переживает. Бэррон хочет осмотреться, но понимает, что не может. Ему очень больно. Единственное, что успокаивает первокурсника во всей ситуации—он не видит отца. Мама что-то очень громко, срывающимся голосом кричит каталке вдогонку, останавливаясь, а Бэррон слышит, как с грохотом открываются двери, а затем какую-то мигающую лампу. В комнату, куда его привезли, куча громоздких приспособлений, названия которых знает, наверное, один лишь Коля. Трампа пугают все эти вещи, но он старается не подавать виду. Очень светло, даже чересчур, глаза болят. Рядом мелькает медсестра в костюме цвета морской волны. —Бэррон, —упомянутый пытается повернуться на зов, но вовремя понимает, что лучше этого не делать, поэтому просто мычит, —слышишь меня, попробуй сосредоточиться, можешь считать до десяти в обратном порядке. —На французском? —слабо произносит парень, с болью в голосе. —Что? —врач—мужчина лет сорока на вид, с темно-каштановыми волосами и широким лбом—шлепает перчаткой, переспрашивая. —Могу я считать на французском? —вопрос ставит в ступор, но уже в следующее мгновение на Бэррона надевают маску, он чувствует, как начинают неметь кончики пальцев от нервов, и, не успев досчитать даже до трех, закатив глаза, Бэррон погружается в непроглядный мрак. Открыв глаза, Бэррон оказывается в совершенно странном месте. Перед ним всего одна дверь, а в голове непрерывно болтают какие-то голоса. Бэррон слышит реплики, похожие на те, что слышал в медицинских сериалах и смеет предположить, что сейчас он в операционной. Точно, последнее, что Трамп видел, пред тем как отключиться—красную лампочку с горящей надписью «идет операция». Интересно, она только началась или уже идет какое-то время? Подумав, что, все равно делать нечего, Бэррон подходит к двери. Коснувшись ручки, та тут же отворяется, а Бэррон оказывается дома. Если быть точнее, у себя в комнате. Маленький Трамп, еще не познавший этот мир до конца, рисует разноцветными восковыми мелками на каких-то сверхважных документах, совершенно беззаботно, как самый обычный ребенок. Бэррон, хоть и смутно, но помнит тот день. День, когда все почему-то пошло по наклонной. Мама занималась своими делами, а отец вот-вот должен был вернуться с очередной встречи. Впрочем, вернулся он только вечером, когда рисунок уже был готов—на нем маленький Трамп запечатлел себя, маму и папу—а Мелания кормила Бэррона каким-то ужасно противным, но, по ее словам, полезным пюре из овощей. Виктория, бегая за своим маленьким пушистым хвостом, только-только появилась в их огромной резиденции, но уже понемногу привыкала к жизни президента и его семьи. Спала она, правда, пока только в ногах Бэррона—ночью ей было страшно быть вне его комнаты. Сейчас—Бэррон знает—Виктория может спокойно спать хоть на кухне, она уже большая и умная кошка, защитница территории и настоящая охотница на садовых мышей и ног без ботинок, особенно отцовских. Тогда Виктория была котенком. Входные двери хлопают, а Бэррон промазывает и ложка проезжается по щеке, оставляя морковно-оранжевый след от пюре. Маленький наследник уже хочет было спрыгнуть со стула и подбежать к выходу, чтобы встретить папу, но тот неожиданно заходит на кухню. Мама спрашивает, как прошел день и Бэррон слышит: слышит, как отец, вздохнув, рассказывает об успехах Иванки и Дональда с Джоном, как ему сегодня звонила Тиффани, как после он написал дочери, чтобы та не беспокоила его во время переговоров, но, зная Тиф, она все равно не прекратит. После отцовский грозный взгляд опускается на Бэррона. «Что нового?» —звучит вопрос в воздухе. Бэррон, смутившись, рассказывает о том, что рисовал сегодня, а мама тем временем указывает на повешенный на холодильник рисунок. «И все?» —у маленького Бэррона душа уходит в пятки, а сам он оказывается словно прикован к стулу. Воспоминание обрывается, но дальше… Дальше хуже. Дальше летят года, атмосфера в доме накаляется. Бэррон ходит в школу, но ошеломительных успехов у него нет. Он обычный ученик, у него обычные оценки—плохие и хорошие—у него есть парочка друзей, но те тоже недоумевают почему Бэррон так сильно отличается от остальных Трампов. Все его братья и сестры выглядят, говорят, даже живут как отдельная прослойка общества—они особенные, а Бэррон. Бэррон обычный. У него нет стремления присоединиться к корпорации отца, ему даже неинтересна политика. Бэррону нравится рисовать, но рисовать не равно быть Трампом. Бэррон слышит, как мама с отцом—их спальня находится далеко, но голоса у обоих громкие—ругаются. Мама пытается объяснить, что Бэррон еще ребенок и в том, что у него свои интересы, он не виноват. Отец называет его «бесполезной тратой времени», протяжно вздыхает и рычит: «зачем он вообще тогда нужен?». После все затихает. Часа в три ночи, когда Бэррон только-только успокаивает бешено колотящееся сердце, дверь в его комнату тихонько приоткрывается. По легким шагам Бэррон понимает, что это мама. Она подходит к его кровати и ложится рядышком, приобнимая сына со спины. Ее рука давит на грудь, а после тихий всхлип заставляет повернуться и обнять маму как можно крепче. Они оба заточены в этой огромной клетке. После мама приходила еще несколько раз, они вместе спали, но прекратилось все это так же резко, как и началось. Тогда Бэррон стал приходить к ней, чтобы она не чувствовала себя одиноко и ей не было больно. «Зачем ты позволяешь ему приходить сюда?» —Бэррон застывает у двери, задерживая дыхание. «Он ребенок, ему может быть страшно.» —у мамы непривычно холодный и отстраненный голос. «Он не ребенок, Мелания. Он не должен приходить сюда, это наша спальня» —Бэррон делает шаг назад, — «ты слишком его избаловала, если так продолжится, он взбунтуется и начнет проявлять характер. Ты знаешь, я не люблю, когда это происходит.» —еще шаг, — «в последнее время его оценки все хуже. Знаешь, я подумываю запретить ему доступ на третий этаж.» —Бэррон, задохнувшись собственными слезами, убегает прочь. «Дональд!» —это последнее, что он слышит из спальни родителей, после его настигает оглушающая истерика. Он—позор этой семьи. Бэррона выдергивают из воспоминаний, он чувствует, как грудную клетку сдавливает чувство тревоги и страха. Бэррону страшно. Он не хочет, не хочет прокручивать у себя в голове эти события. Бэррон не хочет, но его не спрашивают, кидают из воспоминаний в воспоминания, как если бы они были папками на рабочем столе, а Бэррон обычным файлом, который нужно куда-то запихнуть, но вот только он никуда не приживается. Как и в собственной семье. Тогда был довольно солнечный день. Вернувшись после школы, Бэррон сидел в одной из гостиных и игрался с Викторией. Кошка заметно подросла, потеплела к мальчику, стала чаще сопровождать его, ходить рядышком, как верный друг. Изменилось ее отношение и к родителям маленького хозяина. На дорогущих костюмах для важных встреч мамы Виктория периодически посапывала. Бэррон только потом понял, что так она, видимо, пыталась защитить первую леди. Своеобразный и неэффективный, но очень благородный метод. К отцу кошка не приближалась вовсе. А когда тот, хоть это и бывало редко, хотел погладить ее, Виктория, махнув хвостом, скрывалась в бесчисленных коридорах. Она даже больше не нападала на него. Стала делать вид, что его вовсе не существует. Отец раздражался, называл ее неблагодарной, поскольку та живет в его доме. Бэррон после молча наглаживал белоснежную мягкую шубку. Виктория была его защитницей, но даже она не смогла предотвратить весь ужас, что пришлось испытать маленькому Трампу под гнетом президента. Бэррон, цепенея от страха, заходит в совершенно чистую комнату. Ни мольберта, подаренного мамой на день рождение, ни только вчера законченных рисунков, ни набросков, со стен сняты все нравившиеся ему работы, стол идеально чистый, на нем лишь стакан, в котором находится ручка, карандаш, линейка и ластик. Бэррон непонимающе осматривается, проходит внутрь, но дверь сзади скрипит, заставляя на лбу выступить холодную испарину. Он знает, что сейчас будет. —Ты провалил последний тест, —Бэррон сглатывает. Тест был буквально пару часов назад, но Трамп заранее знал, что напишет его плохо. Он не очень хорош в логарифмах или что там они решали. Отец делает еще один шаг, а у Бэррона кончается воздух в легких, —твои бесполезные попытки что-то выдать из себя красками ничего не дают, у тебя нет способностей, прекрати валять дурака, —Бэррону хочется возразить, зашипеть, что ему нравится рисовать, но он не может. Не может даже рта раскрыть, —я надеялся, что в будущем ты сможешь стать столь выдающейся личностью, как твои братья и сестры, —президент делает паузу, кажущейся Бэррону невероятно долгой, —но, как я вижу, ты совершенно бесполезен. Ты ни на что не годен, —следующие слова простреливают Бэррона насквозь, —мне стыдно, что ты мой сын, —он хочет уйти, но Бэррон, отчаявшись, решает всего один раз попытаться. —Мне тоже, —он чувствует, как по щекам текут слезы, —мне тоже стыдно, пап, —Дональд с отвращением хмыкает. —С этого дня никаких картин в моем доме. Мы наймем тебе лучшего репетитора, постарайся понять то, что ты обязан понимать с детства, Уильям, —Бэррон задыхается, воздух отказывается оставаться здесь—в этой каторге чувств, —и прекрати реветь, —пауза, —это отвратительно, —Дверь с грохотом захлопывается, а Бэррон падает на колени и не может прекратить рыдать. Ему больно, его сердце разрывается на куски. У него отобрали то, что он любит, то, в чем Трамп по-настоящему чувствует себя живым, его словно кинули в кипящий котел, а в ответ на рвущиеся крики лишь хмыкнули, что Бэррон заслужил. Бэррон не заслужил, Бэррон просто хотел жить обычной жизнью, а вместо этого живет в аду. Никто в Америке не знает, как выглядит Бэррон Трамп и теперь он, кажется, понимает, почему. Потому что отцу не хочется лишний раз отмывать кости от грязи, что пресса выльет на младшего сына. А ее будет много, учитывая то, какой Бэррон «особенный». Чужой ребенок в собственной семье. Бэррон смотрит со стороны на все это и не может сдержать слез. Он разбился совсем недавно, а вот собираться начал вот-вот. Коля. Бэррону так хочется к Коле. Он не может все это терпеть, он не хочет вновь переживать весь этот сгусток эмоций. Хочется в любимые руки и ничего больше. Хочется бесконечное множество часов слушать это тихое «котенок» и урчать белорусу в шею. Бэррону так хочется быть любимым и отдавать эту любовь. Он задыхается. Теряет сознание. Хватит. Бэррона бросает в еще одно воспоминание, пока врачи кропотливо хлопочут над сыном президента, стараясь сделать все в лучшем свете. Был вечер, Бэррон дочитывал до безумия скучную книжку по экономике, которую не понимал от корки до корки, но это было его обязательством. Трамп, зевая во весь рот, решает лечь пораньше, длинные текста, должным образом действующие на бизнесменов, на Бэррона нагоняют лишь тоску. Он проводит взглядом по своей тетрадке по биологии и понимает, что там, с другой стороны, были чистые листы. Бэррон бы мог порисовать, но. Но если отец узнает—он снова взбесится, будет кричать и размахивать руками, называя Бэррона непокорным ничтожеством. Так было уже два раза, на третий Бэррон точно свихнется. Он не хочет видеть, как мама повышает голос, как пытается защитить его, хотя понимает, пока они живут тут—они не смеют даже повернуться неправильно. Каждое неверное движение может привести к краху. В доме стояла нездоровая атмосфера, даже персонал это понимал, но никто, совершенно никто не осмеливается защищать маленького Трампа, когда отец больно пихает его в плечи, цыкает, и запирает в комнате, рыча, что, пока Бэррон не поймет самые элементарные, на его взгляд, вещи в экономике страны—он не выйдет из комнаты и еды ему не принесут. Бэррон пробовал кричать, долбить кулаками в дверь и звать помощь…все бесполезно. Кухарки лишь вздыхали, да старались проходить мимо комнаты Бэррона как можно быстрее—слушать, как беспомощно всхлипывает и страдает ребенок—все равно что проводить операцию на открытом сердце, когда человек в сознании. Адская агония. Бэррон потирает совершенно никакие глаза, шлепая к маминой комнате. В последнее время они с отцом не спят вместе, их «семейное ложе» пустует и остывает. Бэррон уж почти дотронулся до дверной ручки, чтобы постучаться и войти, пожелать маме спокойной ночи и уйти к себе, почувствовав полной бескрайней любви и одновременно печали в коротком поцелуе в лоб, но мальчик застывает, как только слышит бесцветный голос отца. Что он делает в маминой комнате? —Ну же, Мелания, я предлагаю вполне рациональное решение проблемы, —хоть отец и говорит с фальшивой нежностью, Бэррон знает—он специально. —Это не проблема, —холодно отзывается первая леди, —не трогай меня, —она, кажется, спихивает с себя тяжелую президентскую руку. Бэррон слышит низкий раздраженный вздох. —Еще один ребенок должен сгладить все углы, —Бэррон застывает на месте. Что это значит? —мы можем просто начать жить сначала, забыть ошибки прошлого и быть счастливой семьей, —Трамп чувствует, как по телу проходится неприятный холод, —мы лишь избавимся от лишнего груза, наши проблемы испарятся, —Бэррон задыхается. —Бэррон—не лишний, он мой, и твой, если ты забыл, сын тоже, —в голосе отца промелькивает отчаянная усмешка. —Конечно, —и тут же, —даже у идеальных людей иногда бывает погрешности. —Бэррон не погрешность. —Нет, дорогая, не погрешность, —он делает паузу, —просто, если бы он был нормальным, все было бы проще. —Бэррон… —Мелания, —перебивает ее президент, —твоя самонадеянность выходит за все рамки. Если есть проблема—ее надо решить. Уильям не хочет меняться, он не тот сын, которого я, которого ты, милая, заслуживаешь. Давай просто отправим его куда-нибудь, туда, где ему будет лучше, а сами займемся своей жизнью, —Бэррон делает шаг назад, но спотыкается и прикладывается копчиком о твердый пол. Дверь тут же раскрывается, а перед полными слез глазами младшего Трампа предстает бледное от страха лицо его матери. —Солнышко… Бэррон поднимается с места и убегает. Мелания хочет броситься за ним, но ее грубо хватают за запястье: «не делай глупостей» —и затаскивают обратно в комнату. Тогда Бэррона впервые стошнило от стресса. Он всю ночь пролежал, ворочаясь в кровати, а проснулся от того, что Виктория беспокойно перебирала лапками его щеку. У Бэррона поднялась температура и не спадала почти четыре дня. Градусник показывал почти сорок. Мелания день и ночь просиживала у кровати сына, прося прощение за то, что ему довелось услышать. Мама заботливо стирала соленые дорожки, что скатывались с покрасневших глаз, когда Бэррон делал вид, что спит, а на самом деле слушал каждое слово, терзающее его маленькое сердце. Эти дни были адом. Отец разочаровался в Бэрроне окончательно: «это бред, четыре дня пролежать с такой высокой температурой, этому нет оправдания». Нагрузки по учебе только увеличились, теперь Бэррон был обязан заниматься с репетитором до поздней ночи, а по выходным до обморочного состояния вчитываться в книги и учить иностранные языки, которые у него не шли, потому что Бэррон не хотел. Порой у Бэррона случались нервные срывы, и он мог заплакать за завтраком только потому, что в корзинке с фруктами яблоко недостаточно чистое. Эти срывы сопровождались самоистязаниями, на теле Бэррона стали появляться синяки. Жизнь превратилась в череду неудач, где самая главная ошибка—рождение Бэррона на свет. Хватит. Бэррон кричит, хватаясь за голову, и его буквально выдергивает из этого астрального состояния. Все тело словно на батуте—поднялось вверх, в невесомость. Бэррон резко распахивает глаза, он чувствует страх и непонятную тревогу. Картина перед глазами плывет, но постепенно стабилизируется. Осмотревшись, Бэррон понимает—он в палате. Попытавшись пошевелить пальцами, Бэррон хмурится—получается плохо, да и то только на левой руке, правую он не чувствует вовсе. Огромный гипс заставляет ужаснуться, в горле пересохло, хочется встать и побежать на поиски воды. Выпить весь кулер, лужу или море, не важно, а потом умереть от слишком большого количества жидкости внутри. Левой руки касается что-то теплое и Бэррон выдает первое, что приходит на ум: —Коля…—сипит Трамп, но вместо своего парня на него вылупляются сонные мамины глаза. На щеке у нее остался отпечаток ладони, видимо она задремала довольно давно. Мелания печально улыбается, а Бэррон чувствует, как начинают слезиться глаза. —Солнышко, это я. —Мама…