Someone to come home to

Здесь легко затеряться — унизанные портретами ветви генеалогического древа заполонили собой всё пространство вокруг. Обычно Сириус избегает комнаты с гобеленом — возможно, старается он утешить себя, сегодня просто не самый обычный день. Возможно, и вот об этом уже не хочется думать, он обречён возвращаться время от времени. Сириус прикасается к пятну, закоптившемуся над его именем — ему кажется, что на подушечках пальцев должна остаться ещё не остывшая сажа. — Плохая идея — заходить сюда лишний раз, не находишь? — возвращает его к реальности голос Римуса. — Во всяком случае, одному. — Ты прав... — начинает Сириус так беспомощно, что сам себе удивляется. Он не привык оправдываться, никогда не умел. — Тем не менее?.. «Тем не менее». Сириус облизывает пересохшие губы, смотрит с виноватой нежностью. Они оба знают, что он ищет способ уйти от ответа. — Послушай, Сириус, — зовёт Римус. Его тихий голос сильнее нестройного шёпота лиц с гобелена. — Не позволяй тому, что тебя терзает, завладеть тобой, хорошо? Между прочим, ты сам учил меня этому в своё время. Он учил — если быть точнее, он повторял много раз — обнимая Римуса, скованного отчаянием накануне полнолуния, ещё в школе; целуя шрамы на его лице годы спустя. На свете есть вещи страшнее призраков прошлого — вещи, известные им обоим не понаслышке. — После Азкабана я время от времени чувствую себя тем, чем больше всего боялся стать — просто выжженным пятном на стене, — признаётся Сириус через силу. Пытается сохранить на губах улыбку, надеясь лишь, что она не кажется слишком взволнованной. Римус подходит ближе. Он улыбается тоже, но по-другому — сочувственно, с пониманием. — Ты ошибаешься. Спроси Гарри, меня — любого, кто тебя знает. Ты не просто выбрался из Азкабана и, что ненамного проще, из тени своей семьи — ты умудрился, пройдя через страшные испытания, сохранить в себе силы любить и бороться. Вот он — ты, — его ладонь ложится Сириусу на грудь, большой палец щекочет татуировку под ключицей. — В своём извечном бунтарстве. Разве что выглядишь куда лучше, чем это — я говорил тебе, что она ужасна? — Так много раз... — Сириус смеётся от облегчения и благодарности за возможность свободно выдохнуть. Накрывает его ладонь своей, переплетая пальцы. — Что ж, тогда я скажу по-другому, — шепчет Римус перед тем, как поцеловать эту самую татуировку — едва уловимое, невесомое прикосновение губ, от которого Сириус вздрагивает, заключая его в объятия. Они целуются — с каждым мгновением всё безрассуднее, позволяют друг другу забыться и переступить черту. В какой-то момент Римус мягко вжимает Сириуса в стену — спиной в лицо Беллатрисы. Многоголосый шёпот, будто бы осуждая, становится громче. — Они все смотрят на нас, — замечает Сириус, но читает в ответном взгляде что-то горячечное, молодое, слепящее — что-то такое, за что умереть не жаль. — Пускай смотрят.