Ты слышишь — кончилась война

Отсоединившись от разума Дружка, Тандеркрэкер не стал открывать оптику — так и сидел, раскинув крылья по широкой узорчатой спинке металлической скамьи, сцепив лежащие на коленях когти и скрестив ноги. Теплый желтый свет падал сверху на его сосредоточенный фейсплейт. Дружок знал, как его разум выглядит для Тандеркрэкера: тысячи цепочек смысловых блоков, многократно пересекающихся друг с другом. «Полет мысли среди тысяч спутанных фракталов, — как сказал тот однажды. — Есть от чего ощутить кратковременную дезориентацию». — Рано или поздно они поверят в тебя, — сказал Тандеркрэкер, по-прежнему не открывая линз. — Может, это будет не та вера, какой хотелось бы тебе, но ты был прав, она им нужна. Им нужно понять, что мечта вернуть Кибертрон — не мечта вовсе. Скорее камушек в камере искры. Не материальный, но царапает больно. Каждый фрагов раз царапает, когда сталкиваешься с реальностью. А потом — и это им тоже нужно понять — ничего не остается, кроме тебя самого, твоих рук и твоей головы, и ты понимаешь, что важно вообще не это. Что нет такого важного, чтобы раз — и на всю жизнь… Я рад, что мне удалось это пережить. Что я смог измениться и посмотреть на все по-другому, и только поэтому выжил… Шлаково все вышло, Дружок, — интонации Тандеркрэкера резко изменились. — Я никогда не хотел… вот так. Я хотел совсем по-другому. Его челюсти трансформировались, встопорщившись острыми дентами, вывернутыми наружу под разными углами, и Дружок протянул гибкий кабель, осторожно прикасаясь, другими кабелями провел по шлему. Никто из меха, кроме Тандеркрэкера, не расслаблялся, когда Дружок тянул к ним провода. Никто так доверчиво не запрокидывал голову, задумчиво улыбаясь и словно не осознавая, что тяжелые кабели в прочной оплетке могут причинить хрупкому корпусу меха намного больше вреда, чем денты и лапы кошек. Если бы Тандеркрэкер захотел сесть на пассажирский лайнер и улететь один, без Леозака, Дружок не знал, рискнул бы отпустить его или нет. Со вторым меха, которому Дружок однажды намеревался показать свой разум во всем божественном великолепии, он старался быть еще более осторожным, чтобы не испугать. Примитивным созданиям трудно осознать масштаб бога, трудно уместить в своем ограниченном разуме, что подобное в принципе возможно. Но ведь Тандеркрэкер справлялся? Тандеркрэкер не умел справляться с другими вещами. Он так и не рассказал, что случилось с ним на Новом Восе; он едва справился с собственным личностным кризисом и вряд ли мог сейчас помочь Дружку разобраться, почему джеты до сих пор его опасались и практически не пытались адаптироваться к жизни на станции, безвылазно сидя на тринадцатом и четырнадцатом уровнях. Искра Нидлноуза излучала совсем другие эм-волны — если Тандеркрэкер фонил нежностью и сожалением, обещая, что вернется так быстро, как только сможет, и регулярно будет выходить на связь, то Нидлноуз уже который грун сердился, изредка кривя рот точь-в-точь как спарклинги, собирающиеся заплакать, и смущался, когда замечал, что автоматически поглаживает голову кота у себя на коленях. Но доказывать, что даже бог не имеет права запирать меха и указывать, что ему делать, больше не пытался, и на кота косился все реже, сосредоточившись на учебной задаче. Дружок предпочел бы обойтись без угроз и демонстрации власти. Он предпочитал договариваться с меха, готовыми выполнять обещания, а контакты с остальными предоставить Вирлю или другим меха, которым можно доверять; но Вирль технически не мог — и не слишком хотел — вникать во все сложности, связанные с джетами на «Черной дыре», Леозак и Тандеркрэкер улетали завтра… Дружок не мог позволить Нидлноузу окончательно дестабилизировать ситуацию, и несложно было предугадать последствия, если бы тот вернулся к остальным джетам и эмоционально рассказал, как честно пытался, но не смог контактировать с богом. То, как глупо было надеяться, что автоматический перевод бинарного кода в код на языке совсем другого типа, чем тот, на котором программы писали изначально, передаст их суть хотя бы частично, а не создаст новые неработающие программы с сотнями критических ошибок и не приведет к череде отключений электричества при попытках эти программы запустить, сложно было объяснить даже самому Нидлноузу. Дружок в любом случае не мог держать его около терминала бесконечно и не мог угрожать ему всерьез, не нарушая собственных правил. Никто не имел права убивать или ранить меха на «Черной дыре», и даже ограничение свободы, вздумай Нидлноуз кому-то пожаловаться, будет сложно объяснить. Это не Скайварп, протащивший на станцию запрещенный препарат в количестве, ради которого была убита не одна фем, и чуть не спровоцировавший групповое изнасилование в рекреационной зоне спаркариума. Вряд ли кто-то из постоянных обитателей станции, знающих Скайварпа, счел бы чрезмерными мерами предосторожности, если бы Дружок не только лишил его доступа к ретранслятору, то есть возможности использовать телепорт без разрешения более здравомыслящего Лагната, но еще и запер бы где-нибудь до самого отлета. Впрочем, после нескольких грунов взаперти наедине с Шоквейвом Скайварп больше не пытался нарушать порядок на «Черной дыре». Вместо этого он возвращался к Шоквейву уже третий раз и в данный момент снова увлеченно тестировал свою новую нейросеть, выгибаясь на его коннекторе и страстно кусая выступающие детали его честплейта; Дружок надеялся, что Лагнат либо в курсе, каким именно способом проходит тестирование, либо не станет проявлять чрезмерной агрессии, если вдруг узнает. На левой руке Шоквейва, собранной из дронов, и так придется заменять обшивку, чтобы убрать царапины от когтей и дент. К сожалению, воспользоваться тем же способом с Нидлноузом было невозможно. То, что Нидлноуз снова завел когти за спину, теребя и слабо царапая крыльевые швы, показывало, что ему, как и остальным джетам, для расслабления нужна сенсорная стимуляция, и реакция на эм-излучение кота это подтверждала… но даже если получится осторожно массировать кромки крыльев глоссой и дентами кота, не причиняя физического дискомфорта, с вероятностью девяносто два процента Нидлноуз испугается так сильно, что больше не захочет контактировать с Дружком в принципе. — С тобой хочет поговорить Леозак, — предупредил Дружок и потерся мордой кота о теплую обшивку Нидлноуза. — Он придет сюда примерно через пять кликов. Ты боишься его? — на таком расстоянии сенсоры кота улавливали гораздо больше сигналов, а его примитивный разум трактовал их легко и быстро; пожалуй, стоило закрепить эту конкретную особь за Нидлноузом, чтобы проверить, не научится ли кот понимать его еще быстрее. — Немного. Пожалуйста, верни мне маску. Он-кот отстранился, позволяя Нидлноузу встать и подойти к полкам около двери; пока тот надевал маску, можно было потереться головой о его узкую брюшную секцию, состоящую из множества ребристых деталей. Ему-коту нравилось тереть чувствительные локаторы о такую поверхность — и нравилось обонять и сканировать, как усиливается страх двуногого крылатого существа. Он-кот помнил, как совсем недавно существо кричало на него и неумело пыталось замахиваться когтями, хотело отобрать вот эту самую тоненькую деталь, до сих пахнущую им-котом, помнил, как существо сдалось и даже попыталось показать, что может быть ласковым и делать приятно; теперь он-кот чувствовал потребность закрепить успех, помечая существо снова и снова, чтобы и оно само, и другие двуногие могли учуять: это его добыча-собственность-подопечный. Другие двуногие, считающие себя сильными, тоже делали так, и один из них приближался, так что очень важно было оставить побольше трансфлюида на этих приятно шершавых выступах и между ними, и еще оттолкнуть свое двуногое подальше от двери, чтобы он-кот мог его защищать. Медленно, но верно понятие «добычи-собственности» в сознании животных смещалось в сторону понятия «подопечных», и это, по мнению Шоквейва, специалиста по кибернетической биологии, уже было огромным успехом для животных, в чьих инстинктах не было ничего близкого к понятиям «стаи», «роя» или «семьи». Животные приспосабливались ко множеству разных существ вокруг, которых нельзя было есть и от которых нельзя было уйти, и пока успешно справлялись, хотя в будущем можно было ожидать самых непредсказуемых вывертов социальной иерархии, которая спешно выстраивалась в их головах и в которой причудливо перемешивались птицы, коты, кошки, спарклинги, взрослые джеты и меха других альтмодов. Леозак вошел в комнату через тринадцать нанокликов после того, как Нидлноуз наконец сел, и он-кот напрягся, инстинктивно обнажил денты и заворчал, чувствуя угрозу. Леозак напрягся тоже и приготовился атаковать или защищаться — он-кот видел намного больше признаков этого, чем могла бы зафиксировать камера. — Ты кажешься животному опасным, — пояснил Дружок из динамиков терминала, заставляя кота сесть ровно, замолчать и перестать колотить по полу хвостом. — Я польщен, — Леозак улыбнулся, но ближе подходить не стал — оперся правым плечом на пыльные полки и перевел взгляд на Нидлноуза. — Встречного ветра. Божество уже рассказало тебе, что через двадцать один грун мы с Тандеркрэкером улетаем, и ты остаешься тут главным до нашего возвращения?