— Как ты? — вывел меня Люк из собственных раздумий, пока шериф угрюмо вёз нас в школу. Хотелось выплеснуть раздражение из-за не самого лёгкого допроса; очередной, полной кошмаров, бессонной ночи и недавних воспоминаний, которые стали первопричиной.
Что же мне снилось вообще?
Глаза… Такие чёрные и пустые, они не отсеивали и капли света от фонарика. Чёрные пустые безжизненные дыры, что раньше были зелёными, хоть и сердитыми и колючими, но
живыми очами. Они снились мне, и сколько бы я не пыталась отвернуться от них, всё было бестолку. Тёмные воронки вдруг заблестели недобрым жёлтым светом, а вместо желтовато-синюшного воскового покрова кожа стала белой. Невыносимо белой. Она слепила меня отражающимися от неё бликами, словно это и не живой покров вовсе, а глянцевый фарфор. Я не видела лица этого
чего-то, но оно явно видело меня, и от этой мысли по спине маршировали мурашки.
— Спеть тебе песенку?.. — прошептал из ниоткуда чудовищный, но такой знакомый рык. Чудовище начало что-то напевать, но я никак не могла сосредоточиться на нотах. И вот, они словно плывут перед глазами… Скрипичный ключ, ¾… al-что-то там… что-то сверху выведено чернилами… Первая нота — ми…
Сон оборвался, так и не найдя логического завершения. И чем больше я думаю об этом кошмаре, тем охотнее от меня ускользали детали, а с ними — и ноты.
Я не знаю, что именно меня разозлило: уход Адама «по-английски» под утро или всё новые сновидения. Наверное, всё вместе; волнует так же и то, что память даже не может вспомнить хоть одно произведение или вальс, что походило бы на это видение. И сейчас моя голова словно издевательски выталкивает наружу то, что мне пришлось насильно забыть. Чёртово пианино.
Меня снова легко потрепали за плечо.
— Я нормально… Прости, просто туплю на ходу, сон вообще не шёл… Ты как?
— Бывало и лучше, если честно, — хоть под глазами виднелись синяки от недосыпа, а губы подрагивали, парень попытался вымучить улыбку; получилась гримаса, — наверное, моя жизнь никогда не будет прежней. Всё-таки, именно Сэм стал мне единственн… Проехали.
И без того хрупкий диалог совсем расклеился, даже не будь здесь лишних ушей, лучше бы не стало. Мистер Никсон делал вид, что вождение занимает всё его сознание, хотя периодически я ловила его взгляды в зеркале. Удручали и едва дрожащие руки Люка, которые тот никак не мог контролировать, как бы оне не прятал их в карманы. Я протянула свою ладонь в знак поддержки — малость из тех глупых советов, что талдычил психолог на приемах. Парень сначала замялся, словно был пристыжен собственной немощностью, но всё же подал свою руку в ответ; наши ладони скрепились, ища опору друг в друге. Через несколько минут машина остановилась перед входом школы, где нас встречали десятки пар любопытных глаз.
— Если что-то вспомните или заметите — сообщите, — вместо «пока, хорошего дня в школе, ребятки» отделался от нас шериф.
В класс мы зашли вовремя, как кстати только закончился второй урок.
В классной комнате сидели лишь мои старые-добрые Дерек, Кэнди и Бобби на первой парте, конечно же.
— Как прошёл допрос? Отец что-то говорил об экспертизе? — с ходу я была засыпана вопросами Дерека, и их меньше не становилось с каждым моим ответом.
— Хреново, — не стала скрывать положения дел я, но и говорить об этом приятно не было. — Похоже, будут ещё допросы из-за обнаруженных в крови Сэма наркотиков. Больше ни о чём речи не шло.
— А побои? Побои были? Как лежал труп?
— Ну, да… Чёрт, может, спросишь об этом своего отца? Я не любитель рассматривать трупы и рассказывать об этом, знаешь ли, — нападки с вопросами лишь выводили меня из колеи, по которой я и так шатко ходила.
— Отец строго-настрого запретил лезть в его дела после украденной тогда рации… Но кого это останавливало? Тем более, ты нашла тело, а значит, являешься не только главной свидетельницей, а и подозреваемой.
— Не будь в этом так уверен — как-никак, он пролежал там несколько дней, так что вряд-ли полицейские станут считать Сару убийцей. У неё есть хоть и шаткое, но алиби, — Бобби вылез из-за стопки книг вмешался в дискуссию.
— Блеск блять, — взорвалась я. — Вы ещё поспорьте, сколько мне лет дадут, если всё же на меня повесят убийство обдолбанного какой-то хренью чела, которого я знать не знаю! Кэнди, уйми этих… Кэнди?
На удивление, она сидела втупившись в парту и словно совсем не реагируя на весьма бурное обсуждение любимых сплетен и новостей. Лишь тихий бубнёж говорил о том, что Кэнди нас слушала:
— Так значит, он не бросил? Он же обещал. Простите, я сейчас, — резко вскочив из-за парты, девушка выбежала из класса. Мокрые капли на учебнике выдали её — Кэнди убежала в слезах.
Я хотела спросить, что случилось и побежать в погоню, но Дерек остановил меня:
— Пусть выплеснет эмоции. Они встречались… До этого дня. Наверное, надо было раньше сказать об этом… Эй, стой!
Я сломя голову мчала единственному обобщённому для всех месту уединения со своими переживаниями — туалету.
И не прогадала: в одной из запертых кабинок кто-то скулил. Я постучала:
— Кэнди, открой! Я хочу помочь!
Между всхлипами мне ответили:
— Нет-нет! Со мной всё в порядке, просто… Просто плохо стало! Я сейчас вернусь, не беспокойся обо мне.
— Я знаю, что происходит, и ты не должна переживать это в одиночку! Дерек мне рассказал о вас с Сэмом, и я понимаю твои чувства. Терять близких людей — это всегда тяжело и невыносимо больно, но я почему-то уверена, что Сэм не хотел бы, чтобы ты закрылась в туалете и плакала навзрыд! Ты можешь открыться мне, ведь для этого и существует дружба!
Неожиданно в женский туалет зашёл Люк.
— Она здесь? Кэнди, выйди сюда, пожалуйста, — прильнул ухом к кабинке он.
Щеколда изнутри открылась, и Кэнди несмело выглянула из кабинки. Поняв, что никого нет, она плюхнулась лицом парню на плечо, чуть не свалив с ног.
— Как он мог?! Он обещал мне завязать с этими порошками! Обещал не бросать меня, а сам… Чёртов подлец! Я бы сама убила его, будь Сэм сейчас здесь!
— Да, вот так, выговорись… — Люк приговаривал ей успокаивающие слова, поглаживая вспушившиеся волосы.
Дав мне жестом понять, чтобы я вышла и подождала за дверью, Люк остался утешать свою бывшую девушку. Через несколько минут они вышли держась за руки. Я сразу поняла — они возобновили отношения. Хоть на лице Кэнди и остались все последствия рыданий, но она улыбалась, и хоть Люк вызывал у меня некие тёплые чувства, я не могла не порадоваться за подругу.
Пока мы на быструю руку перед уроком устраняли видимые последствия, Кэнди сказала кое-что:
— Спасибо за то, что дала нам с Люком минутку. Я знаю, что вы ходили на свидание, и твоё одобрение для меня многое значит. Ты — настоящая подруга!
После отсидки всех уроков Кэнди уговорила меня пойти с ней в какую-то антикварную лавку.
Не скажу, что меня это предложение заинтересовало, но прозвучавшая уже знакомая фамилия оживила интерес к хозяйке заведения:
— Я обещала миссис Хилл зайти ещё на прошлой неделе! Она, должно быть, расстроилась… Вот увидишь, старушка будет рада тебе — она хоть и чудачка, но очень добродушная! — щебетала подруга о том и сем, пока вела меня вдоль центральной улицы.
Природа Сентфора неожиданно стала для меня безразличной и пустой. Наверное, унылость появилась из-за отсутствия эмоциональных ощущений в собственной жизни. Ещё месяц назад мы со Стефани сидели в этой кофейне, неделю назад — опустошали прилавки с содовой проносящегося мимо магазинчика. Ох, чёрт, чем больше я начинаю скучать по этим двум оболтусам, тем больше хочется их придушить. Вишня и Стеф были моей акварелью на этом пустом холсте. Единственный цвет, что у меня остался — это серый, и я, кажется, залила им всё полотно. Серые краски настолько въелись в корку сознания, что любой немрачный оттенок неосознанно вызывает отторжение. Вот десятки таких же скучных фонарных столбов, идущих идеальным рядом.
Какая-то вывеска сразу бросилась в глаза своими пестрящими цветами, что явно не использовались в объявлениях о пропавших — чуть ли не единственных множественных новостях.
Присмотрелась — это объявление о скором выступлении приезжего цирка. Весело, наверное, но меня они никогда не забавляли, скорее наоборот. Алые шатры выглядели на вывеске весьма величественно и торжественно, но кое-что смутило меня.
Например, уведомление об ограничении возраста — вход только с шестнадцати лет. С каких пор роль клоуна вернулась на круги своя, и теперь разрисованный чудак вновь стал объектом развлечения для взрослых?
— Классно, правда? Совсем забыла тебе сказать об этом, — из-за рассеянности всклик Кэнди заставил меня слегка отскочить от плаката. — Моя мама достанет для нас билеты в первый ряд!
— Эм, нет, спасибо, я не фанат всяких фокусов, — хотела возразить я, но несмотря на хрупкую фигурку, моя розовощёкая озорница упрямее голодного осла.
— Никаких возражений! Мы и так давно не ходили куда-то, и, к тому же, ты выглядишь слишком грустной в последнее время. Ну уж нет, нельзя упускать возможность пойти на выступление чуть ли не последнего
цирка уродов в Америке!
От последнего предложения меня немного переклинило.
— Разве их не запретили? А как же моральность? Я удивляюсь, что твоя мама позволила такому цирку остановиться в Сентфоре.
— Я тебя умоляю, не будь такой занудой! Совсем как моя матушка, — отмахнулась она. — Она тоже и слышать не хотела про фрик-шоу, пока не увидела его директора… Сара,
Человек — сама галантность и очарование!
— Человек? — в недоумении переспросила я, и Кэнди стала мне его описывать чуть ли не визжа от восторга.
— Да! Он такой загадочный! Носит маску и никогда не снимает, а представляется Человек в маске… Ты бы его видела, у меня аж мурашки по телу сейчас от самого воспоминания! Высокий, статный такой, светлые волосы ниже плеч, а какой голос — Элвис отдыхает! Уверенна, под маской скрывается настоящий принц. Ах…
— Должно быть, он явно старше тебя на десяток лет… А ты влюбляешься сломя голову, как всегда, — уколола её я, то та не слушала: всё витала в своих каких-то грёзах о директоре цирка.
Внезапно недавние воспоминания о последнем услышанном мной цирке захлестнули меня. Не шла ли речь об этом же цирке в тех старых газетах, спрятанных подальше от людских глаз в школьном подвале? Нехотя память отворяла скрипящие дверцы. Вспоминаю строчки:
«
Цирк уродов снова наведался в Сентфор…», «
…обаятельный директор цирка под псевдонимом…».
Тревоги нагнали и вырезки о пропавших детях. Десятках пропавших детей, отмеченных красным цветом. А в одной куче с ними — фото 1918 года с экскурсии по цирку. Этому же цирку. Как минимум, шатры на вывеске и фотографии вроде как были похожи… Хотя, мало ли какие шатры нарисуют на рекламе. Да и вообще, большинство цирков на одно лицо. Но одна зацепка не давала мне отпустить полет мысли — две белые точки на объявлении внутри краснополосой палатки. Как глаза незнакомца на том фото. Чем больше я анализировала свои воспоминания, тем безумнее мне казались предположения. В носу чувствовался резкий, даже горьковатый цветочный запах, который я уже где-то встречала. Он преследует меня последние три дня, и от его возвращения тревога возросла.
Кэнди дёрнула меня за руку, выводя из этого безумного хоровода мыслей и теорий:
— Пошли, копуша, в цирке на шатры насмотришься.
Я не заметила, как мы преодолели, кажется, неимоверное расстояние. Почему кажется? Я не узнаю это место. Кэнди привела меня на какую-то широкую, но незнакомую мне часть улицы на центральном шоссе. Похоже, заброшенную часть: большинство домов неодобрительно смотрели на нас забитыми досками оконницами, а ветки сухих клёнов так и норовили вцепиться мне в волосы или одежду. Если бы мне предстояло снимать фильм ужасов, это место было бы если не съёмочной площадкой, то образцовой сценой.
— Здесь иногда жутковато, но зато тихо и не так людно. Наверное, поэтому миссис Хилл переехала сюда… — оправдывалась Кэнди то ли передо мной, то ли искала объяснений столь странному выбору места жительства старушки. Прежде чем войти, она предупредила:
— Если она будет вести себя странно, не обращай внимания. Хоть у неё куча тараканов в голове, она достаточно милая.
Открыв дверь лавки, сверху зазвенел оповестительный колокольчик, от звона которого стало ещё больше не по себе. Пустующий отсутствием продавца прилавок тоже ненавязчиво намекал, что нам, пожалуй, было бы лучше зайти попозже. Например, через недельку.
Малометражное помещение было захламлено множеством странных и несвязных вещей, отчего передвигаться по лавке свободно было крайне трудно. Книги, статуэтки, глобусы и многочисленные картины давили на меня, словно хотели поглотить тревожащего слои пыли вероятного покупателя. На первый взгляд, помещение выглядело мило и даже уютно, если бы не предчувствие скорой беды.
Неожиданно к нам подлетел чёрный ворон.
— Карр! — заскрежетал он, и хозяйка лавки откликнулась на зов питомца.
— Ох уж эти коллекционеры… Житья от вас не… Ой, здравствуйте, девочки! — поспешила исправить тон старушка, увидев нас. — Уж извините, буду откровенной, не ждала сегодня гостей.
Вид хозяйки соответствовал её владениям: старые, но опрятные цветастые платье и кардиган были все в странных веточках и пыли, возраст выдавал всё, включая взлохмаченные, почти белые, волосы. Но глаза были необычайно живыми, словно били ключом энергии и молодости, грели холодные стены лавки своим карим горячим пламенем.
Я бы не узнала в ней ту женщину с забытых прошлыми владельцами нашего дома фотографий, если бы не они.
— Здравствуйте, миссис Хилл! Как же я по вам соскучилась, ужас! Эти уроки меня скоро с ума сведут, — с ходу оправдывалась Кэнди, а затем представила меня: — Познакомьтесь, это Сара, она моя одноклассница и новенькая в городке. Сара, это миссис Хилл — самая большая любительница разных древностей!
— Что ж, добро пожаловать в Сентфор, Сара, — улыбнулась мне старушка. — И как тебе у нас? Нравится?
— Ну, Сентфор весьма… мм…
неоднозначный город, — пытаясь подобрать слова из груды серых булыжников-представлений об этом городишке, я по итогу сказала что-то невнятное.
— Да, он очень необычный, и в нём множество загадок, которые… — неожиданно остановив свой тёплый взгляд на мне, женщина на мгновение застыла. Осмотрев меня с ног до головы, её взор упал на мои сцепленные на рюкзаке руки. И тут произошло странное: старушка оживилась, и на её лице заиграла странная усмешка. В движениях вместо скованности выражалась уверенность, и даже хищность, — ждут своих искателей, именно. Давно ты здесь?
— Она переехала сюда не больше трёх месяцев назад, миссис Хилл, — только я открыла от изумления столь странным вопросом рот, Кэнди ответила за меня. — Вот, живёт неподалеку, прямо и недалеко от школы!
Пожилая леди усмехнулась ещё шире, и улыбка мне показалась в один момент какой-то злорадной гримасой. Захотелось немедленно свалить отсюда, и чем раньше, тем лучше.
— Интересно, интересно… Ты ведь уже знаешь, кому твой дом раньше принадлежал? — снова остановив на мне изучающий с ног до головы взгляд, спрашивала всё более неудобные вопросы она. Кэнди не понимала сути вопроса, не замечала этой натянутости и, даже в какой-то мере, нахальности женщины, но кислый неприятный вкус на корне языка намекал мне — в каждом вопросе есть подвох.
— Не уверена, не особо интересовалась этим, — соврала я. Она учуяла эту ложь:
— Даже фотографии ни одной не видела? Какая жалость… В любом случае, там раньше жили мои родственники, поэтому принеси, пожалуйста, любые личные вещи, какие только можешь, сюда, хорошо? Какая занятная вещица, где ты её нашла? — её сухие руки потянулись к моим, но я инстинктивно одёрнула их. Кольцо словно вжалось мне в палец. И снова Кэнди меня выдала:
— Она рассказывала мне, что нашла в подвале при переезде. Такое красивое, а Сара даже посмотреть на него близко не даёт, не то чтобы примерять, — надув губки, пожаловалась она. В голове я прокручивала все варианты отрезания языка человеку. Просто так, из любопытства.
— Немудрено, оно не любит, когда к нему прикасаются чужие руки, — посмеялась над признанием Кэнди миссис Хилл. — Небойсь, даже укусило бы, будь у него зубы… Сложная же судьба у этого изделия, впрочем, как и у его создателя.
— Вы что-то знаете? — прямо в лоб спросила я.
— Знаю, тебе стоит лишь спросить… Не так ли, Бран? — вкрадчиво ответили мне из-за спины: она голубила своего чернокрылого друга. Теперь двойное дно в её словах было явным, осталось лишь вспороть его.
— О, да, миссис Хилл много знает об украшениях и других интересных вещах! У неё даже есть коллекция всяких магических штук, не так ли, миссис?
— Да, дорогая, да. Мой интерес к истории проявляется и в коллекционировании, даже ведовстве. Часто ответы сокрыты там, где их не ждешь найти. Кстати, амулет тебе не помешает, — задумавшись, она полезла под прилавок. Что-то найдя в коробке, она подала мне: — Ловец снов как подарок в честь знакомства! Бери, Сара, ему больше сотни лет. Ловцы зачастую просто открывают канал в мир сновидений и «ловят» плохие сны, но этот даст тебе то, чего ты жаждешь — ясности. Кто ищет, тот всегда найдет.
Ловец был довольно красивым: обмотанный чёрной кожаной нитью, соткан в причудливом узоре из сотни оленьих жил и минералов. Посредине наибольшее красовались фиолетовые аметисты, а завершали композицию свисающие чёрные блестящие перья и ряды костяных бусин.
— С-спасибо, наверное. Кажется, мы вам помешали, да и у меня дела, поэтому… — не в силах отказать под влиянием её взгляда, я положила подарок в рюкзак.
— Обращайся, милая. Рада, что вы зашли. Бран, проведи гостей! — птица тут же вылетела за нами на улицу и закружила над головами, пока не улетела прочь.
— Это было…
Странно, — пытаясь сдержать тягу поделиться с догадками насчёт «просвещённости» этой странной леди в моих делах, но уже ясно, что Кэнди ничего не поймет. — Кэнди, а как она давно живёт в Сентфоре?
— Да, миссис Хилл — старожил, а ещё кладезь любой информации, что касается этого городка, что ты должна была заметить! Я не раз приходила к ней, дабы написать доклады в средней школе. Даже моя мама смягчилась после хороших отметок с истории, представляешь! — внезапно Кэнди запнулась, посмотрев мне за спину, — Ой, привет, Стефания…
Я стремительно обернулась, и позади нас действительно шла Стеф.
Шла прямо к нам, отчего мне почему-то захотелось немедленно пойти вперёд. Видимо, не удастся избегать разговора о произошедшем на вечеринке.
— Привет… — с еле уловимой ноткой раздражения — реакцией на чересчур официозное произношение её имени — Стефани поздоровалась с Кэнди и сразу же обратилась ко мне: — Мы можем поговорить?
Как же мне хотелось сказать «нет», или хотя бы «я слишком занята», или придумать ещё сотню разных отмазок, лишь бы отсрочить столь неловкую беседу.
Но понимая, что бегать от проблем вечно — заранее провальная стратегия, сквозь ком в горле я сказала:
— Кэнди, подожди меня, пожалуйста. Я ненадолго отойду.
Едва мы отошли за рог ближайшего здания, начал сбываться прокрученный ранее не один раз в моей голове диалог:
— Ты всё не так поняла, — начала Стеф.
— А что я должна была понять? — завязанный туго мешок обиды внутри ослабился, и всё скопившееся внутри меня дерьмо начало выплескиваться наружу. Стефани хотела хоть немного утихомирить меня, но бомба замедленного действия уже начала отсчёт. — Что ты была пьяна в хлам? Что вы случайно засосались, или, может, я просто слишком тупая дура, чтобы понять, что вы друг к другу неровно дышите? И не только дышите!
— Послушай, давай без… — на мои возгласы начали озираться проходящие мимо люди.
Тик-так, тик-так
— Без чего, Стеф?! Думаешь, меня это не должно было задеть? Я думала, мы доверяем друг другу…
— Сара, я знаю, что мы тебя немного подставили, но всё же дай мне объясниться! Да, ты права, я перепила. Да, мы поцеловались, но это не значит, что мы встречаемся или ебёмся по кустам! Мы просто друзья: ты, я и Вишня. Разве такая глупая ситуация способна перечеркнуть всё?
Голос разума в ходе беседы постепенно возвращался на своё место. И действительно, хочу ли я из-за своей обиды и безответной симпатии терять таких близких душе, даже почти родных, людей? Первая боль, первая рюмка и сигарета, первое звёздное небо, первые проведённые под душевные беседы закаты и рассветы в Сентфоре — разве было у меня что-то лучше этих воспоминаний? А будет ли?
Таймер бомбы все замедлялся, пока не заглох.
—Ты права, прости, — сделав глубокий вдох, я протянула руки для примирительных объятий. — Просто дай мне время остыть, ладно?
— Ты меня прости, — Стефани без колебаний от нетерпения сжала мои рёбра в смертельный капкан. — Я тоже тебя люблю, засранка.
— Сама засранка.
Домой я вернулась несколько позднее, чем ожидала: всё-таки мы решили отметить наше примирение за бутылочкой содовой под уходящий день. Уже смеркалось.
Дверь оказалась незапертой, как обычно, и даже выключённый телевизор не насторожил. А должен был.
Вместо оглушающего на полную мощность звука гудущего кинескопа я услышала многоэтажную брань и звон посуды, исходящие из кухни.
— Да пошёл ты нахуй, жалкий, блядь, слюнтяй! Оставил без гроша в кармане в глуши с этой занозой, так ещё и хочешь обвинить меня в своей ничтожности?!.. Да чтобы ты сгнил за решеткой, О’Нил, — затем раздался новый треск, и на этот раз это был, кажется, телефон.
Да, именно. Мама стояла чуть косясь посреди разгромленной кухни с бутылкой в руках, а под её ногами валялись осколки стекла, фарфора и нашего домашнего телефона.
— Твою ж… — вырвалось у меня, как только я заглянула в комнату. В последний раз такой погром случался после неудачного маминого кодирования от алкогольной зависимости. И, похоже, именно сегодня снова случился рецидив.
— О, явилась! Вся в своего папашу: он тоже шляется хрен знает где… Вот, что вы натворили! — мама с ненаигранным возмущением развела руки, указывая на масштаб ущерба. От чересчур резких взмахов руками та еле не упала на труды своих деяний, но я схватила её за руку и повалила на ближайшее кресло. В надежде неспособности матери встать в таком ужратом состоянии, я отвлеклась на поиски пылесоса — кому же ещё убирать все это?
Это был самообман: мама всегда буйная, когда выпьет.
— И что за повод был такой, чтобы так напиться? Ты ж обещала завязать, — ворчала я, собирая в труху размозжённый тостер.
— Да что ты себе возомнила, чтобы мать попрекать! Ты, мелкая д… — проклинала она меня, но эти проклятья можно было понять через слово. Мама барахталась в кресле, хватаясь за всё, что попадало под руку. На пол посыпались близлежащие книги, журналы, перевернулся журнальный столик.
— Да прекрати ты! Просто дай мне довести тебя до кровати, ты проспишься и мы потом поговорим! — пыталась угомонить её я, но несмотря на небольшую разницу в весовой категории и физической форме, это было сродни укрощению быка. Внезапно в маминых руках оказалась фоторамка со снимком нашей семьи.
— Это всё ты. Ты! Если бы не твоё дурацкое расстройство и упрямство, мы бы не торчали здесь! Я бы не вышла замуж за твого папашу-козла, не ушла бы из колледжа! Ты разрушила мою жизнь! Ненавижу! — только рука резко замахнулась надо мной, как внезапно стекло вылетело из рамы стеклянным дождем, и семейный портрет с грохотом упал в это острое месиво.
Мама испугалась не меньше меня, мы отскочили друг от друга.
Её руки тряслись, и она медленно подняла на меня взгляд. Не увидев ничего, кроме испуга, мама стала беспорядочно шептать в свои ладони:
— О Боже, что я творю?.. Нет, я не хотела, просто… Прости, прости, прости, я не должна была… Я — ужасная мать!
Всхлипы становились всё тише в её спальне после минут так двадцати, когда она всё же ушла в свою комнату, заперев дверь на ключ.
Тот кавардак я кое-как убрала, правда, пришлось признать, что всё становится только хуже. Сколько бы «завязок», обращений к специалистам не было — мама срывается.
И первопричиной маминого алкоголизма стала бабушка, как ни странно. Мать не любила говорить о своём детстве — просто из-за слёз никак не заканчивала повествование. Никогда не вдавалась в подробности, в точности, как и бабушка. Та лишь говорила: «Какая жалость, что ничего хорошего по наследству, увы, не передаётся. Плохие матери порождают плохих матерей».
Подъём по лестнице окончательно добил. Хоть на часах не было и семь вечера, я была выжата, как лимон.
А ещё ведь уроки… Если бы я хотя бы знала, за что хвататься.
Плюхнувшись за стол, вывернула свой рюкзак, дабы видеть своих врагов в лицо, так сказать. Это ничем не помогло, лишь усугубило моё желание послать нахрен эти уроки, как я обычно делала. А почему бы, собственно, и нет?
— Какой в этом толк? — обессиленно захлопнула учебник по матеше я, ложась на него. — У меня всё равно ничего не получится.
— А ведь большинство важных вещей в мире были созданы людьми, которые продолжали пытаться, когда, казалось, не было никакой надежды, — я уже не вздрагивала от внезапного появления Адама в моей комнате — чувствовала заранее, словно с его появлением падал груз с плеч.
— Умная мысль, жаль, что бессмысленна. Всё равно я ничего не понимаю, да и понимать сейчас не хочу…
— Я понимаю твои эмоции, — он ободряюще положил руку мне на плечо, — и знаю их первопричину. Меня, скажем так, невзлюбили с самого рождения: отец и вовсе не знал о моём существовании, а мать хотела избавиться от непризнанного отпрыска ещё в утробе. Я выжил, и она возненавидела меня всеми фибрами души.
— Почему она хотела убить тебя? Ты был незаконным? Или это из-за твоего отца?
— Отчасти, оба ответа верны: эта женщина была замужем за другим человеком, при этом имея влиятельный роман на стороне. Интрижка с моим отцом открыла перед ней все двери, чего она и желала: деньги, статус, связи сделали из неё личность из высшего сословия; её даже называли «истинной королевой». Для поддержания своего влияния она была готова пойти на всё, что и сделала, связавшись с известной в высших кругах чёрной ведьмой. В ход шло всё: отвары, амулеты, призывы, обряды, даже ритуальные убийства. В одном из таких ритуалов Атенаис — так звали мою матушку — пошла на сделку: моя душа в обмен на могущество и вечную молодость. Но что-то пошло не так, и я выжил. Она отдала меня ведьме, дабы замести следы своих злодеяний. Позже колдунью взяли под стражу и выведали обо всех кознях моей матери. Я был чуть ли не выброшен на улицу, но один человек подал мне руку помощи. И этот человек — официальный муж Атенаис. Он стал мне не только наставником, но и отцом. Несмотря на то, что из-за моей матери, и меня в том числе, он был узником Бастилии, этот человек поверил в меня, и его вера стала моим светилом. Поэтому хочу сказать тебе, что неважно, сколько людей тебя ненавидят, если эта ненависть несправедлива. Чтобы сотворить чудо, нужен тот, кто уверует в его создателя, ведь Бог не перестает быть Богом, смотря на в него неверующих.
— Вау… Мне ужасно жаль, что ты перенёс столько пренебрежения от столь близкого человека, как мама, — поразилась его открытостью я. Мне хотелось его сейчас обнять; глядя в его холодные безучастные глаза, я видела выстроенную веками гранитную стену, которая с каждой секундой давала трещину осыпаясь к моим ногам.
— Как говорил Ницше: «
Was mich nicht umbringt, macht mich stärker», что в переводе означает: «То, что не убивает, делает меня сильнее». И всё же, это стало важным уроком для меня: кровное родство не означает родство душ — кровник может стать заклятым врагом, а тот, от кого ты меньше всего ожидаешь помощи, может её оказать.
Молчание плескалось в воздухе, играя с нами, как ребёнок с куклами. Каждый имел, что сказать, но ждал, пока заговорит собеседник. У меня было много вопросов, а у него — вдвое больше ответов.
Поняв, что так продолжаться не может, я спросила первой:
— И всё же, откуда ты родом?
— В моём рассказе была явная подсказка, а перед тобой лежит ключ к разгадке, — усмехнулся он, указывая на груду учебников.
— Ну хоть намекни, где искать, — попросила смилостивиться я, и он, смеясь, прошёлся пальцами по корешкам книг, отмечая толстошкурый учебник по истории.
Щёлкнув пальцами, книга сразу же легла на стол и открылась на определённой странице. На ней был изображен рисунок какой-то крепости с четырьмя башнями спереди. Я прочитала подпись под ним: «
Бастилия — крепость-тюрьма для государственных преступником Франции, построенная во второй половине 14 века. Была разрушена в начале Великой французской революции». Учебник захлопнулся и вернулся на своё место в стопке книжек.
— Ааа… Ах, ты, — изобразила обиду я, придав своему лицу, как мне казалось, грозный вид, чем вызвала у него очередную улыбку. — Мог бы просто сказать. Или ты так и будешь играть со мной в угадайку, когда я о тебе всё не узнаю? Я же весь учебник по истории вызубрю!
— Обучать человека — это всё равно, что дать ему рыбу. Гораздо продуктивнее дать тебе удочку. К тому же, мне кажется, я породил в тебе интерес к истории Франции, как минимум, — не переставая смеяться дразнил меня Адам.
— Негодяй… Ну ла-адно, давай свой учебник. Ещё будешь простить меня остановиться!
— Я не сомневаюсь, о мисс невсыпущая любознательность.
Через несколько минут…
— Что-то, простите? — поперхнулся воздухом от моего ответа Адам. — Ну, юная леди, мне придётся настоять на повторном изучении темы принятия Конституции США…
— Прям копия миссис Бэйкер… Так измываться над людьми… — бурчала себе под нос я. Скорее из-за обиды на свою же глупость, чем злобы.
— Я всё слышу, мисс О’Нил, и ваши комментарии насчёт моей педагогической настойчивости в данном случае неуместны. Вернёмся к Конституции…
* * *
— Да твою ж мать… Как ты это сделал? Я ничего не понимаю… — пересматривая пример чертыхалась я.
— Обойдёмся без моей несчастной матери и остановимся на объяснениях, — мужчина навис надо мной, своей нерадивой ученицей, открыл учебник на нужной странице и с видом требовательного преподавателя начал урок…
* * *
— У меня не получается, — мучаясь над последним примером из параграфа, канючила хоть немного отдыха и поблажки, которых Адам не давал. Из-за плеча, как по-настоящему настойчивый учитель, он снова объяснял все ту же ошибку, приговаривая:
— Повторение — мать учение… Чем больше ты сейчас решишь, тем проще будет перейти к новой теме.
* * *
— Нет, полимерами моносахаридов являются полисахариды, а не наоборот.
— Да какая разница?! И то сахар, и это! — выпалила я от раздражения. Адам посмотрел на меня так, отчего многим захотелось бы съёжиться в песчинку. Я восприняла это как вызов: выстою ли? Он отчеканил каждое слово:
— Если будешь обесценивать труды Бутлерова, Ловица и ряда других выдающихся учёных, то…
— Накажешь меня? — сострила я, и Адам тут же с напором ответил на мою колкость:
— А ты этого жаждешь? — лишь через секунду он осознал всю двузначность самого диалога. Поняв, что я только что ляпнула, моё лицо покраснело до состояния яркости светофора. Он же прокашлявшись сделал вид, что не увидел неловкости ситуации. — Могу… Предложить тебе начертить таблицу полисахаридов и их свойств. В любом случае, это наказание можно счесть в какой-то мере полезным, в отличии от… применения насильственных взаимодействий. Можешь приступать сейчас.
«Уж лучше бы отлупил меня», — мысленно продолжала жаловаться на непоколебимость моего «репетитора». Он снова прокашлялся.
* * *
Когда захлопнулся последний на сегодня учебник, я вздохнула с облегчением.
— Тебе нужно отдохнуть, — сделал заключение Адам, слыша мое посапывание на столе.
— Но ещё литература, — отозвалась между десятым и одиннадцатым сном я, но он непоколебимо убрал учебник на полку.
— Не стоит хвататься за всё и сразу. К тому же, ты хорошо сегодня потрудилась, поэтому заслуживаешь и требуешь расслабления души и тела.
— Я всё равно пойду завтра в школьную библиотеку и просижу там все перемены, и ты мне не помешаешь! Отпусти меня немедленно! — запротестовала я, пока он не воспользовался моей невнимательностью и не взял на руки с рабочего места, неся к кровати.
— Хочешь стать сумасшедшим завсегдатаем библиотеки? Не стоит, есть и другие важные вещи, например, друзья и приятное времяпровождение с ними. Ценность момента обнаруживается после его упущения, как ни странно.
— Наверстаю упущенное походом с Кэнди в цирк, ничего стра… Ай! Ты чего? — внезапно взвизгнула я от вцепившихся в меня его крепких рук. Адам не переменился в лице, но улыбка из него испарилась, а в глазах зрело беспокойство.
— Прости… Задумался, — сказал он ровным голосом поставив меня на ноги, но я почувствовала на своей спине галоп тёплых мурашек, а в горле несвойственный ситуации ком, я спросила напрямую: — Ты беспокоишься. Это связано с тем, что я пойду в цирк? Я тебя огорчила этим?
—
Прости.
Он не смотрел мне в глаза, как делал это обычно, но я не сыскала его взгляд — Адам ушёл не попрощавшись. Извинение повисло в воздухе ядом.
— Эй, я думала, ты станешь хоть на йоту честен со мной! — в злости бросила в пустую комнату фразу я, но мне не ответили.
Чем больше шагов я делаю к нему, тем больше он отступает от меня. И всё же, Адам, ты сам подсказал, где искать ответы на вопросы. И уж поверь, моей ненасытности хватит, чтобы перерыть всю библиотеку для поисков хоть малейших зацепок.
Ведь кто ищет, тот всегда найдёт, верно?
