Кано

Казалось, что всё живое секунду назад замерло, чтобы укоризненно взглянуть на него, сделать выговор, а потом, обречённо вздохнув, отвести взгляд и мысленно обратиться ко всем Богам, чтобы те дали больше терпения, дабы не прихлопнуть наглого мальчишку, что уже в таком раннем возрасте показывает свой дрянной характер. Кано немигающим взглядом смотрел на своего учителя, на виске которого от раздражения вздулась и учащённо пульсировала голубая венка. Тот в свою очередь сжимал кулаки, стискивая тёмный веер, которым он обычно бьёт мальчика по ладошкам, после чего те горят, покрываются красными полосами и мерзко пульсируют, будто под кожей что-то живёт и хочет вырваться наружу. Но он уже привык… Привык ненавидеть свою семью и то, что, по воле судьбы, второй ребёнок, которым он является, будет вынужден стать главой клана, потому что его старший брат с самого рождения обладает плохим здоровьем. Кано не винит своего брата. Ни в чём. Ни в жестоких тренировках с самого детства: он уже не помнит те дни, когда в его руках не было тренировочного куная. Ни в том, что отец и мать беспричинно жестоки с ним, оправдывая свои действия тем, что будущий глава не должен быть мягкосердечным; он не должен иметь слабости, не должен проявлять симпатию к чему-либо живому. Именно так говорил отец, когда убил на глазах сына беззащитного дикого кролика, что по собственной глупости попал на их территорию, и был замечен маленьким Кано, который в тот раз сбежал с уроков. Ему было скучно, ибо каждый день мальчику давали слишком много информации, с которой бы не справился и взрослый человек без должной подготовки, но его мозг, незахламлённый ненужными знаниями, впитывал в себя всё, что было когда-то прочитано. А его родители в ответ лишь ухмылялись, слушая от учителя даже не похвалу, а факты: их ребёнок умный и способный, что уже в юном возрасте способен спорить с учителем. Ему хотелось тепла, родного, доброго. Хотелось чувствовать бескорыстную поддержку, не ожидая, что на нём поставят крест, как только он сделает ошибку, даже самую незначительную. Это тепло он ощущал, когда находился вместе со своим братом: его лёгкие объятия слабыми руками с чернильными пятнами на кончиках пальцев и рукавах юкаты, были совсем не похожи на то, как отец каждый раз жёстко сжимал плечо младшего сына одной рукой, равнодушно взирая на него сверху вниз. На лице брата всегда была нежная улыбка; он тихо смеялся, когда Кано рассказывал о своих победах, и искренне переживал, когда его наказывали. Кано любил своего брата, и был готов сделать для него всё, что угодно: готов вытерпеть боль от деревянного меча, которым, не жалея, били мальчика, тем самым оставляя многочисленные синяки на детском теле (Кано уже знал, что даже этим «оружием» можно убить человека, если знать, как с ним обращаться, и ужасался, но в то же время он испытывал сильную радость, ведь его брату не нужно было проходить через всё то, что проходит он); готов вытерпеть лицемерную улыбку своего учителя, который любил бить его по ладошкам, таким маленьким и с виду хрупким, но способным уже сломать конечность; готов вытерпеть любое наказание за какой-либо промах, даже за тот, где обычному ребёнку не сказали бы ни одного грубого слова, а лишь мягко указали на ошибку. Он видел, как другие дети с хохотом и визгом бегали вокруг своих родителей; видел, как те в свою очередь тихонько посмеивались и с любовью смотрели на своих чад. Отец часто говорил ему, что глава клана должен скрывать свои настоящие эмоции за маской спокойствия и безразличия; должен показывать другие, лживые, не его, но подходящие под ситуацию. Отец учил его лгать, но сам ненавидел, когда ему говорили неправду: он всё ещё помнил лицо родственника, перекошенное от ярости, когда тот узнал, что Кано соврал. Помнил, как от страха сердце учащённо билось, а по виску вниз, к подбородку, а затем по шее, скатывалась холодная, почти ледяная капля пота. Помнил, как горела спина под мощью плети, и как ныли рассечённые мышцы, когда тот очнулся в своей комнате, чувствуя на затылке прохладную руку своего брата — тот тихо плакал, всхлипывая, боясь разбудить его, и долго извинялся, проклиная своё слабое тело. Кано же не смел проронить и капли. Он завидовал своему брату, но искренне любил, как любят только маленькие дети; мальчик боялся, что и этого его лишат — последней радости, последнего луча во всём мраке, окружающего его с самого детства. Он готов вытерпеть всё, только, чтобы его брат был счастлив. Кано снова сбежал с уроков, улизнув вместо этого в лес, принадлежащий его клану, и привычно побрёл к маленькому ручью, когда оторвался от погони в лице своего учителя. Он опустил ладошки в прохладную воду, ощущая, как горящая кожа постепенно охлаждается — это было приятно, но он сдержал облегчённый вздох. Отметив рябь на поверхности ручья краем сознания, он продолжал старательно вглядываться в собственные руки, а не на своё отражение. Кано унаследовал внешность от отца, которого ненавидел до такой степени, что лишний раз не смел посмотреться в зеркало, не желая видеть знакомые черты лица. В отличие от своего младшего брата, старший был похож на их мать: такой же стройный, изящный, с тонкими запястьями и длинными пальцами; светлые волосы обрамляли тонкий подбородок и острые скулы, которые явно были скрыты щеками, по-детски пухлыми. Лишь глаза достались ему от отца, светло-серые, почти сливающиеся с белком, с тёмным зрачком, который ярко выделялся на фоне всеобщей бледности. Кано боялся этих глаз: холодных, расчётливых, хозяин которых точно знал себе цену. Глаза матери были красивого синего цвета. Иногда, когда он видел, как та сидела во дворе на зелёной траве, тихо беседуя со своим старшим ребёнком, ему казалось, что её глаза переливаются в свете солнца, как самые дорогие драгоценные камни. Кано никогда не видел её улыбки, направленной в его сторону, лишь сдержанный кивок, показывающий, что она помнит, что у неё есть второй сын. Волосы его брата были мягкими и бархатистыми, как лепестки роз, которые так горячо любила его мать. Они словно ручей стекали по его худым плечам и веяли холодом, но Кано знал, что это не так, ибо у такого доброго человека не может быть что-то холодное — это подтверждалось каждый раз, когда он до них дотрагивался под довольным взглядом брата. Волосы отца казались жёсткими. У него всегда была короткая причёска, и он ненавидел, когда волосы падали на глаза и лоб, поэтому зачёсывал их назад, открывая свой хищный взгляд. Мальчик больше всего ненавидел то, что так сильно походил на своего отца не столько внешностью, сколько характером. Даже без существования этих тренировок, он не сомневался, что был бы таким же хмурым, жёстким и любящим причинять боль другим, особенно тем, кто ему не нравился, в том числе и собственному отцу. Временами Кано размышлял о том, как убивает его новым приёмом, который он изучил в тот же день; представлял, как вспарывает живот острым лезвием танто, которое он всегда носил за поясом. В такие моменты он блаженно жмурил глаза, почти ощущая вязкую, горячую кровь на своих руках; ощущая, как бугристые, но гладкие стенки внутренностей скользят сквозь его пальцы, а тело мужчины медленно оседает ему на колени, и Кано вдыхает специфический запах крови, что почти въелся в ноздри. После подобных мыслей ему было трудно находиться рядом с братом — с таким добрым, лучистым, но с грустной улыбкой смотрящим на него — ведь таким образом он осквернял белоснежную душу своего самого близкого человека. Вытащив руки из воды, ребёнок наблюдал, как она неторопливо стекает вниз, обратно в ручей. Его брат мог создавать маленькие водяные фигурки животных, что завораживали своей прозрачностью и ясностью. Эта способность унаследовалась ему от матери, в то время, как второму сыну не досталось от неё ничего. Он бы отдал всё, чтобы так же, как и брат, создавать подобные фигурки из воды. Но вместо этого Кано так же, как и отец, обладал поразительной выносливостью, быстрым усвоением информации и талантом ко всему, кроме ниндзюцу — он не мог высвобождать чакру путём печатей, даже без них. Отец часто говорил, что у их семьи были свои техники, но из-за войны свитки были утеряны. Мальчику же было всё равно. Он наблюдал, как мелкая рыбёшка быстро плывёт, совсем не обращая внимания на него, а ручей тихо журчит, принося лёгкое умиротворение и спокойствие в его душу. У него до сих пор не укладывалось в голове, что за пределами территории клана была война. Кано сел на корточки и, задумавшись, положил ладони на колени, которые были скрыты за тёмной юкатой и широкими штанами. Он ненавидел эту одежду, которая сковывала все движения, заставляя двигаться медленно, высоко поднимая голову, чтобы ворот не так сильно сжимал шею, и он не начал задыхаться. Ладони неприятно пощипывали, отдавая глухой болью, и мальчишка представил, как с беспокойством смотрит на него брат, а потом недовольно поджимает губы, но все так же нежно втирает мазь, боясь причинить боль. Рядом послышалось едва заметное копошение. Кано, прежде, чем его мозг успел обдумать и проанализировать информацию, метнул кунай в сторону шороха. Виновником оказался всего-навсего глупый кролик, который, испугавшись, стремительно пустился вскачь. Можно было увидеть, как мощно отталкиваются задние лапы от земли, как перекатываются мышцы под тёмной шкурой, и услышать, как загнанно, быстро стучит сердце от страха. Солнце почти село, опаляя красным цветом изумрудную траву и высокие густые деревья. Где-то далеко что-то потрескивало, но Кано никак не мог определить источник шума, что вызывало у него глухое раздражение. Он подавил тяжёлый вздох, поднялся на ноги, на ходу разминая затёкшие мышцы, и направился домой, к брату. Его накажут и, возможно, заставят выполнить комплекс упражнений для укрепления или растяжки мышц, но он не мог больше наблюдать надменное лицо учителя, при этом не имея возможности ударить по нему. Кано повёл себя как ребёнок, но разве он им и не являлся? Отчётливее стало слышно потрескивание; оно напомнило ему треск влажных брёвен, брошенных в горящий костёр. Почему-то хотелось бежать только вперёд, будто боясь не успеть. Кано привык доверять интуиции, которая всегда помогала ему. Мальчишка с рекордной скоростью добрался до окраины леса, в нос тут же ударил запах крови и дыма. В руке поблёскивал кунай, что был почти заботливо выдернут из земли, а глаза искали хоть одного живого человека; слух был на пределе, Кано слышал чьё-то хриплое дыхание, свисты, звук сердца, что отбивал последние удары. Он бросился в сторону комнаты брата, отгоняя тёмные, ползучие мысли подальше. «С братом всё будет в порядке, ведь он сын главы, его обязаны защитить одним из первых, скорее всего, его даже не будет в комнате…» — утешал себя. Но, несмотря на все доводы, он продолжал упорно бежать вперёд, почти не обращая внимания на обугленные края дома. Горячий воздух больно щипал нежную кожу щёк, когда Кано ворвался в комнату брата; она находилась в дальнем здании, которое огонь только начал обгладывать. Он любил эту комнату, которая одной из первых озарялась утренними лучами солнца, падающими на футоны и бледное лицо брата, отчего тот жмурился от наслаждения, потягиваясь и разминая затёкшие мышцы. Сейчас было темно из-за копоти, из-за сажи, из-за адски горячего пламени, что не собиралось утихать. Шелест. Тихий шелест рукава юкаты по полу раздался всего на секунду, но глаза быстро отыскали его источник. Ворот юкаты как никогда сжимал горло мальчика, что тот почти начал задыхаться. Глаза начало щипать, но огня ещё не было в комнате. Кано заставил свои ноги двигаться вперёд, усердно стараясь обработать информацию, как бы не противилось нутро. Оно убеждённо нашёптывало, что всё это ложь, что это чьё-то никчёмное гендзюцу, злая шутка его воспалённого мозга, но разум кричал об обратном. Это он. Это его брат лежит с пробитым лёгким, это его хрипы и свисты он слышал у самого входа. Такие родные серые глаза, прикрытые тяжёлыми веками вдруг посмотрели на него, на лице появилась нежная, искажённая болью улыбка. Нос заложило, а горло сдавливал всё сильнее ворот юкаты, перед глазами появилась пелена, но он быстро сморгнул её, чувствуя тёплый, влажный след на щеке. Руки его брата безжизненно лежали рядом, и он напомнил Кано куклу, марионетку, брошенную на произвол судьбы. Горло раздирало от сдерживаемого крика. Глаза полыхали болью, а голова раскалывалась, но он упорно продолжал смотреть на своего самого дорогого и близкого человека, наблюдать, как с каждой секундой его тело медленно покидает жизнь. Хотелось разрыдаться, выплеснуть свои эмоции, которые он привычно сдерживал: после стольких тренировок, это давалось с поразительной лёгкостью, что сейчас он ненавидел себя за это. Он унёс его останки подальше от дома, чтобы похоронить, как подобает традициям, хоть у него и не было сейчас возможности. Уже в семейном склепе, где покоились их предки, он заметил тускло поблёскивающую на шее брата цепочку. Вытащив её наружу, он увидел небольшой открывающийся медальон. Ноги подогнулись, и колени больно ударились о холодные каменные плиты. Руки сжимали ткань юкаты брата, с силой оттягивая, чтобы успокоиться, но плечи всё равно начали едва заметно подрагивать. Слезы душили его, опаляя глаза огнём, а горло сжало спазмом. Кончиками пальцев он дотронулся до слегка помятой, множество раз сложенной фотографии. Кано думал, что её больше нет. На ней они с братом улыбались, соприкасаясь плечами — это единственный раз, когда улыбка Кано была по-настоящему искренней.