а на первую ночь с неба грянул гром

Когда жар спал окончательно, лекарь разрешил Лань Сиченю вставать и выходить на улицу, порекомендовав не мокнуть под дождём и настоятельно потребовав не нырять опять в озеро. Его тирада была длинной и включала в себя нескромную брань, как почти все его фразы, содержащие больше пяти слов. Лань Сичень успел проникнуться симпатией к этому строгому эмоциональному мужчине — тот чем-то напоминал дядю, хотя имел своеобразные представления о благовоспитанности и вежливости. Получив разрешение на нахождение за пределами комнаты от доктора и дозволение свободно передвигаться по всей пристани от Цзян Чэна, Лань Сичень каждый день стал выходить на короткие прогулки после обеда и перед ужином. За несколько дней он неплохо изучил жилые павильоны, облетевшие и уснувшие сады, тренировочные поля и территорию за пристанью, которая уходила в сторону сначала редкого, а потом тёмного и высокого леса. Там он любил прогуливаться больше всего: можно было наблюдать, как день за днём всё сильнее облетают с деревьев листья и как молнии разбиваются о туманный горизонт в особенно сильную грозу. К лесу вела узкая дорога, змейкой виляющая между небольшими дозорными башенками и просто жилыми постройками, в которых, судя по отдалённости, жили учителя. Лань Сичень не выходил на дорогу, предпочитая сидеть на поваленном дереве возле небольшой запруды — место было уединённое и тихое, оттуда не было слышно тренировок на полях и голосов адептов из павильонов; от сильного ветра защищал рядом расположившийся зал, один из немногих с полностью закрытыми стенами, а от дождя — несколько деревьев, растущих вплотную к стене. На текучей поверхности запруды собирались жёлтые и красные листья, облетевшие с этих самых деревьев, сквозняк гонял их по мелким волнам стекающей вниз воды. Сегодня небо было светлым, хотя дождь и не прекратился. Кое-где тучи немного расступались, даря земле клочки солнечного света. Лань Сичень сидел на излюбленном месте и с прищуром вглядывался в посветлевший горизонт, где плясали совсем тонкие и крохотные змейки молний. Он размышлял о том, что Цзян Чэн становился с каждым днём как будто напряжённее и чего-то выжидал. Он исправно приходил каждый вечер и оставался на чай. Их разговоры даже стали более многословными, после той беседы у озера: теперь Лань Сичень спрашивал что-то о пристани, об охотах или об учениках, стараясь избегать болезненных тем, а Цзян Чэн, морщась как от зубной боли, отвечал ему небольшими рассказами о жизни ордена. Он не любил говорить о себе, не считая свои заслуги темой для разговора, но с огнём в глазах рассказывал об адептах и их успехах, об охотах, на которые отправлялся вместе с младшими учениками, о том, как любит наблюдать за тренировками. Он проговорился однажды, что глядя на них со стороны, понял, какими невыносимыми детьми были они с Вэй Усянем. Проговорился и замолк, а потом спешно удалился, ссылаясь на усталость. Которая хоть и являлась предлогом, не была ложью. Цзян Чэн действительно выглядел уставшим, под его тёмными глазами залегли серые круги, стала заметнее морщинка между бровей. Глядя на него, Лань Сичень почему-то думал о чистом небе, на которое наползают чёрные тучи — такая погода Цзян Чэну очень шла. Он, хмурый и окружённый электрическими разрядами, будто олицетворял бушующую бурю, а став совсем усталым, превратился в затяжную грозу. Иногда он зевал, прикрывая лицо рукой и думая, что его никто не видит. Иногда переставал моргать, уставившись взглядом в одну точку и замерев как статуя. Иногда он погружался глубоко в себя, и нужно было повторить его имя несколько раз, чтобы он отозвался. И Лань Сичень точно знал, что глава Цзян не высыпается потому, что ищет решение его проблемам. На какой-то миг стало невыносимо стыдно, но на попытку извиниться Цзян Чэн одёрнул и посмотрел таким взглядом, что даже пытаться больше не захотелось. Поэтому Лань Сичень постарался не беспокоить его по пустякам, издали наблюдая за тем, как он суровой дождевой тучей плавает по пристани, огрызаясь на бездельничающих адептов и погоняя ленивых слуг. Утром Цзян Чэн пропадал в своих покоях, зарывшись в письма и дела с головой, после обеда следил за тренировками на полях, а после совместного чая, уходил в библиотеку изучать книги — все помосты, кажется, сходились возле покоев Лань Сиченя, потому что каждый раз направляясь куда-то, Цзян Чэн проходил под его дверью. За полторы недели Лань Сичень научился отличать его шаг от других и иногда выходил поздороваться, а иногда прикрывал глаза, слушая стук каблуков по дереву, пока он совсем не стихал за шумом грозы. Сегодня глава Цзян принимал кого-то в главном зале, поэтому ни с утра, ни в обед его шаги не раздались за дверью. Лань Сичень не то чтобы расстроился от смены его распорядка, но за обедом аппетита не было совсем, и он, впервые за неделю, не съел почти ничего, вместо этого отправившись на прогулку немного раньше. Он уже полчаса сидел здесь и вслушивался в смутно знакомые голоса глав вассальных ордену Цзян кланов, спорящих за стеной — постройка, закрывающая запруду от ветра, оказалась большим залом для приёма гостей, поэтому там было так тихо в другие дни. И не то чтобы Лань Сичень подслушивал, он по большей части витал в своих мыслях, но когда в спор на повышенных тонах врезался спокойный и уверенный голос главы Цзян, что-то внутри трепетно замирало, вслушиваясь в каждое слово. Перебивать этот тихий и твёрдый голос, намеренно понижающийся на несколько тонов, не смел никто и все споры сразу же прекращались, но стоило ему утихнуть, как грызня возобновлялась. Цзян Чэн уже давно ничего не говорил, да и споры стали как будто тише, поэтому Лань Сичень не понял, как надолго задумался, а когда очнулся от размышлений, заметил на краю зрения мелькающее невдалеке жёлтое пятно. По дорожке из леса, петляя среди дозорных башенок, нёсся Цзинь Лин. В руках у него был жёлтый, расписанный белыми пионами зонт, по пятам семенила мокрая и грязная собака. Он приближался всё быстрее, и вскоре неясная яркая клякса посреди унылой серости приобрела очертания высокого молодого мужчины. Лань Сичень спешно отвернулся к запруде, низко склоняя голову так, чтобы волосы закрыли лицо — он вовсе не хотел показываться кому-либо на глаза. Особенно в таком неприглядном виде и в одеждах чужого ордена. Но Цзинь Лин, кажется, нацелился именно на него и свернул с дорожки в сторону запруды, ловко перепрыгивая мокрую сухую траву. И, несмотря на то, что он сильно повзрослел и утратил подростковую угловатость вместе с детскими чертами лица, на главу клана всё же пока не походил. Слишком много ещё ребячества было в том, как уклонялся он от мокрых веток кустов и как кривились его губы в капризном недовольстве, когда грязь испачкала сапоги. Он всё ещё был мальчишкой. — Здравствуйте, — вежливо прокричал он, подходя к повёрнутому спиной Лань Сиченю, но держась на расстоянии. — Вы не знаете где мой дядя? Лань Сичень ничего не ответил, даже не пошевелился. Он надеялся, что племянник главы Цзян решит что прервал чью-то медитацию и просто уйдёт, но ему, конечно, не могло так повезти. Вместо этого, немного помолчав, Цзинь Лин откашлялся и, судя по звуку, покрутил зонт в руках. — Простите? — позвал он, повышая голос. — Вы слышите? Лань Сичень сжал губы, борясь с желанием опустить голову ещё ниже, но тогда бы его затея притворяться медитирующим провалилась и пришлось бы что-то ответить. Хотя вряд ли глава Цзинь собирался сдаться так просто — о его капризном характере ходило много слухов, доходивших даже до того, кто три года провёл взаперти. — Я ищу главу Цзян! — воскликнул Цзинь Лин, выходя из себя. — Вы должны сказать где он, отвечайте! Не делайте вид что… — А-Лин, — прервал его суровый голос Цзян Чэна. Цзинь Лин быстро обернулся на него, встречаясь взглядом с сердито прищуренными глазами, и Лань Сичень едва поборол в себе желание сделать то же самое. Он только сейчас понял, что в зале для гостей уже какое-то время царила тишина. Наверняка гости давно разошлись и Цзян Чэн, по обыкновению, отправился проведать его, а не найдя, прекрасно знал где искать и пришёл сюда. Как же вовремя! — Дядя! — воскликнул Цзинь Лин, отходя от поваленного дерева. — Этот человек! Я всего лишь… — Ты прерываешь чужую медитацию, — снова оборвав племянника на полуслове, сказал Цзян Чэн. — Это приглашённый учитель, уважаемый даочжан, а ты мешаешь его уединению. Где твои манеры? — Но я же не знал! — Когда тебе не ответили один раз, стоило молча уйти, а не кричать словно неразумное дитя на всю пристань, — возразил Цзян Чэн и отобрал у Цзинь Лина зонт, которым тот усердно размахивал. — Но я!.. — Иди в малый зал, я сейчас догоню, — не давая племяннику и словом оправдаться, приказал он. — Да, дядя, — послушно кивнул Цзинь Лин. Его лёгкие быстрые шаги удалились, перемежаясь с почти неслышным перебором когтистых лап. В отдалении юноша снова заспорил, то ли вслух сетуя на дядю, то ли с кем-то столкнувшись. Цзян Чэн подошёл ближе и Лань Сичень осмелился повернуть голову, смотря на своего спасителя со смесью благодарности и неловкой осторожности. Ситуация была наинелепейшая, глупее и придумать не получилось бы, но нельзя было дать Цзинь Лину понять, что перед ним находится глава Лань. Даже если бы и можно было стрясти с мальчика обещание никому не рассказывать, долго скрывать он всё равно бы ничего не смог. А если он проболтался бы Ванцзи, то уже через пару дней тот оказался бы в Пристани Лотоса с твёрдым намереньем забрать брата домой. — Цзян Ваньинь, — позвал Лань Сичень, искренне улыбнувшись. Он смог снова улыбаться только благодаря разговорам с главой Цзян. Тот редко рассказывал что-нибудь весёлое, но многие его истории вызывали безграничный прилив нежности и тепла. Этих чувств Лань Сиченю очень не хватало и уже через пару дней таких бесед по душам, он сам не заметил, как его губы изредка стали растягиваться в слабой улыбке. Цзян Чэн же это замечал, но ничего не говорил, предпочитая отмалчиваться. Так и сейчас он промолчал, но взгляд его стал заметно теплее. — Лань Сичень, — он кивнул, подходя ближе и протягивая Лань Сиченю зонт. — Давно вы здесь? Мне сказали, что после обеда вас никто не видел, вы же не сидели тут всё это время? Лань Сичень принял зонт, защищаясь от протекающих сквозь кроны деревьев капель, и стыдливо опустил взгляд. Он не знал сколько времени прошло с обеда, но, судя по тону главы Цзян, довольно много. — Я немного задумался, — Лань Сичень снова попытался улыбнуться, на это раз почти виновато. — Наверное и правда засиделся. — Я провожу вас, — решительно сказал Цзян Чэн. — Не стоит, — Лань Сичень мотнул головой, поспешно вставая. — Вас ждёт глава Цзинь, вдруг у него срочное дело. — Да какое срочное дело может быть у этого.? — запальчиво отмахнулся Цзян Чэн, но потом, вспомнив что говорит об одном главе клана перед лицом другого, прочистил горло. — Главы. Я провожу. Лань Сиченю пришлось согласиться, не отбиваться же, в самом деле, от заботы главы Цзян зонтом. Они вышли на выложенную плиткой дорожку через сад — Сичень приподнял полы одежд, чтобы не вымочить их во влажной траве, а Цзян Чэн, казалось, и вовсе не обратил на это никакого внимания, только забрал зонт, чтобы освободить Лань Сиченю вторую руку. Цзинь Лина нигде видно не было, видимо он не решился ослушаться дядиного приказа, но Лань Сичень на всякий случай всё равно держал голову низко опущенной и отставал от Цзян Чэна на полшага. Капли дождя разбивались о бумажную поверхность зонта почти музыкально, складываясь в странную умиротворяющую мелодию. Лань Сичень не был против этого до тех пор, пока небо не сотрясали гулкие раскаты грома. Их он всё ещё переживал с замиранием сердца и крепко зажмуренными от страха глазами, если конечно был один. В компании других людей гордость не позволяла проявлять такую трусость. Они шли в сторону покоев Лань Сиченя в молчании, и вокруг было довольно безлюдно, не считая нескольких слуг. Однако стоило им войти в гостевой павильон, как им предстало довольно большое скопление народа: у некоторых дверей толпились приехавшие главы орденов с кучками самых разных адептов, одетых в пёстрое разнообразие клановых одежд. Между ними сновали слуги, направляя каждого к его покоям. В суматохе никто поначалу и не глянул на них двоих. Видимо Цзян Чэн забыл о том, что отправил гостей отдыхать перед ужином, потому что увидев их, он в нерешительности замер, на всякий случай прикрывая так же застывшего Лань Сиченя собой. И хотя стояли они достаточно далеко, кто-то мог по случайности бросить взгляд в их сторону, и Лань Сиченя мгновенно бы разоблачили, потому что эти люди точно знали его в лицо, ведь он видел их не раз на советах. — Вот же преисподняя! — выругался Цзян Чэн. — Они будут ошиваться здесь ещё несколько часов, пока их не позовут на ужин. Он задумался, решая куда от посторонних глаз можно спрятать главу Лань, и Лань Сичень затих, ожидая его решения. Он молча наблюдал, как пальцы Цзян Чэна крепко сжимаются на ручке зонта, как другой рукой он трёт лоб, снова хмуря брови. Такими темпами там, между его изящных тонких бровей, вскоре могла навсегда остаться эта скорбная морщинка, которую нельзя будет разгладить прикосновением пальца. Подумав об этом, Лань Сичень протянул руку и коснулся его лица чуть повыше переносицы, ощущая нестерпимое желание это предотвратить — было бы жаль, испорти она столь красивое лицо. Цзян Чэн от касания дёрнулся, отступая на шаг, и Лань Сичень оказался под дождём, окаченный градом капель с края дрогнувшего зонта. Он одёрнул руку, пряча её за спиной, и виновато поджал губы, понимая, что его порыв был странным и неуместным. — Простите, — сказали они одновременно: Цзян Чэн шагая ближе, чтобы вернуть Лань Сиченя под зонт, а сам Лань Сичень опуская голову вниз, чтобы спрятать ставшее горячим лицо. Повисло неловкое молчание, которое, однако, не продлилось долго, потому что приезжие заклинатели загалдели, увидев главу Цзян, который разговаривал с кем-то, кого они не могли разглядеть. Цзян Чэн подступил ближе, загораживая Лань Сиченя настолько, насколько это было возможно, и взял его за локоть. — Идите в мои покои, там точно никого нет. Я поговорю с Цзинь Лином и постараюсь поскорее вернуться, — сказал он, сунув Лань Сиченю в руки зонт и разворачивая его спиной к гостям, которые начали переговариваться, пытаясь высмотреть спутника главы Цзян. — Попросите кого-нибудь, вам принесут чай. Цзян Чэн легко толкнул Лань Сиченя в спину, надавив ладонью между лопатками, а сам поспешил в сторону заклинателей, отвлекая их внимание на себя. Лань Сичень быстрым шагом направился прочь, изо всех сил сдерживая себя от того, чтобы оглянуться на главу Цзян, оставшегося мокнуть под дождём. Он точно знал, где находятся его покои, поэтому не составило труда до них добраться. Его даже без возражений пустили внутрь, забрав яркий зонт с узором ордена Ланьлин Цзинь. Ещё через несколько минут подали горячий чай. Покои главы Цзян не слишком удивляли своей обстановкой. Они не были такими аскетичными и пустыми как ханьши Лань Сиченя в Облачных Глубинах, но и не походили на вычурные комнаты как в Башне Кои. Решётчатая перегородка делила покои на две части, которые можно было отгородить друг от друга задвижной шторой из грубой непрозрачной ткани. Одна половина комнаты была заставлена полками и столиками, в ней так же располагалась зона для медитаций, окружённая подставками для благовоний и курильницами. Другая половина была спальней и единственное, что Лань Сичень успел рассмотреть, это полупрозрачный полог на кровати, после сразу же одёрнув себя, и задвинул перегородку шторой, не намереваясь лезть в чужое личное пространство. Ему хватало и того, что он видел в пространстве рабочем: всё здесь дышало своим хозяином. Стены почти не были украшены, только на одной из них висел старый чернильный рисунок на бамбуковой подложке. На рисунке была запечатлена Пристань Лотоса, хотя и не в том виде, в котором находилась сейчас, большую часть листа заполняли старательно выведенные твёрдой рукой лотосы, укрывающие озеро. Под рисунком стояла полка, а на полке пустая подставка для меча. Именно она являлась самым привлекающим взгляд элементом во всей комнате — её можно было увидеть прямо от двери и благодаря ярко начищенному металлу, даже пустая, она бросалась в глаза. Вся остальная комната была в педантичном порядке, хотя кое-где на столиках одиноко лежали распечатанные письма и раскрытые книги, будто Цзян Чэн забыл их здесь с вечера, что, наверное, так и было. В стене за рабочим столиком было круглое окно в человеческий рост, за которым открывался вид на кусты дикой розы и пустующий сейчас пруд. Летом там, наверняка, как и в озере, цвели лотосы. Лань Сичень успел вдоволь осмотреться и выпить две чашки чая, прежде чем пришёл Цзян Чэн, как и обещал, не задержавшись слишком надолго. Хотя вид у него был не радостный. Оказавшись в своих покоях, он скинул промокшее верхнее ханьфу, встряхнул непослушной чёлкой и принялся ощупывать цзяньсю на предмет мокроты. — Что-то случилось? — спросил Лань Сичень, отставляя чашку обратно на столик. — Нет, — отмахнулся Цзян Чэн и, убедившись в сухости одежды, с шорохом отодвинул перегородку, скрываясь в другой половине комнаты. — Я должен быть на ужине с гостями. Вам придётся есть здесь. Он, судя по звукам, открыл один из шкафов, намереваясь достать для себя сухое ханьфу. С его стороны доносилась тихая неразличимая брань, которую он никому не адресовывал, просто вымещая раздражение. Лань Сичень почувствовал себя неуютно и сложил руки на коленях, ожидая дальнейшего пояснения. Его не последовало, поэтому он вздохнул. — Здесь? Почему здесь? — спросил он, немного отклоняясь в сторону в надежде увидеть своего собеседника, но тот оставался вне поля зрения. — Один из прибывших кланов фанатично практикует инедию и отказывается присутствовать на ужине во избежание соблазнов, — пояснил Цзян Чэн, наконец, появляясь из-за перегородки. На нём было сухое ханьфу немного другого кроя чем прежнее: длиной оно доставало до щиколоток, рукава скрывали ладони до второй фаланги пальцев, непривычно широкие. По подолу светло-сиреневыми нитями были вышиты лотосы, на воротнике симметрично располагались серебряные броши в виде оных же. Насыщенно пурпурный цвет делал эту одежду ещё более дорогой и роскошной на вид. — Они останутся в павильоне, — продолжил Цзян Чэн, поправляя рукава. — Вас могут увидеть. У меня нет времени чтобы вас проводить, поэтому, боюсь вам придётся ужинать здесь. Когда я вернусь, то проведу вас в ваши покои. Лань Сичень, завороженный видом, не сразу его услышал, но всё-таки кивнул. Потом сморгнул наваждение и спрятал лицо за чашкой чая, скрывая отразившиеся на нём эмоции от чужого взгляда. Цзян Чэн этого не заметил и стал перецеплять колокольчик на новый пояс — за это время тот ни разу не зазвенел. Вскоре он ушёл, бросив мокрое ханьфу на циновке у двери и оставив Лань Сиченя в глубокой задумчивости. ××× К ночи тучи стеклись к горизонту, открывая на тёмно-индиговом небе проколы звёзд и крупный покосившийся месяц. Дождь затих, но воздух всё ещё был влажный и холодный, забираясь сквозняком в комнату. Лань Сичень накинул поверх своих одежд просохшее ханьфу главы Цзян и вышел к пустому пруду, на котором занималась тонкая корка льда. Приезжие заклинатели всё ещё пили и ели, не упустив возможности хорошо погулять за чужой счёт. Их громкие весёлые голоса слышались вдалеке, там где горело много бумажных фонариков. Лань Сичень иногда поглядывал в ту сторону, надеясь разглядеть приближающуюся фигуру главы Цзян, но видел только пустые помосты и зеркальную гладь озера, отчётливо отражающего звёздное небо. Согретый дополнительным слоем одежды, он осмелился присесть на камни у замёрзшего пруда. Вода в нём была прозрачной и по краю схватилась тонким как лист бумаги льдом. Лань Сичень провёл подушечкой пальца по острой кромке, ощущая, как она сразу надламывается и истаивает под его тёплыми руками. Это было довольно уединённое место, и хотя оно хорошо просматривалось со стороны зала для гостей, большую часть обзора закрывали кусты дикой розы. Чуть дальше располагалась беседка с коваными лотосами на перилах. Попасть сюда можно было только пройдя через покои Цзян Чэна — с одной стороны путь перекрывал пруд, а с остальных живая изгородь колючих кустарников. Только настырный и невежественный человек мог бы прорваться сюда через заросли. Лань Сиченю стало интересно: было ли это укромное место у всех глав ордена Цзян, или, отстраивая пристань, Цзян Чэн сам решил оставить для себя уголок уединения, в котором никто не смог бы его потревожить. Это очень откликалось в его характере, нелюдимом и замкнутом. Цзян Чэн выглядел как человек, что отдыхая и работая, предпочитает оставаться наедине с мыслями, а лучше всего получается собрать их там, где тебя окружает тишина и красота, это Лань Сичень знал уже по себе. Посидев на камнях ещё немного, он услышал приближающиеся шаги и сразу их узнал, поэтому даже не успел напрячься. Цзян Чэн замер на помосте по другую сторону пруда и посмотрел на него, приложив руку ко лбу: если самого его подсвечивали фонари за спиной, то Лань Сичень укрывался в темноте, едва рассеянной светом из покоев. Он в ответ повернулся к главе Цзян и склонил голову, разглядывая. Несколько мгновений они просто молчали, глядя друг на друга. Ночь стояла благодатно спокойная, цикады уже не пели, птицы спали, лишь шум продолжающегося пира не утихал вдалеке. Вскоре Цзян Чэну это надоело и он, миновав свои покои, вышел к пруду. — Прошу прощения что задержался и нарушил ваш режим, — сказал он, остановившись за спиной сидящего Лань Сиченя. — Приличия не позволяли бросить гостей. — Разве они уже разошлись? — спросил Сичень, вскинув на него лицо. В этом ракурсе его осветил белый свет луны, впервые за долгое время не скрытой тучами. Ощущение было приятным, почти осязаемым и Лань Сичень провёл по кончику своего носа пальцами, старался этот свет собрать. Руку тоже залил лунный свет, выставляя напоказ покрасневшие от ледяной воды подушечки пальцев и грубые мозоли от меча. — Нет, но я решил, что если они не соблюдают никаких приличий, игнорируя час отбоя моего ордена, то и мне можно ими поступиться. Как считаете? — ответил Цзян Чэн с прищуром глядя за его манипуляциями. — Считаю что вы терпеливее, чем я о вас думал, — пожал плечами Лань Сичень. — Простите. — За что? — За то, что недооценил вас. Во многом. Цзян Чэн неопределённо промычал, вроде бы и соглашаясь, но скорее отмахиваясь. Он присел рядом, вытягивая ноги в противоположную от пруда сторону. Теперь луна трогала и его лицо, подчёркивая усталую бледность и красные капилляры глаз. В его волосах она правда скользила как-то особенно завораживающе, делая заметными несколько нитей серебряной седины. Очень ранней. Лань Сиченю пришлось сцепить руки в замок, чтобы снова не поддаться необъяснимому желанию его коснуться. — Как поживает глава Цзинь? — спросил он, пытаясь восполнить недостаток разговоров за сегодняшний день. — Как у небожителя за пазухой, — с мрачным весельем ответил Цзян Чэн. — Вам завтра лучше не совершать прогулок до вечера, потому что он решил остаться ненадолго. Говорит, устал от Ланьлина. — Он скучает по вам, — хмыкнул Лань Сичень, расплываясь в улыбке. — Да, должно быть. Я по нему скучаю, — признался Цзян Чэн и уже привычно замер, жалея что сболтнул лишнего. Сначала между ними повисла тяжёлая тишина, но чем больше проходило времени, тем меньше оставалось напряжения в воздухе и вскоре их молчание стало вполне комфортным. Запрокинув лица к небу, они вглядывались в россыпь звёзд, думая каждый о своём. Время текло неспешно, но скоро затихли звуки гуляния со стороны большого зала и гости стали расходиться, стуча пьяными шагами по доскам помостов. Цзян Чэн дал им полчаса на то, чтобы разбрестись по своим покоям, потом поднялся и протянул Лань Сиченю руку. — Я вас провожу, уже поздно, — сказал он, помогая встать. — Спасибо за заботу, Цзян Ваньинь. Медленным шагом они дошли до покоев Лань Сиченя, немногословно по-дружески распрощались на ночь. Лёжа в своей постели и привычно слушая, как затихают шаги главы Цзян, Лань Сичень ощущал себя более живым, чем за несколько последних лет — всё тело было лёгким, а душа словно парила, очищенная серебряным лунным светом, который даже теперь виднелся тонкой полоской на полу под дверью. Дышалось впервые с побега из Гусу легко. Наверное, это потому, что наконец-то кончился дождь, решил Лань Сичень.