а на первую ночь с неба грянул гром

Ветром в озеро нанесло ярко-красные листья и сухие лепестки последних цветений. Потускневшие и сиротливые чаши лотосов затерялись в этом многообразии красок. На чистых островках тёмной воды дождь пускал волнистые круги. У дальней пристани двое адептов с сачком вылавливали из воды белые цветки лимона, то и дело стараясь скинуть друг друга в воду. Цзян Чэн, наблюдая издалека, не мог побороть накатившего раздражения. Мало того, что ночь выдалась бессонной, так и утро не принесло облегчения — свалившихся на голову забот хватало. Общее неспокойствие среди заклинателей нервировало бы даже терпеливейшего из бессмертных, а на Цзян Чэна в добавок то и дело сыпались письма от взволнованных глав мелких кланов. И всему виной, кто бы мог подумать, исчезновение главы Лань, который словно сквозь землю провалился, оставив в Облачных Глубинах и меч, и сяо, и дядю, готового рвать на себе волосы. В первый раз услышав об этом, Цзян Чэн едва обеспокоился, так как имел добрую сотню своих поводов для переживаний. Но чем дальше, тем яснее становилось что без даже незримого присутствия мудрого Цзэу-Цзюня вассальные кланы способны на беспощадные дрязги и делёжки, не стыдясь ни Ханьгуан-Цзюня, занимающего пост верховного заклинателя, ни того факта, что Лань Сичень ушёл, а не умер. Цзян Чэну ещё не представлялось отвечать на столько прошений сразу, трижды клятая граница с Гусу как никогда прежде порождала лишь головную боль. И теперь Лань Сичень объявился! Похожий на лютого мертвеца, неспособный стоять на ногах, в такой близости к Пристани Лотоса, и едва не угодивший в пасть лесного демона. Он бежал неизвестно от чего, не желал возвращаться и ничего объяснять. И вообще хранил удивительное молчание, став ещё больше походить на своего младшего брата. Теперь по совести можно было бы назвать их близнецами-нефритами. Цзян Чэн сам не заметил, как носком сапога начал отбивать нервный ритм, а заметив, раздражённо зашипел. Не было времени стоять тут и созерцать красочное увядание природы, но он не мог заставить себя сдвинуться с места. Только вчера утром ему пришло письмо от Ханьгуан-Цзюня, просившего подмоги на границах, где встречались подконтрольные им территории, с ненавязчивым требованием, в случае обнаружения главы Лань, немедленно сообщить, а уже сегодня Цзян Чэн не мог решить, действительно ли стоит писать Лань Ванцзи о том, что его брат в Пристани Лотоса. Лань Сичень не хотел, чтобы он знал. Цзян Чэн никогда не был особо близок с главой Лань, кроме тех недель, что они провели вместе, ещё до начала Аннигиляции солнца. Однако их отношения всегда были тёплыми и союзническими, в основном благодаря Лань Сиченю, не восприимчивому к грубости и резкости, которая отпугивала от Цзян Чэна других глав. К любой саркастичной оговорке он был снисходителен, к любому невежеству слеп. В то время как досужие разговоры обличали главу Цзян в неуживчивом нраве и дурном воспитании, глава Лань будто и не видел всего этого, всегда с большой охотой поддерживая разговор. Должен ли был Цзян Чэн теперь вернуть Цзэу-Цзюня в Облачные Глубины и дать старейшинам Лань самим разбираться со своим главой? Те уже упустили его из виду, более того, упустили из виду его болезнь и душевное состояние, разумно ли теперь было доверять им, предав тем самым оказанное доверие когда-то друга? От этих мыслей нещадно ломило виски, хотя не было ещё и полудня. Цзян Чэн двинулся в сторону расшумевшихся и заливисто хохочущих адептов, которые только чудом ещё оставались сухими. — Делать больше нечего? — строго, но беззлобно окликнул он, когда те почти не обратили внимания на то, что кто-то направляется в их сторону. Услышав же голос главы, они перестали хихикать и выпрямились, поворачиваясь к нему. Это были мальчишки не старше четырнадцати, приглашённые адепты клана Бо, которых Цзян Чэн не так давно взял на воспитание. На их лицах мелькнул благоговейный испуг, прежде чем они опустили глаза в ноги, не осмеливаясь что-то ответить. — Займитесь чем-то полезным, — приказал Цзян Чэн. Дождавшись пока адепты кивнут, он продолжил путь, но проходя мимо приостановился, подцепил носком сапога щиколотку ближнего к себе мальчишки и легко пихнул его в грудь. Тот, коротко вскрикнув при потере равновесия, вцепился в одежду второго, и оба они с визгом полетели в ледяную воду. Цзян Чэн хмыкнул, уходя прочь. ××× Разбор десятков писем отнимал всё больше времени, после каждого приходилось останавливаться и брать передышку, обдумывать каждое решение и вздыхать, откладывая очередное послание. Осенью всегда было так — работы становилось больше после летних соревнований и традиционных турниров, а сил на неё не было никаких. Твари, почуяв приближение сырости, словно специально заполняли окрестности мелких городов именно тогда, когда желания выбираться из дома не возникало даже у самых прославленных заклинателей. Нужно было отправить ответ Ханьгуан-Цзюню. Пообещать послать десяток адептов на подмогу, узнать, не требуется ли личное присутствие и не выдать неосторожным словом, что в Пристань Лотоса прибыл нежданный гость. Цзян Чэн вздохнул. Как бы ни хотелось ему облегчить свою ношу, перекинув её на чужие плечи, он не мог отказаться от данного обещания. Не мог рассказать Лань Ванцзи о том, что его брат в Юньмэне. Адепты и слуги не станут сплетничать понапрасну, зная нетерпимость своего главы к бессмысленное болтовне, а если слухи рано или поздно дойдут до Гусу, он солжёт и выкрутится, и будет выкручиваться до тех пор, пока Лань Сичень не захочет уйти. Было ли это мудро? Цзян Чэн никогда не слыл большим мудрецом. Принимая решение, он полагался лишь на смутное чувство тревоги за Лань Сиченя и былые дружеские к нему чувства. Никогда ранее Цзян Чэну не приходилось видеть этого человека таким несчастным — неужели брат и дядя не видели того, что с ним творилось? Неужели не заметили болезненную худобу и бледность? Не разглядели пустоты в тёмных потускневших глазах? Едва ли они способны были заметить хоть какие-то перемены, полностью занятые своими собственными заботами, особенно если Лань Сичень их умело скрывал. У Лань Ванцзи попросту не было времени на это из-за должности Верховного заклинателя и требующего к себе внимания супруга, а Лань Цижень наверняка был слишком занят тем, чем и обычно — наблюдением за порядком исполнения нескольких тысяч правил, и воспитанием достойных наследников ордена. Никому не было дела до душевного состояния главы Лань, ведь и названных братьев у него больше не осталось. В груди вскипела мимолётная ярость, заставив плотно сжать зубы и легко ударить ладонью по столу. Цзян Чэн едва ли имел право злиться на родных главы Лань за их невнимательность и безразличие, но он не мог их не винить. Хотя ему ли было судить об этом, человеку, однажды не уследившему за тем как его брат погрузился и сгинул во тьму? Эта мысль принесла за собой ещё больше ярости и расстройства, встрепыхнула душевное равновесие и в голове загудело, уничтожая всякую надежду на то, что можно будет вернуться к работе. Нужно было идти на поле для тренировок, выпустить пар, пока скверное настроение не обрушилось на кого-то к нему непричастному. В это время ученики не тренировались. Сейчас очень многие были раскиданы по всей территории Юньмэна, направлены на подмогу вассальным кланам и на смотровые башни. Оставшиеся же предпочитали не высовываться в дождь и сидели за книжками под не слишком чутким надзором дремлющих учителей. В самом начале осени любая работа шла спустя рукава, и Цзян Чэн на самом деле не мог это осуждать, потому что и сам не высиживал больше трёх часов за бумагами, то начиная дремать над чернильницей, то читая каждую строчку по десятку раз в попытке уловить суть. Скинув пояс и верхний халат, Цзян Чэн положил руку на меч, легко погладив кончиками пальцев рукоять. Оружие отозвалось ему, довольное недавней охотой на лесного демона. Сила заискрила под ладонью, трескучая и холодная, пощекотала нервы, заставив невольно успокоиться и выровнять дыхание, прежде чем вынуть меч из ножен. Тренировки с мечом всегда приносили временный покой, заставив отречься от всего на свете, кроме единения с собственной силой, надёжной и обнадёживающей. Сегодня не хотелось тренироваться с манекенами, а достойного соперника для дружеской битвы у Цзян Чэна не было уже давно. Последний раз почти на равных он сражался с Вэй Усянем, ещё до того, как им пришлось скрестить клинки всерьёз. Не буквально конечно, ведь в их настоящую битву брат, чтоб его, уже не носил с собой позабытый Суйбянь. Цзян Чэн в странном порыве приложил руку к животу чуть ниже пупка, там, где пульсировала энергия ци чужого золотого ядра. Он часто теперь так делал — замирал, вслушиваясь в пульсацию внутренней силы, стараясь уловить в ней что-то знакомое, что-то от того Вэй Усяня, которого он знал раньше. Иногда это удавалось и под веками вспыхивало алым, а иногда сила затихала, сворачиваясь под ладонью, как кошка потерявшая хозяина. Сейчас он не почувствовал ничего кроме собственной силы, рокочущей в грудной клетке как пойманная в банку гроза. Саньду тихо лязгнул о ножны и Цзян Чэн повертел его в руке, прежде чем сделать выпад и повернуться кругом, отрабатывая без того отточенные до безупречного движения боя. Своеобразный танец с мечом едва ли мог считаться полноценной тренировкой, учитывая, как смазано он обрывал движения, не прикладывая ни к чему силу, лишь пуская её в руки и оружие, чтобы она неспешно текла, успокаивая его гнев. Цзян Чэн делал несколько выпадов, складывал руки для начертания печатей, затем уклонялся от невидимого врага и снова делал выпады, легко, словно паря, передвигаясь по пустому полю. Его движения не были быстрыми, какими были бы в настоящем бою, он дышал ровно и размеренно, вдыхая на замахах и выдыхая на выпадах. Голова немного закружилась от непрерывности и плавности приёмов, в которые он нарочно вкладывал меньше физической силы, но это даже помогло отчистить голову от навязчивых шумных мыслей. Капли дождя падали на сверкающее в медленной битве лезвие, на разгорячённое лицо, немного остужая горящие щёки, стекали по вискам, холодили шею под жёстким белым воротником. Цзян Чэн отпустил реальность, впадая в подобие медитации, больше не думая о работе и заботах, позволил себе раствориться в машинальных действиях и спустя время, совсем успокоившись, даже прикрыл глаза, продолжая действовать вслепую. Так легче было представить воображаемого противника, бой с которым сейчас был куда важнее, чем весь окружающий мир. Хотя бы на несколько долгих минут. Мышцы то напрягались до предела, то совсем расслаблялись и меч в руке расхлябанно болтался, как не подобало болтаться столь мощному оружию. Усилившийся дождь поднимал пыль под ногами Цзян Чэна, отстукивал ритмичную мелодию для необычного танца. Спустя ещё несколько повторений одних и тех же приёмов под рукой заискрил Цзыдянь. По кнутовищу прошлись короткие разряды, плеть щёлкнула по земле раз, другой, зашипела, разрезая густой сырой воздух. Цзян Чэн продолжил двигаться, перешагивая с места на место и чередуя взмахи мечом и кнутом, от которых всё вокруг наполнилось свистом и треском сдерживаемой силы. Сердце, несмотря на непрерывные движения, стучало медленно до тех пор, пока не пропустило удар от оглушительного крика, донёсшегося со стороны гостевого павильона. Вздрогнув от неожиданности, Цзян Чэн бросился в сторону звука, минуя все три тренировочных поля и ряд трибун за несколько секунд. На краю помоста стояла служанка, у её ног лежал брошенный поднос с едой. Лицо девушки было бледным, в широко распахнутых глазах читалась паника, а дрожащие руки она прижимала к губам, неотрывно глядя в воду. Ветер стих, и озеро было спокойно, но возле края дорожки вода чуть колыхалась, потревоженные листья расплывались в стороны, а из тёмной глубины поднимались клубы воздуха. Видно была как белая клякса, чьи края, перетекая, меняли форму, скрывается в глубине чёрных вод. — Глава Лань! — воскликнула девушка, влажными глазами глядя на Цзян Чэна. — Глава Лань, он!.. Выругавшись, Цзян Чэн едва бросил ещё один взгляд в озеро и, не давая себе и секунды чтобы задуматься, прыгнул в воду. Он успел набрать в лёгкие воздух, перед тем как нырнуть, но они всё равно сжимались и горели после быстрого бега. Промёрзшая вода была обжигающе холодной, хотя и несравнимо с холодными источниками Облачных Глубин. Цзян Чэн вытянул руки, хватаясь за белые одежды, что словно парили в тёмной непроглядной воде, похожие на плавники карпа кои, неспешно плывущей в речном течении. Лань Сичень, едва окунувшись в воду, уже потерял сознание и не предпринимал никаких попыток всплыть. Цзян Чэну пришлось постараться, чтобы ухватиться за что-нибудь, что не грозило тут же слететь с тонкой фигуры мужчины, и вытянуть его на помост. Одежда была насквозь мокрой и тяжёлой, сковывала тело в ледяные объятия и орошала всё вокруг потоком крупных капель. Налетевший порыв ветра принёс обжигающую боль на каждом открытом участке кожи. — Что ты стоишь?! — рявкнул Цзян Чэн на застывшую столбом девушку, встряхиваясь словно пёс. Та, поняв всё без приказов, пустилась прочь, искать лекаря, одеяла и сухую одежду для господ. Цзян Чэн даже на секунду возгордился тем, как вымуштровал своих подчинённых, что им одного крика достаточно было, чтобы начать соображать, но затем отогнал эти мысли, садясь на колени рядом с распластавшимся на досках Лань Сиченем. Тот был уже не бледным, а, словно облачка на лобной ленте Гусу Лань, прозрачно-голубым. Губы его приобрели мертвенно-фиолетовый оттенок, проступили под тонкой кожей век кобальтовые венки, а крепко сомкнутые слипшиеся стрелками ресницы даже не дрожали. Но он дышал, грудь его невысоко вздымалась, из уголка рта текла струйка воды. Цзян Чэн несколько раз надавил ему на грудь, боясь, что под руками вот-вот затрещат хрупкие рёбра, и он закашлялся, отхаркиваясь водой, но глаза так и не открыл. Вздохнув с облегчением, Цзян Чэн поднялся на ноги, скинул с себя нижнее одеяние, неприятно липнущее к телу, и поднял Лань Сиченя на руки, занося его в комнату, от которой тот даже не успел далеко уйти. И какой демон потянул его вставать на ноги? Зачем ему было так близко подходить к воде? Неприятные мысли сразу вновь заполнили голову. Расправляясь с мокрыми одеждами главы Лань, Цзян Чэн почувствовал, как возвращается прежнее раздражение. Ещё немного и вода стала бы сама испаряться с его кожи от того как сильно он закипал, но подоспевший лекарь и несколько слуг умерили его пыл. Они переодели Лань Сиченя в сухое, укутали его в одеяла, а одно досталось и самому Цзян Чэну, который уже стал отстукивать зубами — купания в такую погоду всё же были сомнительным развлечением. Он запоздало пожалел тех двух адептов, которых с утра из чистой зловредности спихнул в озеро. Лекарь стал хлопать Лань Сиченя по щекам, пытаясь привести его в чувства. Бледное, всё ещё влажное лицо оставалось спокойным, как будто даже безмятежным, лёгкие хлопки не возымели никакого эффекта. Только кожа под грубыми ладонями мужчины слегка покраснела, когда тот не унимаясь, не оставил попыток разбудить главу Лань. — Довольно, — прохрипел Цзян Чэн. Он и сам до сих пор не мог перестать дрожать, но хотя бы не выглядел как утопленник. Он оттолкнул лекаря от Лань Сиченя и присел на край кровати, положив руку ему на грудь. Чужая ци, словно мёртвая, даже не отозвалась на это прикосновение. Собственная энергия же теплом заплескалась под пальцами, заискрила змейками молний, исчезая под бледной холодной кожей Лань Сиченя. Цзян Чэн почувствовал, как она закручивается в спирали, распространяясь жаром по чужому телу, как согревает стылую кровь, увидел, как бледность постепенно уходит с бесстрастного лица. Ресницы Лань Сиченя дрогнули, грудь поднялась чуть выше, и он совсем немного меньше стал походить на лютого мертвеца. Цзян Чэн потянулся за полотенцем и вытер влагу с его лица, осторожно огибая ссадину на лбу, оставшуюся ещё с того вечера, как на главу Лань напал лесной демон. Ссадина была несерьёзной, однако совсем не изменилась, тогда как на заклинателе уровня Лань Сиченя давно должна была затянуться. — Он пока не очнётся, — сказал Цзян Чэн, оборачиваясь к Яочуану. — Я посижу тут и позову, когда он придёт в себя. Лекарь перечить не осмелился. Он поклонился и ушёл, оставляя Цзян Чэна наедине с едва слышным дыханием Лань Сиченя. Нижняя одежда всё ещё была мокрой и ледяной, поэтому Цзян Чэн поспешил переодеться в принесённые служанкой сухие вещи. Он зажёг свечи на столе, потому что даже днём в комнате царил полумрак, и совсем немного солнечного света могло просочиться сквозь закрытые ставни и пергаментные окошки двери. Сложив мокрые вещи в стопку у входа, Цзян Чэн с растерянностью уставился на пустые ножны. Услышав крик, он даже не подумал, что дело может быть в нападении и бросил Саньду там где занимался, на тренировочном поле. И пояс с колокольчиком тоже остался там, раздражённо подумал он, скользнув рукой по одежде. Матушка за такое точно пару раз наградила бы его ударом Цзыдяня. Подумав об этом, Цзян Чэн отрешённо покрутил на пальце кольцо. Он не стал покидать комнату, чтобы забрать свои вещи, вместо этого уселся на циновку в углу, откидываясь спиной к стене и прикрывая глаза. Дрожь всё ещё била тело, хотя стала менее ощутимой, с чёлки стекала вода. Цзян Чэн потянулся к заколке, распуская влажные волосы, чтобы те быстрее просохли. Мокрые пряди упали на плечи, оставляя разводы на ткани ханьфу. Цзян Чэн небрежно растрепал их и встряхнул головой. В комнате стояла тишина. Языки пламени свечей отбрасывали причудливые тени на стены и мебель, на лицо бессознательного Лань Сиченя, на высокий потолок. Цзян Чэн невольно залюбовался холодным выражением чужого лица, тонким, словно высеченным из мрамора профилем. Обычно на этом лице играла радушная улыбка, тёмные глаза лучились тёплым светом. Цзян Чэн помнил, как легко было поверить в эту улыбку, но теперь уже не знал, всегда ли она была искренней. Каждый ли раз за ней крылась вежливость и дружелюбие, свойственное старшему из братьев Лань, или иногда за этим выражением пряталось то, что теперь Цзэу-Цзюнь не был в силах скрывать: неуверенность, страх и слабость. Может быть даже стыд. Знал ли Лань Ванцзи о том, что прячет его брат? Умел ли читать его так же хорошо, как обычно читал его Лань Сичень? Цзян Чэн никогда не был в этом силён. Из-за своей чрезмерной прямолинейности, интриги и ложь были чужды ему, скрывать свои чувства он почти не умел. Было ли это к лучшему, судить было сложно, но вот к чему молчание и натянутые через силу улыбки привели главу Лань. Цзян Чэн сцепил пальцы, раздумывая над тем, почему же Цзэу-Цзюнь очутился в Юньмэне. Большая удача, что он со своими адептами вовремя оказался в том лесу, ведь ещё мгновение и безоружный Лань Сичень не смог бы себя защитить. Почему он отправился в путь без своего меча? Почему его ци не отзывалась на прикосновение чужой энергии? Связано ли было его заточение с потерей сил и что из этого было причиной, а что следствием? Чем больше Цзян Чэн думал об этом, тем больше вопросов у него появлялось, а ответы на них мог дать лишь глава Лань, который, на первый взгляд, безмятежно спал, сложив руки на груди на манер покойника, уложенного в гроб. Прикрыв глаза, Цзян Чэн откинулся на стену, чувствуя необходимость возобновить медитацию, хотя и не в том виде, в котором он обычно предпочитал. Без Саньду под рукой, без движения, очистить голову было труднее, легче было отвлечься на отдалённые звуки жизни и запахи, пропитавшие комнату. Сосредоточившись на них, Цзян Чэн разобрал тимьян и душицу, что совсем недавно тлели в курильнице, а вдохнув поглубже, провалился в беспокойную дрёму.