Примеры

Апельсиновый джем капает на светлые джинсы, и подушечка шустрого указательного пальца быстро собирает приторную каплю с плотной ткани, хотя это бесполезно — желтоватое липкое пятно никуда не денется до тех пор, пока Ронда не застирает штаны. Случится это тоже нескоро — последняя большая стирка была вчера, и до следующей придётся ждать целую неделю. Можно, конечно, постирать и сегодня, но выслушивать возмущения матери из-за счетов за воду не хочется. Как будто это Ронда, а не её братья или сестра, полчаса стоит под душем и не выключает воду, пока чистит зубы. — Если хочешь, можем застирать. Сейчас жарко, до вечера высохнут. Ронда не умеет отвечать внятно. Она пытается сказать: «Я же не буду сидеть у тебя дома до вечера, у тебя, наверное, дел полно», но получается только: «Да, хорошо, если ты не против», да и то после череды слов-паразитов и несвязного мычания. Должно быть, Ронда выглядит идиоткой, пусть и старается таковой не быть — в присутствии Гермионы по-другому не получается. Чужие брюки слишком коротки, свободны в бёдрах и открывают щиколотку вместе с испачканным, хотя и наклеенным несколько часов назад, пластырем — Ронда ненавидит свои натирающие кеды и вполне рада странной политике «никакой обуви в помещении», действующей в доме Грейнджеров. Когда она выходит из комнаты, Гермиона широко улыбается и говорит, что ей идёт. Ронда знает, что не идёт, но улыбается в ответ, надеясь, что это выглядит не слишком неловко. Не получается. Всё, что она делает, обречено быть неловким и глупым, как и она сама. Из потрёпанного рюкзака вытряхиваются тетради, и Гермиона садится рядом. Так близко, что Ронда чувствует, как от неё пахнет лимоном, и может сосчитать цветочки на воротнике чужой рубашки. Загорелая ладонь ложится на тетрадный лист, и Гермиона подносит карандаш к губам, проходя глазами по строчкам неровного почерка, выглядывая ошибки. Ронда терпеть не может выражение «поцелованная солнцем» в отношении себя. Если бы солнце действительно хоть когда-нибудь её поцеловало, она бы была похожа на Гермиону — с кожей цвета чая с молоком, с карими глазами, которые на солнце становятся янтарными, цвета апельсинового джема, которым Ронду угощали чуть меньше часа назад. Если бы её поцеловало солнце, она была бы такой же тёплой и вызывала бы на лицах такую же улыбку, которую Гермиона вызывает на её — бледном, длинном и совсем, как казалось, несолнечном. Пока что Ронде только насмешливо ухмылялись. Гермиона подчёркивает карандашом ошибку — здесь нужно решать по другой формуле — и объясняет почему, а Ронда только смотрит на непослушные каштановые волосы, кольцами спадающие на сосредоточенное лицо, и злится на себя. Злится сильнее, чем за свою глупость и неловкость, сильнее, чем за капнувший на джинсы джем. Гермиона пытается донести правильное решение, но ни одно слово так и не доходит до бестолковой рыжей башки, разбиваясь о щит из волнения и неумения концентрироваться, когда рядом тепло-тепло и пахнет лимонами. И Ронда даёт себе ментальную пощёчину — дважды — и пытается уследить за объяснением примера, который Гермиона строчит на черновом листке, подробно разбирая. — Ты молодец, — губы складываются в улыбке, а загорелая ладонь прикрывает тетрадь. — Одна ошибка, да и та в очень запутанном примере. Ронда готова решить сотню запутанных примеров, только бы Гермиона вот так ей улыбалась, но как только звучат благодарности за помощь, она не знает, что делать. Раньше она просто уходила, до самого порога не переставая говорить «спасибо», но сейчас, когда она сидит в чужих брюках, а собственные джинсы всё ещё сохнут, её мозг отказывается генерировать план дальнейших действий. Гермиона улыбается шире и предлагает посмотреть фильм. Незатейливая комедия неплохо расслабляет уставшую голову, позволяя не думать о задачках, о своей глупости, о том, что они сидят вплотную, и о том, как Ронда несколько раз кладёт свою руку поверх чужой — почти что горячей. Она смеётся, комментирует каждое действие на экране, и Гермиона делает то же, пока фильм не становится просто фоном для их разговоров обо всём и ни о чём. Она аккуратно снимает брюки, открывая худощавые ноги с выступающими коленками, многочисленными светлыми волосками и в синяках неизвестного происхождения, и так же аккуратно их складывает, прежде чем натянуть высохшие джинсы, пахнущие лимоном. Брюки возвращаются Гермионе, тетради наспех забрасываются в рюкзак, а к Ронде возвращаются её привычные волнение и неловкость, и пальцы завязывают обмотанные вокруг лодыжек шнурки с четвёртой попытки. — Спасибо большое за помощь и за джинсы, и за фильм, — она с детской радостью наблюдает, как на лице Гермионы появляется улыбка. — О, и за чай с печеньем и джемом. Гермиона быстро приподнимается на носочки и оставляет на её щеке лёгкий, почти незаметный поцелуй, после чего хватает её за руки и смотрит прямо в глаза. — Ты представить не можешь, как я рада, что у тебя начало ладиться с учёбой, — все слова доносятся до Ронды будто сквозь вату в ушах. — Ты такая молодец! Левая щиколотка саднит от каждого шага — пластырь немного отклеился и теперь создаёт дополнительное трение, а не защищает от него. Больно-терпимо-больно-терпимо. Выстиранные джинсы такие чистые, что шуршат, и Ронда не уверена, но ей кажется, будто редкие прохожие могут услышать этот шорох. Наверняка ей известно только то, что почти что выветрившийся запах лимона чувствует только она.