Темный и его применение в быту

Сознание медленно возвращалось, ведя за собой ощущения: осязание – холод каменных плит; вкус – сухость во рту; слух – гулкие шаги; обоняние – запах крови. Сколько он тут пролежал? Час? Два? Гоголь открыл глаза, дополняя чувства зрением – над ним с участливым видом склонился Яков Петрович. – Ну как вы, голубчик? Живы? – он засмеялся, точно сказал какую-то очень удачную шутку. – Ну разумеется, разве возможны варианты? Поднимайтесь скорее, чего на каменном полу лежать? Вы, может, и бессмертный, а простуда никого не щадит. С этими словами он круто развернулся и исчез из поля зрения. Надо было вставать. Голова немного кружилась, но Николаю все же удалось сесть. Он тут же ощупал грудь сквозь разрезы в рубашке – раны уже затянулись. Огляделся – Гуро обнаружился немного поодаль, он стоял, любознательно разглядывая нечто дымчато-черное, клубящееся в пентаграмме. – Что это? – слабым голосом спросил он, морщась, когда ладонь вляпалась во что-то мокрое и холодное. Главное, не смотреть туда. Не смотреть. Не смо… На сей раз Гоголь очнулся от хлестких пощечин. Кроме горящих щек еще жутко болел затылок, которым он, похоже, приложился о пол. Яков Петрович с укором посмотрел на юношу и надел перстень, который благоразумно снял перед приведением писаря в чувство, обратно. – Ну что ж вы, голубчик, как будто свою кровь впервые видите. Не оборачивайтесь! Весь пол залили. Не оборачивайтесь, кому говорю! Опять сознание потерять хотите? Николай не хотел. Он, наконец, встал на ноги, и Гуро его поддержал за локоть, помогая сделать несколько шагов. Что-то завыло, нечто заклубилось активнее. Гуро и Гоголь, не сговариваясь, опустили взгляд: писарь переступил линию ритуального круга и как раз собирался покинуть его. – Та-ак, начинается, – Яков Петрович поджал губы. – Ну что ж. Стойте на месте. Будем разбираться. Гоголь решил на месте сидеть, наблюдая, как Гуро листает древний фолиант и тростью водит рядом со знаками на полу, шевеля губами. – Вот почему они никогда не пишут, что жертва должна оставаться в круге, пока призванная тварь находится в нашем мире? – разобрал его недовольное бурчание Николай. – Наверное, потому что жертва обычно умирает, поэтому из круга никуда не девается? – предположил писарь, зябко поводя плечами. Яков Петрович, обернувшись, смерил его рассеянным взглядом, затем подобрал со стола крылатку Гоголя и небрежно швырнул ему. Николай поймал пальто и торопливо закутался, бросив один из тоскливо-обожающих взглядов на Гуро, однако тот уже не обращал внимания ни на что, кроме начертанных знаков. Писарь заскучал и обнял колени, косясь на черный сгусток. Кажется, тот делал то же самое и вообще весьма недружелюбно был настроен по отношению к неудавшейся жертве. Гоголь мысленно скрутил ему кукиш – обойдется малой кровью! – Так что это такое? – повторил он, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-то в клубящейся темноте. Яков Петрович обернулся и снова одарил писаря укоризненным взглядом. – Я же говорил вам! Рассказывал! Целую лекцию прочел! – Ну… – Гоголь виновато шмыгнул носом, очень надеясь, что внешне это выглядит как проявление глубокого раскаяния, а не результат сидения на продуваемом всеми сквозняками полу. – Может, еще разочек? – Николай Васильевич, – Гуро посмотрел на него свысока, что было довольно просто, учитывая не столько статность следователя, сколько то, что Николай съежился в своем кругу в признающий свою безалаберность комочек, – вы согласились на мое предложение с одним условием: я буду объяснять, что мне от вас надо и чего я собираюсь добиться. И что же в итоге? Вы пропускаете все мимо ушей! Ради кого я, спрашивается, распинаюсь? Гоголь душераздирающе вздохнул. Так-то оно так, условие и все дела, но кто ж знал, что растолковывать ему все будут, в основном, по ночам, куда-то спешно уволакивая? Иногда казалось, что Гуро вообще не спит. – А сколько я тут… валялся? – Часа три, – проворчал Яков Петрович, – не подавая признаков жизни. Делаете успехи. А потом сознание от вида собственной крови потеряли – тут прогресса никакого. Да не шмыгайте вы так носом, чай, не маленький, чтобы реветь! Не поверю, что раскаиваетесь. Или я чем вас снова обидел? – Я не обиделся, – Гоголь непроизвольно снова шмыгнул носом. – Я, кажется, все-таки захворал. «Яким с меня шкуру спустит», – промелькнуло у него в голове, и Николай машинально втянул голову в плечи, представив, какими народными средствами его будут лечить и какими словами будут крыть. Вишь, ночами шляется где-то барин, а выхаживай его потом Якиму! Кабы по девкам шлялся, ладно б еще, а то ж за… Гоголь заглушил голос ямщика в голове пронзительным чихом. – Вы это бросьте, – велел меж тем Гуро, оказавшийся вдруг совсем рядом. В руки Николая ткнулась прохладная фляжка. – Пейте, только не залпом. И не все. А то с вашим пристрастием к спиртному… Остро пахнуло травами. Писарь жадно прильнул к горлышку, закашлялся, когда внутри все обожгло горячительным, и поспешно вернул фляжку с какой-то спиртовой настойкой начальству. Яков Петрович пристально смерил взглядом подметавшую пол крылатку, край которой уже пропитался кровью, поразмыслил и махнул рукой: – Стелите пальто на пол. Стелите-стелите, чего на холодном сидеть. А одеться свое отдам – только смотрите, не запачкайте! Гоголь не сразу сообразил, чего от него хотят, а как сообразил, так и подпрыгнул на месте, чуть не выскочив за пределы круга. Гуро на него шикнул, и писарь быстренько устроился на своей крылатке. На плечи его легло тяжелое красное пальто, пахнущее Яковом Петровичем. Ради такого и заболеть можно! Следователь вернулся к пентаграмме, размышляя, как лучше разорвать круг, а Николай остался сидеть, прихлебывая из фляжки, которую Гуро все же ему отдал. Стало теплее, и Гоголь попытался припомнить, что ему втолковывал Яков Петрович по пути в подвал особняка, который принадлежал кому-то из членов тайного общества. Кажется, Николая тогда больше волновало, как бы зевнуть как можно незаметнее для собеседника. А если рассуждать логически? Два круга и кровь… юношу замутило, и он торопливо зажмурился. Хорошо, что своя собственная кровь не вызывала красочных бонусов в виде очередного видения. Итак… точно не из дворовых духов и тем более не из местечковых хозяев типа лешего и водяного. Славянская нечисть вообще пентаграммы не понимает, кажется. И тем более латыни не разумеет. Значит, какая-то демонюга. Николай затосковал. Демонюг много, а он один. Хотя, есть ведь еще темная латынь. Ею, похоже, всякая нечисть владеет, а вот Гоголь ее от обычной не отличит. – Яков Петрович! – взмолился Гоголь, не выдержав. – Ну кто это? – Да Вий это, Вий! – Гуро рассердился, что его отвлекают. – Один из. – А… – Николай огляделся. Ритуальный круг разом заиграл новым красками, да и покидать его резко расхотелось. – А зачем пентаграмма и кровь? – Да какая разница, призывы же одинаково работают… – Яков Петрович присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть то, что сам и начертил. – А круги – они же могут сдерживать и то, что снаружи, и то, что внутри, надо только правильно расписать и все связать. Ну а кровь… я же не любимая ведьма, чтобы по первому моему зову прибегать? И вы, наверное, тоже. Или я чего-то не знаю? – он лукаво подмигнул Гоголю, и тот торопливо замотал головой, заверяя, что Вий его точно любимой ведьмой не назначал. – А чего он… такой мелкий? – неуверенно спросил Николай, стараясь теперь не смотреть на черный дым – ведь где-то там были глаза, черт знает, открытые или нет. Гуро принялся решительно что-то дописывать на полу. – Круг мелкий – и Вий мелкий. Сплющило его, болезного… ну и правильно, а то крышу пробьет, барон нам спасибо не скажет. Ну-ка, голубчик, прекратите клубиться от обиды, надо решить, как вас отсюда вывести… В глубине дыма ненадолго показалась коренастая фигура и тут же снова исчезла, оставив вместо себя плотный и непроницаемый злобный столб дыма. Он не мог выйти за пределы пентаграммы, но вонь – смесь горелого и подгнившего – распространилась уже по всему подвалу. Гоголь поморщился, но, притомившись, свернулся в калачик на крылатке, забился под пальто с чужого плеча, готовый задремать под привычные уговоры пополам с угрозами Якова Петровича. Если слова не сработают, наверное, что-то дорисует… После истории в Диканьке Николай очень рассердился на Гуро за «предательство». Но долго злиться на Якова Петровича у Гоголя не получилось – злиться вообще сложно, когда ты в запое и стараешься не думать ни о чем совершенно. А затем повторилась ситуация, как и во вторую их встречу: Гуро заявился к Николаю прямиком на квартиру и сделал предложение, от которого следовало бы отказаться, но, пока Гоголь сосредоточенно пытался понять, не пьяный ли это глюк, его язык уже выразил согласие. На что? По сути дела, на то же самое, только на этот раз без прикрас и на постоянной основе. Короче, Гоголь согласился работать многоразовой жертвой. Почему? Николай подозревал, что в состоянии, близком к белой горячке, согласится с чем угодно, лишь бы предлагал Гуро. В трезвом состоянии, впрочем, тоже – ну, или почти с чем угодно. Потому что Яков Петрович, разумеется, сволочь – но какая сволочь! А дальше шел список достоинств, какая. Но сейчас, лежа в холодном подвале после очередного жертвоприношения, Гоголь думал, что ни черта это не романтично – быть жертвой. После обильной потери крови волнами накатывала слабость, иногда начинал бить озноб. Николай прикрыл глаза… *** Первый раз было очень страшно. Николай даже не мог вспомнить, на какую нечисть пошел Яков Петрович, но, протрезвев и осознав, на что он согласился, Гоголь попытался пойти на попятный. Гуро сначала в свойственной ему манере насмешливо поднимал брови, а затем рассердился даже, мол, Николай Васильевич, мы же с вами договорились! Ну вот что-то расхотелось умирать, смутился Гоголь, а ну как он взаправду помрет? – А ну как вы через тридцать лет во Всадника превратитесь? – поинтересовался Яков Петрович, повергнув собеседника в ужас. – В смысле? Нет, нет! С чего вы взяли?! – А с чего вы взяли, что помрете? Пока вам это ни разу не удавалось. – Все бывает впервые, – сосредоточенно пробурчал Николай, хмурясь. Гуро вздохнул и сменил тактику, вкрадчиво замурлыкав: – Николай Васильевич, ну что вы, ну почему вы так уверены, что помрете? Просто побудьте приманкой, пройдитесь по лесу, тут-то я нашего голубчика и поймаю… – А если этот голубчик меня сначала сожрет? – резонно вопросил Гоголь, прикидывая, что даже если он опять воскреснет, оживать частично в желудке нечисти – удовольствие не из приятных. – Ну что вы, что вы, даже не укусит, я буду рядом, – успокаивающе зачастил Гуро с неизменной улыбкой, внушающей безграничное доверие. Гоголю казалось, что следователь сам в родстве с нечистью. – Поблизости? – иронично уточнил он. Яков Петрович закивал. – Именно! Буду за вами приглядывать. – Ага, – буркнул Гоголь, – а может, вы мне отомстить хотите и только и ждете, когда меня какая тварь… того… – Помилуйте! – Гуро всплеснул руками. – Вы не забывайте, кто кого ненавидит. Лично мне вы ничего не сделали, это вы на меня осерчали. Да, я сказал, чтобы вы не встречались больше на моем пути, но сейчас же я прошу вашей помощи. Давайте начистоту – вы мне нужны, значит, я сделаю все, чтобы продолжить сотрудничество как можно дольше. Что вы на меня так смотрите? Вы сами просили, чтоб я вам все честно объяснил. Мне кажется, я достаточно откровенен. – Да, – после некоторой паузы вынужден был признать Николай. А затем вдруг подумал, что к чему ему эта жизнь, если Лизы нет, а Яков Петрович оказался… в общем, Гоголь насупился и сумрачно кивнул. – Хорошо. Пойдемте. – Вот и славно! – Гуро заулыбался и протянул ему трость. – А это на всякий случай, на роль кола: осиновые вставки, осиновый набалдашник можно, опять же, как дубинку использовать. А внутри – железный клинок, железа наша нечисть боится больше, чем серебра. – А что ж вы сразу не сказали? – воскликнул Николай, принимая подарок. Гуро тонко улыбнулся и подмигнул. Если это что-то объясняло, подумал Гоголь, то он – великий писатель. Юноша все же потребовал подробностей, зачем это все вообще нужно. Яков Петрович уклончиво пояснил, что поиск бессмертия – не единственная цель общества Бенкендорфа, и его члены зачастую занимаются поисками и/или уничтожением нечисти для этих целей достижения, а также поиском древних артефактов и старинных книг. Это все, что вам нужно знать, Николай Васильевич. Утешайте себя мыслью, что вы делаете благое для государства дело, освобождая народ от гнета нечистой силы. Гоголь скептически поджал губы и для храбрости все-таки немного выпил. Соглашаться с Гуро тут же стало проще. В тот день все прошло успешно, нечисть выскочила и даже не успела напасть на приманку. Еще трижды тоже все проходило нормально. А вот в следующий раз…