Поезд
Каждый из нас живёт в поисках чего-то. Романтики живут в поисках любви и вечного пребывания в экстазе от этого; многие ищут денег; философы ждут снизошедшего на них смысла жизни; те, кто устал от жизни - спокойствия; а некоторые просто счастья. И, когда получает то, о чём мечтал, уходит навсегда. Или остаётся вечно блуждать среди непонимающих нас людей, что смотрят словно сквозь. Пустые стеклянные глаза, бесцветные, лишенные жизни, внутреннего огня и всякого стремления.***
На станцию вокзала опустился ночной туман. Казалось, он с наслаждением спускался на неподвижную гладь воды, поглаживая, защищая от резкого света луны. Нежный, на первый взгляд, медлительный, он стремительно топил в себе скудные владения вокзала - деревья, маленькую сторожку, пару удаляющихся прохожих и сам лунный свет. Лицо, волосы, одежда, всё впитало в себя частицы тумана. Будто рука проходит через что-то вполне осязаемое, словно воздух вдруг обрёл пугающую форму. Я и станция, мы обе были заботливо укрыты в прохладной дымке, но для меня она не была пугающей. Где-то слева виднелась полупрозрачная фигура пассажира, а может быть и призрака. В таком месте и в такое время можно ожидать чего угодно. Когда приходит такой туман, ты уже ни в чём не можешь быть уверен. Казалось, что всё сделано из сахара, и в любой момент может пойти дождь и смыть всё, будто и не было. Сейчас, когда я уже стою на платформе и жду поезда, я ловлю себя на мысли, что сама не знаю, почему купила билет и даже точно не знаю, куда еду. Наверное, волнение. Тяну руку к карману мокрой куртки, уверена, что билет там. Раздался громкий не то гудок, не то кваканье. Мне не пришлось долго ждать. Поезд, как педантичный степенный старик, следовал расписанию. Сначала вдалеке появилось неуверенное свечение, словно не настоящий поезд, а только его призрак я ждала. Он будто решил пройти сквозь темный лес с одной лишь свечей. Но с каждой минутой свет становился ближе и ярче, а через некоторое время и вовсе разделился на два потока. Лучи с силой пробирались сквозь густую завесу тумана. С каждым метром он настойчивей лез мне в глаза, словно желая оградить меня от боли этого мира, наградив слепотой. Он начал медленно, с оглушительным скрежетом, останавливаться. Старый поезд, может быть, собранный из разных моделей каким-то инженером-гением. Несколько раз менявший свои цвета, несколько слоев прошлых красок свисали на нем по бокам, словно собачьи уши или совершенно неухоженные бакенбарды. Сейчас он остановился на сине-зеленом. Ну, по крайней мере, этот цвет сейчас можно было различить. Большие глаза машины запотели от жара внутри и были усеяны трупами несчастных насекомых, размазанных до неузнаваемости. Поезд был такой древний, что меня удивило отсутствие огромной паровой трубы. Так и появилась перед глазами картина, как несколько сильных мужчин непрерывно закидывают тяжелыми лопатами уголь в печь, чтоб сдвинуть эту громадину. От первой пары прочных колёс, вверх, карабкается ядовито-оранжевая ржавчина. Теперь она почти незаметна, но дай ей волю, и она целиком поглотит весь вагон. Немного правее, почти на носу вагона, можно было различить большие бурые разводы крови, которые недобросовестный машинист поленился начисто вытереть. Интересно, этот человек бросился под поезд из-за тумана или из-за своей ужасной жизни. А может его кто-то толкнул и он, несчастный, должно быть, сразу лишился жизни? Но толкнули меня... Смотритель резво выбежал из облезлого здания станции и велел мне, раз поезд уже почти остановился, быстрее сесть в вагон. Ему не терпелось вернуться обратно в тепло, к свету, к безопасности. Он тоже боялся темноты и чего-то, что родилось из его больного воображения и страха. Думаю, будь его воля, он бы взял меня под мышки и с разбега забросил в открытое окно поезда, только чтоб скорее оказаться у желтоватого светильника, под защитой крепких стен вокзала. Поезд с жутким скрежетом и каким-то несвойственным хлопком остановился. Двери, словно в конвульсиях, отдернулись, предлагая мне войти. Проводник быстро, но с каким-то сочувствием на лице разорвал мой билет. Я так и не увидела, куда еду. Сколько бы я не смотрела тогда на него, мне было не под силу вычленить хоть что-то в этом лице. Оно было как полотно - всё в нём было такое обычное или совсем блеклое, что спустя время затерялось в моей памяти, как будто я его и не видела никогда. Я представляла поезд совсем другим. Холодный, тускло освещенный вагон. Множество пустых, засаленных мест. Наверное, их давно не мыли, если вообще когда-то мыли. Четыре-пять человек, в страхе сжавшихся в углах. Обычно люди любят смотреть в окна, но не во время ночных туманов. Вечно им чудятся какие-то ужасы по ту сторону, но никто не ищет причину внутри вагона и глубже. Кто-то пытается забыться глупым бульварным романом, кто-то сном или вышиванием. Меня встречают с напряжением и тревогой, словно я - отделившаяся часть этого густого тумана, или что я могу принести его на своих подошвах, или намеренно скрыть под своей одеждой. Моё место было посередине. Я села, опустив мокрую сумку на пол, без страха повернулась к окну, получая неодобрительные взгляды, что наблюдаю в отражении, которые буквально кричат. "Отвернись, не привлекай его внимание, не зли его". Темнота - последнее, чего стоит бояться, а вот собственных страхов и предрассудков - ещё как. Страх, безусловно, неотъемлемая часть нашего существования, но зацикливать вокруг него свою жизнь - значит лишить себя всего. Ведь именно он толкает совершать поступки, которые мы сами потом называем сумасшедшими. Туман ещё долго пытался преследовать старый состав, быстро, но довольно неловко, он напоминал огромный ком снега, который постепенно тает на жаре. Вскоре он оставил свои попытки, наверное, снова удобным, тугим кольцом улегся вокруг городка, откуда я, почему-то, сбежала. Он остался позади, как тот страшный лес, о котором я слышала так много пугающих сказок. Как моя прошлая жизнь, которая теперь казалась недосягаемой и забытой. Высокие деревья с висячим мхом, который выглядел как лохмотья ведьмы, которые она развесила «сушиться». Нам никогда не разрешалось даже смотреть в сторону этого леса. Прабабушка в детстве рассказывала мне легенду, что когда-то, в незапамятные времена, глава нашего города заключил договор с лесом, потому звери, ведьмы, лешие и прочая нечисть не нападают на нас, хотя давно могли бы. Дикие животные хорошо знали правила леса, а потому и днём, и ночью стерегли его границы. Наконец, спустя долгое время, на фоне серо-коричневого неба замерцали неуверенные звезды разных размеров. Каждая была с каким-то особенным отливом - пурпурным, кобальтовым, изумрудным или нескольких оттенков сразу. То тут, то там эти огоньки, казалось, собирались вместе, а где-то блестела одинокая звезда. Грустно было осознавать, что это «близко» для меня с Земли, становится непреодолимо далеко для них. И что все они всё равно одиноки и далеки, даже друг от друга. Словно оторванные бусины от бриллиантового или алмазного ожерелий, они были разбросаны по небу. А если бы они могли смеяться, я уверена, их смех был бы каким-то искристым и волшебным, как чистый перезвон колокольчиков. Обернувшись на своих попутчиков, по правде говоря, я ожидала увидеть в их лицах такой же восторг или хотя бы упоение. Но многие даже не подняли глаз к небу. Видно было, что страх темноты и тумана немного стал отпускать их. Некоторые из любопытства на секунду поднимали глаза, но быстро прятали. Может, они боялись увидеть собственное отражение в темном окне? Вероятно, в таких мыслях я и заснула. Тогда мне и приснился очередной странный сон. Ну, я полагаю, что сны не могут быть нормальными, ведь они отражают наши переживания и тайные мысли, а в таком мире, как наш, трудно сохранять «нормальность». Мне приснилось, что я опять была маленькой девочкой, стоявшей босиком на холодном каменном полу, в каком-то темном грузовом отсеке. Везде были коробки разных размеров с марками. На мне был какого-то грязно-серого цвета дождевик. Помещение было словно в дымке, как будто что-то горело, причем очень близко. Спустя несколько секунд я начала ощущать легкое покачивание из стороны в сторону, как будто на корабле в качку. Я быстро побежала в поисках источника дыма. Едкие испарения попадали в рот и глаза, из-за этого я тихо кашляла и плакала. На ходу я открыла несколько дверей, куда-то свернула и прошла коридор. Растирая глаза, я не заметила, как пробежала дым, и выбралась из отсеков, ведь под ногами у меня уже не холодный пол, а теплый деревянный, приятного орехового оттенка. Свет мягко распадался и словно дремал на драпированной бархатом мебели, которая выглядела несколько громоздкой. Вообще отделка этого места выглядела достаточно помпезной, если не кричаще-богатой: большие столешницы из красивого темного дерева, видно было, что их тщательно полировали; глубокого красного цвета стены с золотыми элементами и, словно вишенка на торте, была непомерно большая люстра с огромными сверкающими кристаллами, которые разбрасывали свои разноцветные искры по всей комнате. Но, мне показалось странным и даже пугающим, что в такой поистине шикарной комнате не было ни одного окна. Конечно, света тут было достаточно, но он был искусственный. Я услышала тяжелые шаги и стонущий треск половиц. Сердце ушло в пятки и принялось бешено стучать. Дубовая дверь, которая до этого предательски скрывалась в тени, задрожала. По ту сторону послышалась возня, тяжелые вздохи и хрипы, потом звон ключей. Звук бьющегося в скважину ключа вывел меня из оцепенения, резная золотая ручка бешено завертелась. Ноги быстро понесли меня, заметались, руки лихорадочно ощупывали стены. Надежда уж было начала уступать место панике и отчаянью, но тут моя правая рука провалилась в какую-то широкую трещину рядом с огромным книжным шкафом. Моё тело было достаточно маленьким и быстрым, чтоб проскользнуть в неё, когда дверь в комнату с оглушительным хлопком стукнулась о стену. Новое помещение было полной противоположностью «бархатной комнаты». Оно было похоже на грязную кухню. Всюду были кровавые разводы, какие-то продукты, совсем не первой свежести, валялись тут и там, омерзительно тухлые куски мяса, в которых вот-вот должны были появиться личинки. Тусклый свет, казалось, совсем не отражался от белой вездесущей плитки, которая от грязи и копоти была, скорее, серо-желтой. Не желая совершать прошлую ошибку, я сразу побежала на поиски двери, бесшумно ступая по плитке залитой то ли кровью, то ли омерзительно пахнущим соусом. Думаю, это было первое и последнее моё везение - я нашла эту проклятую дверь. Уродливая белая с потрескавшейся краской, ручка её тоже была чем-то заляпана. Страх придал мне сил, и тяжелая дверь поддалась моим рывкам, что позволило мне быстро проскользнуть в темный коридор. У меня не было выбора, кроме как пробираться сквозь мрак, прислушиваться к тишине и испуганно замирать при каждом шорохе, пока перед глазами у меня не замаячило светлое пятно. Присмотревшись, я разглядела очередную дверь, теперь в японском стиле, которая и пропускала тот самый свет сквозь свои вставки из тончайшего бамбука. Как можно тише приоткрыв её легкую створку, я вошла в просторный зал. В лицо сразу ударили теплый воздух и запах еды. Уши улавливали звуки, похожие на бесконечное чавканье, шумное глотание и непонятное мычание. Посередине «обеденной» стоял широкий деревянный стол, уставленный всевозможной едой, а над ней склонялись кто-то, кого я не могла разглядеть. Сначала я подумала, что это животные. Но увидела костюмы, с трудом застегнутые на круглых животах, но пуговицы каким-то чудом оставались на местах. Вдруг половица скрипнула под моей ногой. Они разом подняли на меня свои глаза. Огромные уродливые морды, бесконечная вереница сальных подбородков, огромные носы. Они были похожи, как братья, сёстры, кто угодно, почти не отличимые друг от друга. Их жирные лица изобразили кривую улыбку, один за другим они делали тщетные попытки встать. Я посмотрела в их глаза. То, что было в их жадных, свинячьих глазах заставило меня бежать, не разбирая дороги, не помня себя от страха. Это было самое ужасное, что я когда-либо видела в своей жизни. Это был голод, не простой, - животный. Их желудки были полны, но они не знали сытости. Человек с такими глазами способен на убийство, но после одной жертвы такие не остановятся - это только начало. Я бежала, выбиваясь из сил, но грохот за моей спиной не давал мне остановиться. Впереди показалась лестница и я поняла, что она - моё спасение. Страх был силён, но любопытство в который раз оказалось сильнее, поэтому я обернулась. Толпа все ещё преследовала меня. Они, словно бесконечные волны, скатывались по лестнице, бессчётное количество, они походили на морские гребни. Сливались в ужасный единый смертельный поток тел. Казалось, ещё секунда, и они схватят меня своими жирными, алчными, толстыми пальцами. В своём ужасающем беге они даже не замечали, как своими телами давят сородичей, как некоторые выпадали за перила и навсегда исчезали в темноте за ними, унося с собой в темноту только отвратительный вопль, нисколько не похожий на человеческий, крик хищника, упустившего свою добычу. Искаженные злобой и голодом лица, глаза, выскакивающие из орбит, красные от непрерывных криков, бега и диких усилий. Я не могла различить даже несколько разных лиц. Они все были одинаково ужасны и до безобразия похожи. Одинаковые маски ярости. Ещё никогда я не видела людей, единых в желании убивать. То были не люди.***
Испытав почти физическую боль, я резко проснулась и даже обрадовалась холодному вагону поезда. Всё тело сотрясала крупная дрожь, лоб покрыла испарина, сердце так сильно прыгало в груди, посылая импульсы в мозг. Перед глазами плясали те ужасные лица, морды, маски и страшные глаза. Мне потребовалось некоторое время, чтоб прийти в себя и понять, что в вагоне совершенно пусто. Из окна ослепительно светило солнце, которое весело смотрело на меня с неба василькового цвета. Словно прочитав мои мысли, из ржавого громкоговорителя на стене сначала послышались плевки и хрипы, потом какое-то бормотание, больше похожее на хрюканье. Лишь каким-то чудом я разобрала последние слова: «Отправление через 15 минут». Радуясь возможности хоть ненадолго покинуть этот старый храм апатии, ржавый и забытый всеми, меня словно ветром сдуло со своего места. Сделав первый шаг на платформу, я застыла в изумлении. Резкий контраст между моим городом. Ничего похожего мне видеть не приходилось. Всюду были сверкающие лучи, они обладали огромной силой, могли всё сделать волшебным. Это удалось совершить даже с нашим, внушающим ужас поездом. Теперь он как будто сверкал, словно за ночь его слегка обновили. Пожилая пара, которая не спеша выходила из нашего поезда, ненадолго замерла, словно греясь в этих солнечных прожекторах. Лучи, казалось, даже разгладили их столетние морщины. Может, мне показалось, но они слегка улыбнулись мне и зашагали рука об руку по платформе. Вскоре они растворились в толпе. Лучей было много, они проникали в каждую дырку, маленькую щель, в них медленно, невесомо летали крупицы пыли. Это спокойствие терялось, и не заметалось людьми, которые бегали по платформе с огромными пыльными чемоданами и красными напряженными лицами, больными спинами, на которых они тащили свои пожитки. Я с любопытством рассматривала спешащих людей, но тут мой взгляд остановился на ребёнке. Его лицо было особенным. Пока родители с силой тащили его к поезду, он, не отрываясь, смотрел на то, чего никто не замечал. На, казалось бы, обычные лучи солнца. В его светлых тонких волосах купался свет, делая его похожим на маленького купидона. Пухлые розовые щечки, улыбающиеся губы. Ничего не привлекло бы моё внимание, если бы не его глаза, полные восхищения и веры в чудеса, абсолютно прекрасные, чистые и ещё невинные глаза ребёнка. Такие глаза даны каждому с рождения, только взрослея из них словно вытекает, испаряется вся вера, уступая место сухому скептицизму. Словно в душе умирает наивное дитя, уступая место суетливому взрослому. Гибкое, детское мышление сменяется расчетливым мышлением по схемам. А руки, словно по команде, скрещиваются на круги, всем видом показывая желание слушать и слышать. Поезд оглушительно свистнул, прервав мои размышления. Проводники лаем стали загонять людей обратно в холодный вагон. «Поживей, ну-ка поторапливаемся, поезд ждать не будет. Эй, ты, быстро в вагон, а то пешком будешь добираться!» Послышался крикливый голос проводника, прерываемый резкими паузами для вдоха. Он крутил головой в разные стороны, по его довольному лицу было видно, что ему нравится кричать во всё горло. Этот дородный мужчина был похож на большую толстую собаку, с отвисшими, в мелких рытвинах, щеками, с трехдневной щетиной. Он злобно зыркнул на меня и, как будто, оскалился, скривил лицо. Я так и ждала, когда он начнёт лаять на меня. Собаки мне явно нравятся больше, чем некоторые люди. Я вошла в купе и поёжилась, как в холодильнике. За окном стоял день, пронизанный солнечными лучами, было тепло и радостно. Тут же было тепло, как в склепе и радостно, как на кургане. Солнечные лучи путались в тяжелых пыльных занавесках. Поезд издал три жалобных гудка, пару раз привычно дёрнулся в конвульсиях и мы, наконец, отправились дальше. На этот раз я обнаружила своих спутников не такими испуганными. По одному, всё ещё осторожно, они стали запускать в купе живительные лучи солнца. Это, должно быть, несколько подняло их дух, потому что многие стали разговаривать, есть или даже неуверенно прохаживаться по вагону, может быть, в поисках собеседника. К сожалению, солнце не только грело, но и обнажало, скрытые от глаз, изъяны нашего и без того неидеального поезда. Тут и там сиденья были или сломаны, или вымазаны чем-то черным (может мазут, может, что похуже); краска почти везде висела клочьями, обнажая всё новые и новые слои; пыль клубами летала в воздухе. Мало радости приносила мне эта картина. Пейзаж за окном был немного живее, но не сильно интереснее - высокие, зеленые леса иногда сменялись зелеными болотами или такими же зелеными полями, реже зеленоватыми речками, ручьями или озерками. Я потеряла счёт времени, заблудилась в своих мыслях, паутинах вопросов, попытках что-то вспомнить или понять. Очнувшись, я сразу почувствовала перемену, исчезло несколько призрачно знакомых лиц, появились новые, незнакомые. Темно-зеленые деревья стали сменяться сначала маленькими деревянными домами, а после, как-то резко, словно из-под земли, выросли высотные здания. С огнями, что слепят глаза и пустыми черными дырами – окнами. Сумерки настигли поезд быстро и незаметно, как будто времени не существовало вовсе. Кажется, что потемнело слишком рано. Пассажиры прилипли к стёклам, сворачивали головы, желая увидеть небоскребы, которые убегали от глаз в облака. Начался моросящий дождь. Первый раз я увидела не испуганные, а заинтересованные лица, поэтому мне было интересно изучить каждого из них. Внезапно послышался скрип металла, громкий крик гудка, и железная махина попыталась затормозить. Все попадали с сидений, вывалились в проходы и жутко перепугались. Кто-то начал стенать от боли, потирая ушибы. «Да что не так с этим поездом?» - пронеслось рассержено у меня в голове. Вбежал проводник и опять стал говорить – лаять на свой, уникальный манер. - Всё в полном порядке, - заявил он, авторитетно стирая невидимую пыль со своей формы. - Мы остановились не из-за неисправности нашего поезда, а по причине... кхм... небольших неполадок на мосту. Думаю, местные власти с этим быстро разберутся. - Что же там такое случилось? - взволнованно спросила бледная худая женщина средних лет. - Вам стоит самим посмотреть в окно, а не досаждать мне своими вопросами, - насмехаясь, ответил тот. – У меня полно других забот. Он сказал это, но не сдвинулся с места. Все заторопились к окну. - В чем же дело? Куда смотреть? - взволновано повторяли пассажиры, крутясь у окон. - Дорогие пассажиры, обратите своё внимание на верхнюю часть моста, там сейчас происходит самое интересное, - на манер экскурсовода проскандировал проводник. – Прожекторы как раз светят туда, куда им следует. - Боже! Боже! Как же так? Что же это такое? - послышалось восклицание со всех сторон. Вздохи, охи, ахи. - Да ничего особенного, в городах к такому привыкли, даже в новостях писать перестали, - равнодушно продолжал проводник. - На каждом мосту, да по нескольку раз. Мёдом им, что-ли намазано? По-моему, прекрасный городок. В таких мечтаниях, где он не проводник и живёт в одном из этих недосягаемых небоскребов, он вышел из нашего вагона. Я подошла к окну, залитому прозрачными струями дождя. Высокий железнодорожный мост был окружен полицейскими машинами с яркими мигалками, прожекторами и рациями. Стояла машина скорой, куча людей мокла и суетилась под дождём. Глазами я нашла то место, на которое светило сразу несколько прожекторов. На огромной вышине стоял человек. У меня вырвался испуганный вдох, телом овладело оцепенение. Я почти сразу разглядела в нём мужской силуэт, на его широкие плечи был накинут легкий плащ, который развивался на ветру. По его легкому призрачному силуэту бегали резкие отблески мигалок, лучи белого света. Его поза была расслаблена, он не обращал никакого внимания на суету под его ногами. Он беспечно поднял голову, его лицо было повернуто к небу, там его не заслоняли крыши и окна зданий. Затем он медленно опустил голову, посмотрел с каким-то снисхождением на полицейских, медленно перевел взгляд на здания, бегло посмотрел на поезд. Простым движением поднял правую руку, сделал ей какие-то покачивающие движения. Это был его прощальный, такой легкий, не требующий усилий жест. Мне показалось, что я различила в уголках его глаз слезы, капли дождя, может, отчаянье. Он сделал большой шаг в черную пропасть, и она тотчас приняла его. А затем пустота, как будто это я прыгнула с моста. Я пришла в себя, наверное, через несколько минут. Проводник с недовольным лицом водил перед моим носом нашатырём, люди с любопытством толпились за его спиной. - Ну что же вы, милочка, нельзя же так к такому относиться, - авторитетным лаем заявил он. – Ещё не такого в жизни насмотритесь. Так, всё, нечего здесь смотреть. Расходитесь живо! Растолкав пару зевак, он удалился с чувством выполненного долга. Когда я пришла в себя, интерес ко мне мгновенно испарился. Люди ещё несколько минут живо обсуждали, делились впечатлениями, охали и ахали, предполагали, осуждали, но постепенно их интерес сошёл на нет. Как будто увиденного им хватило лишь на несколько минут оживления, после чего они снова разошлись, отвернулись к окнам и как будто совсем забыли. А я не хотела забывать, но замечала, что не могу долго контролировать свою память, мысли рассыпались словно бисер меж крючковатых пальцев. Воспоминания вспыхивали и растворялись в настоящем. Помню, что думала, боясь потерять эту мысль. Почему он это сделал с собой? Что же могло произойти в его жизни, если он решился на такой радикальный шаг, с такой... легкостью, с таким взглядом. В памяти всплыло спорное выражение, откуда, даже не помню. «Истинное самоубийство — дело спланированное, размеренное и верное. Многие проповедуют, что самоубийство — это проявление трусости… Эти слова не имеют ничего общего с истиной. Самоубийство — дело невероятного мужества». А ведь я до сих пор не знаю правильного ответа, не знаю, может ли он быть вообще. Знает ли он, что ждёт его после смерти или он и стремился к новой, лучшей жизни? Будет ли она лучше, чем та, которую он оставил. Случившееся глубоко тронуло меня, постучалось в мою душу и нашло в ней отклик. Я хотела запомнить, прокручивала в голове, мне нужно было сохранить это в памяти. Но мысль ускользала из головы, словно в ней открыли форточку, и все бумаги, все мелкие записки с напоминаниями со стола тут же сдуло ветром. Через несколько часов я не могла вспомнить ничего. Какие-то жалкие отрывки, которые были не способны встать в ряд. Моя память подвела, я забыла, как и все вокруг, это было видно в их живых глазах без намека на душевные переживания. Осталось только ужасное ощущение внутри, когда забываешь что-то важное. Через некоторое время поезд остановился, моя голова и память были пусты, лишь слегка в памяти пульсировала какая-то далекая мысль, навязчивая, не дающая мне покоя. - Остановка четыре часа, просьба освободить вагон, необходимо здесь прибраться, - надрывался знакомый мужчина в форме, пока его со всех сторон обходили люди, что торопились выйти. Несколько знакомых мне пассажиров неторопливо вышли и сели на освещенные лавочки прямо у станции. Некоторые пошли размяться или купить какой-нибудь еды. Я не представляла, чем себя занять, в душе происходило что-то странное. Осмотревшись, я подумала, что лучше будет спросить у кого-нибудь из местных совета. Отыскав глазами какой-то ларёк с книгами и газетами, я поспешила туда. Меня встретила приветливая женщина, с мягкими светлыми кудрями, глубокими зелеными глазами и очками в тонкой оправе. - Здравствуйте. Я тут проездом, поезд делает остановку в несколько часов. Вы не посоветуете, чем можно себя занять в это время? Может, посмотреть город, только где-нибудь не слишком далеко? - заговорила я почему-то быстро и взволновано. Она немного приподняла светлую бровь и слегка усмехнувшись, сказала: - Добрый вечер, девушка. Не знаю, что вы собрались делать в такой поздний час. Разве что, на выставку сходите, она как раз недалеко и работает почти до ночи. Вот только думаю, вашему поколению это совсем неинтересно. - говорила она, бережно расставляя книги и продолжая посмеиваться. - Выставка? Это мне подходит, всегда любила рассматривать картины, особенно, слушать историю их написания и биографии их авторов. Если бы вы написали мне схему как туда пройти, я была бы очень признательна. - Соглашусь, тут я хотела немного произвести на неё впечатление. Мне никогда не нравилось, когда говорят «ваше поколение». Никогда не понимала, как по «поколению» можно судить о мыслях, интересах и жизни одного конкретного человека. А потому мне было приятно увидеть, как её лицо выразило удивление. - Конечно, подождите немного, - она несколько засуетилась, быстро нашла какой-то листок, достала заложенный за ухо карандаш и быстро нарисовала схему. - Тут всё просто, пройдете прямо, повернёте налево через двор и… Я почти её не слушала, тихо радовалась, что смогла, изменила мнение о «нашем поколении» хотя бы одного человека. Поблагодарив за помощь, я собиралась выходить, но женщина замахала руками. - Подождите! У нас проходила акция на розыгрыш книги, возьмите, пожалуйста, она совсем тоненькая, буквально несколько страниц, прочтёте в дороге. - Она вся сияла, протягивая мне книгу. Я смущенно поблагодарила её, аккуратно положила тонкую книгу в сумку и вышла из ларька. Уверенно пройдя всю станцию, я оказалась перед её входом или выходом. Улицы были наполнены темнотой, лишь местами, разрываемой резким светом желтых фонарей, вдалеке слышалось тихое гудение машин. По улицам не спеша прогуливались люди. Достав бумажку я начала разбираться в простенькой схеме, должно быть, отсюда действительно недалеко. Несколько раз я останавливалась, задирала голову и как ребёнок радовалась звёздам. Словно проверяла на месте ли они, наивно пыталась их сосчитать, но каждый раз сдавалась на втором десятке. Через несколько минут я дошла до нужного места. Маленькое серое здание, два этажа с высокими потолками, три скромные колонны, из окон льётся полупрозрачный свет. Оставалось только войти внутрь. Как я и надеялась, огромные залы галереи были пустыми, лишь несколько престарелых пар, тепло обнимаясь, смотрели на картины Леонардо да Винчи. Конечно, репродукции, может быть и не самые удачные, но для этого маленького городка, думаю, и этого хватало. Отдавая мне билет, усталая кассирша густым, сонным голосом проговорила. - Мы скоро закрываемся, милочка, я не собираюсь тут до ночи сидеть. У тебя от силы будет 30 минут пока я одеваюсь. Кивнув, я отправилась на свидание к «шедеврам». Сейчас было сложно понять, какую именно картину мне хочется увидеть. Да, у меня часто бывает, что ищу что-то под настроение – одежду, книгу, музыку, аромат. Конкретно то, что мне хочется в этот момент. Оставалось только бродить по залам в её поисках. Обойдя несколько залов, оставляя за спиной Шишкина, Сурикова, Левитана, Крамского и многих, многих мертвых гениев живописи. Сегодня их картины явно не подходили под моё настроение, состояние что ли, что-то внутри говорило мне, чтобы я продолжала свои поиски. Я зашла в пустой зал. Посередине висело полотно Айвазовского «Ледяные горы в Антарктиде». Всё же моя любовь к этому живописцу никогда не остынет. Какая глубина лазурного, синего, василькового и миллиона других цветов, какие переходы, переливы оттенков и этот холод, который чувствуешь сквозь картину. Невероятно. В своих восхищенных мыслях я не услышала, как ко мне подошёл мальчик, встал рядом и тоже стал смотреть на картину. - Мне тоже нравится эта картина, иногда мне даже кажется, что Айвазовский - мой любимый художник. - Тихим голосом сказал он. Я улыбнулась и кивнула. Повисла тишина, но не успела я открыть рот, чтобы нарушить её, как он виновато произнёс. - Извините, что побеспокоил вас. - со вздохом сказал он. - Нет, нет, что ты, я просто задумалась, глядя на картину. Со мной такое бывает, с тобой разве нет? - Торопливо, словно оправдываясь, произнесла я. - Не совсем. – Неопределенно ответил он. – Вам нравится эта картина? - мягким голосом продолжил мальчик. Он был маленький, хрупкий на вид, но хорошо одетый, пшеничные волосы немного прикрывали уши и, когда он стоял боком, как сейчас, полностью закрывали глаза. Не знаю, сколько ему было лет, наверное, семь или, может быть, восемь. - Да, сегодня, пожалуй, да. - Удовлетворенная своим сегодняшним выбором картины ответила я. - Только сегодня? А вообще? - удивленно спросил он. - Да, только сегодня. Каждый день у меня новая любимая картина, вчера например, был Клод Моне и его нежная картина «Чайки. Река Темза в Лондоне» . А у тебя есть любимица? - заинтересованно спросила я. - Моя любимая и сегодня, и всегда, - это полотно Айвазовского «Меж волн». Она как будто даёт мне почувствовать дыхание морского ветра, услышать волны, я словно слышу далекие крики чаек. Понимаете? - мальчик говорил так вдохновенно, быстро, на одном дыхании. Как говорят мысль, которую так давно хочется сказать. Которую ты вынашиваешь, проговариваешь сам себе, уже буквально представляешь, как будешь её говорить. Но всё отказываются слушать и понимать. Но я... Я слышала и понимала. - Конечно, конечно понимаю! – Сказала я, несколько удивленно, никак не ожидая услышать такие взрослые мысли из уст столь юного мальчика. - Когда автор вкладывает душу в своё произведение, она остаётся в картине даже после его смерти. Продолжает волновать, поражать и завораживать душу смотрящего. По-моему, это и есть главная цель каждого творца, настоящее волшебство. Мальчик повернулся ко мне с глазами, полными восхищения, почти со слезами. - Спасибо, спасибо большое, вы так правильно всё сказали. Я бы всё отдал, чтобы хоть раз их увидеть! Глаза мальчика были покрыты серой пеленой, он был слеп. Но они не были пусты, они были подвижны, полны жизни, горели идеей, даже сквозь враждебную пленку слепоты. У меня перехватило дыхание. Я едва смогла удержать вдох не то испуга, не то сожаления. - Картины в моей голове такие красивые. Все, особенно, если кто-нибудь сможет их хорошо описать. Вы бы не могли? - Он говорил совсем как взрослый человек, только который не разучился просить о помощи. - Хорошо, я попробую. Только не стоит от меня многого ожидать. Я могу говорить только то, что чувствую. Мне кажется, эти слова получились слишком наигранными, а он просто мне подыграл. - Как бы хотелось, чтобы все люди так говорили. - Тихим, едва слышным голосом сказал мальчик. Я успела подробно описать ему несколько работ Айвазовского на его выбор. Его глаза светились счастьем, у меня же сжималось сердце. В соседнем зале послышались торопливое цоканье каблуков. Вскоре, в наш зал вошла молодая женщина в красивом сером костюме и с такими же пшеничными волосами. Она заговорила нежным, но усталым голосом. - Сынок, это я. – Она быстро подошла к нему, по-матерински провела красивой ладонью по мягким волосам мальчика, он в свою очередь прижался к ней. - Надеюсь, он не сильно вам надоедал? Спасибо, что присмотрели за ним! - Вежливо обратилась она ко мне. - Конечно нет! Он составил мне приятную компанию, и это я должна сказать ему спасибо. Надеюсь, мы ещё как-нибудь сможем поговорить о картинах. - Я посмотрела на мальчика, его лицо озарила счастливая улыбка. Наверное, тогда я обо всём забыла, о поезде, о времени, для меня не было ничего важнее, чем описывать картины тому мальчику. Женщина благодарно улыбнулась и кивнула. - Нам пора, можешь попрощаться. Мальчик кивнул, быстро выскользнул из маминых рук. Шагнул два неуверенных шага в мою сторону. Потом быстро нащупал меня руками и осторожно обнял, уткнувшись мне лицом в живот от смущения. Через секунду поднял глаза и сказал таким голосом, что у меня побежали мурашки. В его голосе было столько благодарности, столько счастья и одновременно столько боли, которую, я думала, никогда не мог бы ощутить ребёнок. - Спасибо, спасибо вам за всё. За то, что говорили со мной. За то, что показали мне картины. Благодаря вам я смог увидеть их, ощутить их цвета. Не жалейте меня и до встречи! - Сказал он, так ярко улыбаясь своими большими, грустными глазами. - До встречи! - Это всё, что я из себя смогла выжать. Мой голос дрогнул, но я сдержалась. Тело словно парализовало, ещё несколько минут я провела в оцепенении, лишь беспомощно провожала их глазами. Когда они ушли, я ещё долго смотрела на его любимую картину. Сдерживаться больше не было ни сил, ни желания. Теперь она приобрела для меня особый смысл, картина нашла отклик в моём сердце. Она стала особенной для меня, благодаря этому слепому мальчику, имя которого я так и не узнала. Пока я удивленная и растерянная стояла посредине зала, вошла та самая женщина, что говорила о скором закрытии, уже готовая уйти. - Ну всё, милочка, я одета. Следовательно, мы закрываемся, а вам пора бы уходить. - Бодрым голосом заговорила она, видимо, её приободрило то, что она отправляется домой. Мне пришлось насильно скинуть оцепенение, которое железной проволокой стянуло всё тело и мысли. Я молча подчинилась и, медленно перебирая ноги, отправилась к выходу. Женщина быстрыми шагами крутилась вокруг меня, пыталась подгонять, но почему-то не решалась. Когда мы вышли из музея, оказалось, что по улицам уже бегают первые солнечные лучи. Они отражались в спящих окнах домов, перепрыгивали через гибкие ветки зеленых деревьев, смотрелись в прозрачные лужи на асфальте. Словом, всюду играли светло-пурпурные и янтарные оттенки лета и тепла. Шёл мелкий дождь, обещавший скоро закончится. Моя провожатая встала, постояла немного, посмотрела на меня, потом на рассвет и на дождь, фыркнула на последнего. Она достала из сумки какую-то газету, отделила от неё несколько страниц и протянула мне. - Вот, возьмите, милочка. Прикроете голову, чтобы не намочить волосы. Кто ж знал, что и сегодня дождь будет, вчера же был такой дождина. Прямо ураган! - Она, продолжая что-то говорить себе под нос, пошла, наверное, домой. Немного постояв, в полном недоумении, абсолютном опустошении, и с ещё каким-то непонятным чувством, я машинально посмотрела на часы. До отправления моего поезда оставалось ещё полтора часа. Города я не знала, даже не подумала посмотреть какую-нибудь его составляющую. Поэтому ничего не оставалось, кроме как медленно возвращаться на вокзал. У самого перрона я увидела скамейку, на которой сидела уже знакомая пожилая пара. Они приветливо улыбнулись мне, на что я ответила потерянной улыбкой. Рядом была ещё одна лавочка, на неё я и села. Всё же это лучше, чем бесполезно торчать в этой холодной развалюхе или бесцельно шататься по незнакомому городу. Пару минут мне понадобилось на то, чтобы привести мысли и чувства в покой, потом я вспомнила о подарке из книжного. Пошарив рукой в портфеле, я вытащила тонкую книжку в сто страниц. На обложке была изображена красивая волчица с, как мне показалось, испуганным взглядом и широко разинутой пастью. Название красноречиво гласило – «Волчица». Рассказ шёл от лица животного. Я начала читать и один момент мне что-то напомнил. Волчица бежит, уводя охотников от своих, уже мертвых детёнышей, но она верит, что они ещё живы. - Глаза бешено вертятся, должно быть, они хотят догнать биение моего неугомонного сердца, кажется, они тоже налились кровью и слезами или болью и страхом, может, непониманием. Я сильнее сжимаю мощные челюсти, с острыми резцами, которые никогда меня не подводили. Смыкаю пасть, потому что боюсь завыть от отчаянья. Мои аккуратные лапы быстро, почти инстинктивно несут меня по скользким острым камням, из-за них мои нежные подушечки давно истёрлись и имеют теперь металлический запах. Я привыкла ощущать этот запах, он давно мне знаком. Запах победы над моей добычей. А сейчас он другой, знакомый, но совсем другой - не запах страха и обречения, но запах борьбы. Мои белые уши беспокойно вертятся на голове, они не знают где и кто враг, где я и где может быть спасение. Они знают только, что нужно спешить, что нельзя останавливаться. Иначе - смерть. Из правого бока, стекая к задней лапе, струится тёплая красная река, с каждым моим рывком увеличивая свой поток, пачкая мою шерсть, помогая врагу выследить меня. Словно с высочайших гор сходят снега, она с каждым мгновением набирает силу. Сначала я думала, что от неё у меня внутри пылает и пульсирует боль, но это не так. Теперь уже яснее ощущается в своём теле что-то чужое, что-то, что пахнет кровью и смертью. Комки, некогда шелковистой атласной шерсти, остаются вместе с красными пятнами после меня. Конечно, они помогут меня выследить... И они, скорее всего, это сделают. Но я должна увести их как можно дальше. Внезапно прямо перед моим холодным черным носом возникает свет, который на мгновение забирает мои глаза. Наконец, лес закончился, началась моя поляна. Я в безопасности, остаётся только зализать рану. Не обернувшись, иду на лежанку, да, так сильно я сглупила, забыв все советы, даже не обернулась, потому что у меня не было сил втянуть воздух. Медленно, немного постанывая и хрипя всей грудью, я ковыляю к своему логову… Резкая боль в затылке обрывается свет, прерывая поток моих мыслей, моё сознание охладевает. Ну конечно, они ждали меня здесь и выстрелили со спины. Холодный свинец, вероятно, прошёл насквозь. С хриплым визгом отчаяния, измученное тело падает, из глотки вырывается прощальный свист вместе с лёгким паром. Люди ликуют, должно быть, они победили, забрав последнее, что было у меня - мою жизнь. Моё тело постепенно начинает холодеть, вокруг него, такие же радостные как люди, начинают кружиться мухи. Послышался гудок, все моё тело содрогнулось, словно меня с силой вырвали из этого странного рассказа. На тех словах он не заканчивался, но я пока не могла найти в себе силы продолжить читать. А потому я быстро спрятала книгу в сумку и осмотрелась. Пассажиры торопливо шли к поезду, ничего не оставалось, как последовать их примеру. У меня было много времени подумать о слепом мальчике и о рассказе, о этом маленьком городе, в котором музеи работают до ночи, и о звёздах. За окном был совершенно непривычный пейзаж, как будто мы приехали в другую страну. Всё было совсем по-другому. Словно и небо было другое, и солнце светило как-то тускло, и облака были не такие белые и пушистые. Другой, чужой или, может быть, даже враждебный для меня мир. Непонимающим взглядом я посмотрела на пассажиров, и, к своему удивлению, поняла, что не заметила, как знакомые лица сменились новыми, что многие места давно опустели. И лишь оставленная газета или забытые перчатки напоминали о том, что здесь когда-то кто-то сидел. Странно, когда от человека остаётся только форма, лишь воспоминание. Очередная остановка. Никто из пассажиров не думал выходить на улицу, хотя табло настойчиво светило. «Остановка 1 час» Я же не могла больше сидеть, слишком долго мы ехали, не зная куда. Слишком долго сидела смирно, не задавая вопроса. Меня уже тошнит от этого поезда. Выйдя на улицу, словно головой окунулась в этот другой мир. Свежий холодный ветер радостно приветствовал меня. Ноги пружиня, вступали по мягкой, сочной траве, которая доходила почти до колен. Но она быстро заканчивается и переходит в холодную грубую почву, а затем в крутой каменный обрыв. Впереди я увидела огромное озеро, море, нет, бесконечный океан, который играл всеми оттенками моего любимого синего цвета. Как под гипнозом иду я к краю этой бесконечной пропасти. Океан огромными, сильными лапами из раза в раз ударяет каменный берег, рассыпается белой пеной, набирает силу и снова, и снова обрушивается на блестящий камень. Опять это странное ощущение, как будто шепот в голове, который настойчиво твердит тихим, ласковым голосом. «Сделай шаг вперёд, смелей. Это не страшно, волны примут тебя в свои объятья и больно не будет больше никогда». И в мыслях ты делаешь этот шаг, уже воображаешь завораживающий полёт, крик ветра и чаек в ушах. Но я никогда не сделаю этого, ещё слишком рано. Я ещё раз осматриваю обрыв, вглядываюсь в глубокий океан, пробегаюсь глазами по зеленой траве. - Может, я ехала сюда? - Быстро проносится у меня в голове. И вот я стою на вершине бесконечной скалы, которая уже несколько веков держится под натиском солёной воды, что каждый день осыпает её градом ударов. Безжалостная вода, которая со временем сточит упрямый камень, ведь она уже сейчас сгладила некогда острые пики скал под моими ногами. Внизу воет, стонет и бьёт тяжелыми лапами океан, может, он пытается забраться по крутому склону вверх? Северный ветер, напевая свою вечную мелодию, пронизывает меня насквозь. Холодно. Я на краю мира, кроме меня, здесь нет никого. Поезд покорно ждёт часа отправления, люди замерли внутри. Словно само время остановилось и, затаив дыхание, чего-то ждёт. Воспоминания медленно, тягучей струёй начинают заполнять мою усталую голову. Я уже очень давно путешествую одна, скитаюсь. Люди покидали меня по разным причинам, в этом нет ничего особенного. Кто-то оставлял меня, кого-то оставляла я. Это ничего более, чем течение жизни, приливы и отливы, взлеты и неизбежные падения. Течение жизни, изменения времени, что-то всегда неизбежно меняется. Сегодня мне попался особенно завораживающий вид. Я запомню его, я запоминаю всё, что мне дорого. Это помогает не сойти с ума от одиночества. Опускаюсь на землю, достаю из кармана, раньше его там не было, небольшой, местами пожелтевший, местами грязный, словом очень старый, но дорогой сердцу конверт. В нём всё, что имеет для меня ценность: красивые марки с космонавтами и рыбами, обрывки газет, первый цветок мать-и-мачехи, пара бусинок, красивый старинный ключ и много всего ещё. Аккуратно запускаю туда руку и достаю маленькую, сложенную в несколько раз, цветную фотографию. У меня вырывается глубокий вздох, наполненный не то горестью, не то счастьем. Тут мы все вместе, вся моя, когда-то большая, счастливая семья. Стоило только взглянуть на фотокарточку, как воспоминания начали струиться серебристым потоком. Мне пришлось вспомнить всё. Ведь сколько бы мы не старались убежать от воспоминаний, что острыми кошачьими когтями терзают душу, они всегда догонят, заставляя заглянуть в самую бездну, в себя, свою почерневшую душу, а после навсегда становятся нашей частью. Мой взгляд останавливается на добром, вечно улыбающемся старческом лице, с вечно живыми, полными озорства глазами - любимая бабушка. Помню, как мы с ней как обычно пошли гулять в поле. Я очень любила нашу полянку, она была спрятана ото всех, потому что находилась на самом краю огромного поля. Но в этот раз мы с ней, почему-то, решили посмотреть, что же там, за перелеском. Как бешено забилось моё маленькое сердечко, когда мы вышли на цветастую поляну. Она была сказочная и только наша. Вся залита теплым солнечным светом. При каждом нашем шаге с нежных полевых цветов взлетали и кружились яркие бабочки, разных размеров и видов. Трава была такая высокая, что щекотала мои локти. В этот день мы поздно возвращались домой. Я босыми ногами бежала по тропинке, а бабушка шла позади с огромным благоухающим букетом тех самых нежных полевых цветов. С улыбкой вспоминаю, как подходил этот букет к её длинной, пышной, цветастой юбке, к коротким волосам, цвета пшеницы. Мы с ней были счастливы. Взгляд переходит на молодую женщину, которая тонкими руками держит ребенка с круглыми локтями. На мгновение, я вновь ощущаю теплые и нежные мамины руки, которые так долго ловили меня при падениях, укрывали ночью одеялом, готовили еду. Её добрую улыбку, которая способна излечить все раны и обиды. И каждый раз, после кошмара, когда слёзы катились градом, а изо рта вырывались только жалобные всхлипывания, тогда мама, сама сонная и уставшая, из последних сил прижимала к себе. Засыпая, выговаривала она слова успокоения, пела нежные песни, перебирала в памяти все сказки. Только тогда страх уступал место сну. Другое, до боли знакомое лицо, что с любовью смотрит на смеющегося ребёнка. С широкими плечами, низко опущенными веками, из-под которых выглядывают такие же глаза, как сейчас у меня. Я всегда была точной копией отца. Сентиментальная улыбка призраком отражается у меня на лице. И вот я уже в солнечном весеннем дне, гуляю с папой на набережной. Воздух тогда был свежим, он развивал две мои пшеничные косички. Моё внимание привлек пожилой человек на мостовой, он стоял в странной шляпе перед своим скромным, потрепанным этюдником. Папа нес мой портфель, пытаясь убрать в него поделки из школы, какие-то букетики для мамы и прочие безделушки, которые я ему вручила, потому немного отстал. Я не смогла преодолеть своё любопытство, побежала прямо к художнику. Без всяких церемоний, ведь ребёнком я была разговорчивым, я начала засыпать его вопросами: что? чем и как он рисует? На все мои вопросы он отвечал с добродушной, милой улыбкой, без раздражения и недовольных вздохов, как обычно отвечают взрослые детям. Невысокий мужчина, наверное, лет пятидесяти, скорее всего довольно давно работал с красками, потому они словно въелись в его пальцы. Тогда я подумала, что ещё несколько лет, и он сможет рисовать прямо ими. Лицо у него было круглое и немного небритое, губы улыбались, но в уголках глаз у него закралась глубокая усталость, а может, даже грусть. Но сами глаза у него были ясные, светло-серые, очень красивые. Прошло столько лет, и его образ почти стерся в моей памяти, но цвет этих проницательных глаз, их взгляд, я помню до сих пор. Он мне сразу понравился. Когда нас, наконец, отыскал отец, художник на прощание подарил мне разноцветную штуку, которую назвал цветовым кругом. Я снова обращаюсь к конверту, тот самый круг, краски на нем давно уже частью высохли, частью смылись или осыпались, остались лишь аккуратные подписи цветов. В голове проносятся ещё тысячи людей, воспоминания и события, которые нас когда-то связывали или разлучали. Но всё это время меня не покидало ощущение, что это только малая часть моей жизни. Приходится долго копошиться в беспорядочных мыслях, и только тогда в моём сознании стала вырисовываться картина, скорее отрывок следующих лет. В носу стоит приятный запах хвои, коры и засохшей смолы. Голова поднята к небу, ощущаю приятное холодное покалывание, снежинки. Медленно приоткрываю глаза, темнота отступает, и я вижу заснеженные стволы деревьев, елей. Они настолько высокие и неприступные, что, кажется, уходят прямо в лазурное небо. Идёт снег, мягкими крупными хлопьями беззвучно опускается на землю, так, как часто тут бывает по утрам. Я делаю шаг, наслаждаюсь скрипом свежего снега под моей тяжелой зимней обувью. Лицо расплывается в довольной улыбке, от удовольствия я даже ёжусь под курткой. Делаю ещё несколько шагов, медленных, ребенок в моей душе всё ещё жив, запоминаю этот звук... Записываю его в своей памяти. Потом перехожу на ускоренный шаг, иду к маленькому двухэтажному дому у самого леса. К нашему дому. Легко запрыгиваю на прочное крыльцо и оборачиваюсь, чтоб ещё раз посмотреть на это спокойное, по-настоящему зимнее утро. Немного застыв, я провожаю взглядом несколько искристых снежинок. Потом отворачиваюсь к тяжелой дубовой двери, стряхиваю снег с шапки, куртки и сапог. Дергаю за ручку двери, она никогда не поддаётся мне с первого раза. Когда я, наконец, справляюсь и вхожу внутрь, меня со всех сторон приветливо окутывает тепло. Это особенное тепло домашнего очага, уюта, настоящего дома. Шумно выдохнув, я торопливо раскладываю вещи, ведь мне важно не упустить момент прямо сейчас. Быстро отыскиваю тапки, по привычке скинутые прямо возле двери и на цыпочках, обходя самые скрипучие половицы, бегу на второй этаж. Прохожу, комнаты с расправленными пустыми кроватями, оставленными игрушками, рисунками, карандашами и кистями, не могу сдержать улыбку. Вот я уже стою у дверей в нашу комнату, тихо приоткрываю дверь, прислоняюсь к дверному проёму и с упоением смотрю. Счастье настолько сильное, что до боли щемит в груди. На кровати лежит прекрасный мужчина в самом расцвете сил, с широкими плечами, правильными чертами лица, с трёхдневной щетиной отца, но характером шаловливого ребенка. Мой муж. А рядом с ним и на нём три ребёнка, малыши-близняшки, девочка и мальчик, и старший мальчик. Мои дети. Мой муж нежно придерживает норовящую соскользнуть девочку, не давая ей упасть. За окном снег валит крупными хлопьями, но в комнате тепло. Кровать по-настоящему огромная, из цельного дуба, а потому, моя часть кровати по обыкновению свободна. Я бы вечно так простояла в дверях. Раньше, когда я задумывалась о счастье, не могла дать ответ, что оно есть для меня. Но вот теперь, когда мне понятно, что для меня счастье, могу сказать. Сама, не зная почему, я начинаю тихонько шептать: "Спасибо тебе, спасибо тебе за них". Не могу сказать, кого конкретно я благодарю. Далее неясные, разорванные воспоминания, я вижу свои белые руки, лишенные прежней гибкости, эластичности кожи, с глубоко въевшимися морщинами и коричневатыми старческими пятнами, они держат в руках младенца. Свежее и чистое молодое лицо с ярким румянцем, беззубое, наивное и счастливое. - Значит, у меня и внуки были. - Проносится мысль в голове. Следующая неясная картина. Лицом ко мне стоит старуха с длинными, абсолютно седыми волосами, белой блеклой кожей и ясными глазами. Передо мной стоит зеркало. Трясущимися слабыми руками я беру красивый расписной гребешок, подарок старшего сына, и начинаю расчесывать рассыпчатые волосы. Я медленно моргаю, а потом наступает темнота и после никаких воспоминаний. Удивительная способность человеческой памяти - спустя столько лет воспроизводить только светлые образы. Моё тело наконец-то согрелось, я поднимаюсь с земли, бережно складываю фотографию. Всё это время я словно перестаю слышать оглушающий рокот океана, потому ли, что воспоминания поглотили меня полностью? Вода настойчиво взывает ко мне. Мой поезд покорно ждёт меня, холодный и спокойный. Спустя столько времени, столько часов в дороге и поисках чего-то призрачного, обитания в вакууме, забытье. Теперь я понимаю, куда привезёт меня этот поезд. В который раз поднимаю по скрипучим железным ступеням в салон. Он совершенно пустой, кажется, в соседнем вагоне кто-то есть, но отсюда видны лишь их темные силуэты, спины. Здесь я одна, приближается моя остановка. Глубоко в сознании я уже давно знала о конечной точке этого путешествия. Только непонятно, почему я боюсь, когда столько лет была готова к этому. Я давно поняла, что жизнь есть ничто иное, как возрожденный пепел. Моя душа бессмертна и будет существовать вечно, как и любая другая душа. Скитаться в поисках, что-то находя и что-то утрачивая. И так до скончания веков, до конца Вселенной, без ограничения времени, без привязки к пространству. Я открываю своё сознание, принимаю всё, что произошло, не произошло или должно произойти. Дверь впереди меня с шумом открываются, вдалеке загорается приветливый свет. Я наконец сбрасываю оковы неуверенности и иду вперед, при этом чувствую, что с каждым шагом моё тело становится легче, с него спадают последние цепи, удерживающие меня прежде. В этом нет ничего страшного. Свет обволакивает моё тело, проникает под кожу, течет по венам и, наконец, забирается в моё сознание. Я становлюсь его частью, больше не буду чувствовать ни боли, ни сожаления.