amortentia

Гарри ходит очень тихий несколько дней, почти с Драко не разговаривает, только всё время целуется, но тоже как-то тихо. Очень ласковый. Очень нежный. Только больше не горячий. - Гарри? – спрашивает Драко на третью ночь этой пугающей тишины. – Что случилось? Ты сам не свой. - Пожалуй, - говорит тот, и не прижимается, как было всегда, а ложится на спину и складывает руки на груди, как мёртвый. И просто смотрит в потолок. Драко переворачивается на бок, подпирает рукой голову, и несмело кладёт ладонь на живот Гарри, медленно гладит. Ждёт. И дожидается, к сожалению. - Я слышал. - Что? - Я не хотел. Видит Мерлин, Драко, я не хотел. Ни подслушивать, ни слышать, ни знать. - Что ты слышал? – Драко тихо сглатывает, хмурится, не понимает искренне, о чём речь. Но Гарри выглядит таким… горестным, что сердце внутри Драко сжимается в точку. Герой долго молчит, а потом говорит ровненько, как по писанному, совсем не о страшном словно: - Я не видел, как умер папа. Я видел, как умерла моя мама, но я этого почти не помню, только вспышку зелёного света и её вскрик. Но это было слишком давно, я успел смириться за десять лет у Дурслей. Потом я видел, как умер Квиррел. Мерзкая смерть, гадкая. Потом умер Седрик. Он прямо у меня на руках умер, из-за меня, из-за моего дурацкого героизма. Не возомни я себя Мордред знает кем и не реши разделить с ним победу, он был бы жив. Драко слушает, не дыша. Он, конечно, знал, что Гарри пережил многое, но тот никогда не рассказывал, и так было спокойнее обоим. И, видит Мерлин, лучше бы он говорил о своём прошлом в слезах, чем вот так вот. - Потом Сириус. Он был… он был мой единственный близкий человек, Драко. Он был мне самым родным. Он принял меня, он называл меня сыном. Ты бы знал, как я тогда был счастлив. Мы собирались жить вместе, на Гриммо. Но он, Драко, умер. У меня на глазах. Я не успел его поймать там, в Отделе Тайн. Он просто упал в эту проклятую арку, и умер там. А Беллатриса смеялась, смеялась, смеялась… наверное, я никогда не забуду её смех. У меня был друг. Смешной такой, милый домовик Добби… ваш домовик. Он в меня очень верил и очень хотел мне помочь, но он тоже умер. У меня на руках, со словами, что счастлив быть со мной. Умер совсем. Я видел, как умер Фред. Он был отличным парнем, Драко. Он был замечательным. И теперь его брат живёт сиротой, потому что никто никогда не восполнит потерю близнеца. Голос у Гарри всё-таки немного дрожит, и он плачет так, как только он умеет – без всхлипов, без стонов – просто катятся горячие обречённые слёзы по вискам, и всё. Драко, наверное, не видел и не слышал ничего страшнее. - У меня был учитель, Драко. Такой хороший, добрый, умный и отзывчивый. Он говорил мне, что любит меня. Что я ему как родной, потому что мой папа был ему почти братом. Но Римус тоже умер. Был-был, и умер. За меня, представляешь? Славная и отчаянно храбрая Нимфадора, его жена. Она тоже умерла, я видел их покалеченные тела, лежащие рядом в развалинах Большого Зала… И даже мёртвыми они держались за руки. Северус… он умер у меня на руках. Проклятая змея разорвала ему горло, - Драко только теперь замечает, с какой силой Гарри сжимает сцепленные в замок руки. – Но он нашёл в себе силы, чтобы пожить ещё немного, отдать мне свои воспоминания. Чтобы я знал, что он герой. Что он никого не предавал. А потом… потом он умер. Совсем умер. Все умерли, Драко. У меня все умерли в этой проклятой войне. Все умерли, понимаешь? Драко тихо сглатывает, но не находит в себе ни смелости, ни голоса, чтобы хоть что-то сказать. А Гарри вдруг поворачивает голову и у л ы б а е т с я. Такой невыносимо светлой, невыносимо грустной улыбкой. И Драко не смеет отвести взгляд. - Это очень больно. Каждая смерть, это такой огромный рубец на всю душу. Они все были моими родными, и каждого я потерял. Я знаю, что такое боль, поверь мне. Её было так много, что впору привыкнуть, да я и привык почти. Как-то притерпелся к этим незаживающим ранам. Но, знаешь, что? Всё это было не так больно, как твои слова. Драко кажется, что в него вонзается сто тысяч отравленных клинков сразу, сто тысяч Круциатусов в один момент. Он.. он?! Сделал так больно?! Гарри?! - Ты, почему-то, мне совсем не веришь. Я всё бьюсь, бьюсь, стараюсь-стараюсь… а ничего у меня не выходит – ты мне ни капельки не веришь. - Гарри… - Лучше бы я не слышал. Я не хотел, Драко, клянусь! Просто отпросился пораньше, соскучился, хотел с тобой время провести... пришёл, услышал… и не смог выйти. Меня просто пригвоздило. Я очень хотел оглохнуть в тот момент, но… Ты д е й с т в и т е л ь н о считаешь, что ты для меня… развлечение? Такая потеха моему геройскому эго? Ты же человек, Драко. Живой, настоящий человек, а не игрушка, не интересная книжка, не занимательная головоломка! Ты… правда думаешь, что я не люблю тебя на самом деле? Мордред, это действительно т а к больно! Очень мне болит, Драко, сил нет уже терпеть… И вроде бы Драко не привыкать быть ублюдком, причиняющим страдания, не привыкать сознавать свою вину… Но сейчас… сейчас масштаб собственной ошибки слишком велик, чтобы хотя бы его прочувствовать. - Ну что мне надо сделать? Как мне тебе доказать? - Гарри, детка… - И я знаю, - опять улыбается святой, к ужасу Драко вовсе не собирающийся его винить. – Знаю, что тебе трудно. Совершенно невыносимый блаженный Поттер поворачивается на бок, прижимается носом к основанию шеи едва живого Драко, ластится, как провинившийся щенок, а Драко даже как-то не соображает обнять. - Знаю, как тебе тяжело. Вечно забываю, что это у меня всё так быстро, а тебе нужно время, чтобы поверить… Я буду ждать, сколько нужно, столько и буду. Только ты, верно, думаешь, что я сумасшедший? Так я и есть, я знаю, я видел выписки после обследования. Совершенно я безумный, это правда. Только безумие, Драко, оно же в голове. А я люблю тебя сердцем, оно у меня покорёженное, но живое и абсолютно здоровое. Ты не думай, пожалуйста, что это моя безумческая блажь, я правда тебя люблю. Очень-очень сильно люблю. Как же мне такие слова найти?.. Не силён я в красивых словах. - Мерлин, Гарри!.. Я не… – и больше не находит слов. - И я больше всего на свете хочу, чтобы ты был счастлив. Если бы ты со стороны видел свою счастливую улыбку, Драко, ты бы понял сразу, что тебя такого разлюбить просто невозможно. Я же так стараюсь… изо всех сил стараюсь, чтобы ты мог быть счастливым как можно чаще. Ну что же ты выдумал? Да будь у меня в руках ещё тридцать три Дара Смерти, самой Жизни, приди ко мне сам Мерлин во плоти и скажи: «Вот, Гарри, весы. На одной чаше все живы. Все они живы и никто не умер. А на другой – твой Драко жив. Жив и счастлив. Выбирай». Я бы выбрал. Я бы выбрал, Драко, тебя. Их я уже оплакал. Драко, которому в сотый раз уже оказывается поттеровского безумия, сердца, героизма, святости – слишком много, наконец, находит в себе силы, и обнимает. Бережно обнимает похолодевшими руками, прижимает к себе осторожно, и, наконец, делает судорожный вдох. Не винит. Он, проклятый, не винит опять, не осуждает, это же просто невыносимо! - Прости… Гарри, детка, пожалуйста, прости… - Прощу, - кивает безумец, - прощу, конечно. Нельзя любить и не простить. Я тебя сколько хочешь раз прощу, за нас обоих. Ты только не лишай себя счастья, пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Драко Малфой, у которого сердце, по его мнению, обычное, простое, маленькое, тихо-тихо скулит в лохматые чуть влажные волосы, и сам себе клянётся, что простит. Ради этого невыносимого, невозможного придурка, слишком светлого и слишком сильного для этого прогнившего мирка. - Я обещаю. Слышишь, я обещаю. Хочешь, мы уедем куда-нибудь? Надолго, далеко-далеко, где ничто не будет напоминать… - Хочу. Давай уедем. Как Гарри умудряется после всего этого уснуть, Драко не представляет. Но он засыпает, постепенно отогревается и дышит всё ровнее. Понять безумного невозможно, и Драко даже не пытается. Нестерпимо хочется выть в голос, курить, выпить хоть немного, пробежать пару десятков километров, замерзнуть и вернуться к нему, сонному и тёплому, и чтобы всё это оказалось дурным сном. Но отпустить его сейчас будет равнозначно убийству, и Драко не шевелится даже, только гладит по волосам и беззвучно клянётся, что всё исправит. Больше не сбежит. Больше не будет трусить. Никогда больше не посмеет трусить. - Детка, - говорит Драко тихо-тихо, когда рассветное солнце начинает пробираться в окно, и Гарри тут же просыпается. – Мне очень-очень нужно закончить работу… Я не хочу тебя оставлять, но это очень важно… это не для меня, это для… для других людей. - Иди, конечно, - смятым сухим шёпотом отвечает Поттер, и так робко тычется носом под подбородок, что Драко хочет скулить по новому кругу. - Поцелуешь меня? На удачу. Поттер целует, только не сразу, словно теперь ему нужно немножечко смелости для этого. Но всё же прикасается губами к губам, и даже совсем немножечко улыбается. - Мне тоже на работу надо, сегодня важный день. - Тебе выспаться надо. Мне там недолго, всего пару часов, и я вернусь. - Моя работа тоже для других. Гарри, умница, отлично держится, очень старается держаться, и не давить тоже старается. Но вовсе не жалеет о том, что сказал всё, что было на душе. Драко перед ним буквально преклоняется. Вставать очень тяжело, мысли о еде вызывают тошноту. В лаборатории Драко заливается бодрящим зельем, выкуривает пару сигарет, и приступает к работе. Зелье почти готово, осталось совсем немного, и можно будет попробовать спасти двух несчастных людей. Это немного воодушевляет и придаёт сил. Прощать себя оказывается очень, очень тяжело, но, с какой-то тоской, Драко вдруг понимает, что раньше ни разу не пробовал. Просто страдал, заламывая руки, что не может, но даже не пытался. Пытается теперь. Потихонечку, ему правда нужно намного больше времени, чем Гарри. Он же, в конце концов, не благословлён безумием. Он просто благословлён безумцем. Гарри возвращается не слишком поздно, очень возбуждённый и собранный одновременно. Уставший, вымотанный, но глаза его так блестят, что Драко невольно любуется. Сразу подходит обнять, поцеловать в висок. Как-то после прошлой ночи не получается вот так просто, как прежде, целоваться, а думать о том, чтобы раздеть, и вовсе не получается. - Что-то произошло? - Драко, - Гарри не выпутывается из объятий, но смотрит прицельно глаза в глаза, и Драко невольно подбирается. – Драко, я, кажется, смог. - Смог что? - Ты… тебе придётся мне довериться. Полностью довериться, иначе я не справлюсь. - Я… конечно, я доверяю, не сомневайся. Что мне нужно сделать? - Я нашёл способ убрать твою Метку. Навсегда. Я уже долго над этим работаю, я же тебе обещал. Сердце в измученной тощей груди вдруг ухает в незнакомую бездну всепоглощающей надежды, пропускает удар и пускается биться с такой скоростью, что мешает вдохнуть. - О… Гарри, я… - Доверишься? - Безусловно. Конечно, да. Целитель Поттер решительно кивает, а потом улыбается без тени безумия – просто очень радостно и благодарно. - Всё получится, у меня обязательно получится, обещаю! - Я знаю. Но… но как ты смог? - Я перечитал кучу книг, разговаривал с разными людьми – у мистера Сметвика огромное количество странных знакомых. Но ты должен знать… - Гарри прикусывает губу и смотрит теперь чуть виновато. – Будет очень больно. - Ничего. Ничего, я потерплю. - Нельзя использовать обезболивающие зелья. И сонные тоже, тебе придётся остаться в сознании. - Это ничего, я крепкий. Драко пытается отшутиться, но вдруг думает, что это всё точно ему поможет. Даже если треклятая Метка останется с ним, доза настоящей боли, простой и незамысловатой физической боли от руки блаженного Поттера сейчас представляется чем-то вроде справедливого наказания. Может, после этого простить себя будет немного проще. Гарри смотрит на Драко очень внимательно, и словно считывает эти его странные мысли. Хмурится, а потом кивает, словно соглашается. - Это должно помочь, я, кажется, всё учёл. Я бы хотел попробовать на ком-то, прежде, чем делать это с тобой, но… - Нет, я буду первым. Получится – облагодетельствуешь других. Но у меня право первой очереди. - Малфой, - неожиданно легко прыскает Гарри и целует почти так же, как раньше. - Возможно, - продолжает он, - будет долго болеть. Так что я дождусь, пока ты закончишь со своей работой. И нам обоим нужно будет хорошенько выспаться. У тебя есть сонное зелье? - Я сделаю, это недолго. Я рассчитываю закончить к завтрашнему вечеру. Гарри очень серьёзно кивает, мысленно прикидывает план действий, и вдруг решает, что было бы неплохо поужинать. Но, желательно, без общества близких, но всё же других людей. Общаться ни с кем сейчас не хочется. Поэтому Драко приходится провести срочную ревизию кухонных шкафов, принять полное фиаско и написать Гермионе слёзную мольбу накормить, но не являться. - Что ты будешь делать? – спрашивает Драко после затянувшегося ужина, когда Гарри устраивается у него в руках и выглядит почти нормальным. - Это сложно объяснить… колдомедицина бессильна, тут твой отец был прав. Магловская медицина бессильна тоже. Но я вдруг подумал, что можно соединить… Отчасти хирургия, отчасти магия. - Хирургия, это когда режут живых людей? – Драко невольно холодеет. Он сам уже думал, что, может, просто стоит отрезать левую руку нахрен, но каждый маг знает, что без рук он будет практически бесполезен, особенно в зельеварении. - Режут. Чтобы купировать больной орган, или, наоборот, восстановить его. Иголкой и нитками, да. - А ещё говорят, что мы безнадёжно отстали от маглов! Что за варварство… - Я справлюсь, - упрямо повторяет Гарри. – Я точно смогу. - Справишься, - подтверждает Драко, но больше не испытывает иллюзий, что перетерпеть боль будет легко.