солнце

      юля впервые попадает в больницу и не понимает, почему вокруг все ходят, словно оловянные солдатики: без эмоций, без цели, без желаний.       больничный коридор — узкий, обшарпанный, бледно-зелёный — не похож на аллею звёзд, да и красную дорожку не напоминает, но девушки и женщины со стеклянными взглядами быстрыми шагами перемещаются из одного конца в другой.       соколова первые два дня, проведённые в изоляторе отделения, боится высунуться из палаты: в свободное от процедур время она сидит на скрипящей кровати, перебирает костлявыми пальцами край одеяла и кусает высохшие губы.       процедуры заключаются в питательных капельницах, уколах-витаминах и попытках заговорить, что исходят от седовласого профессора — заведующего отделением.       юле двадцать, она только-только окончила цирковое училище, но путь дальше заказан: у неё явный недовес, для своих ста семидесяти сантиметров весить тридцать шесть — противопоказано из любых соображений адекватности. и даже если найдётся директор цирка, который рискнёт и примет девушку-дюймовочку в своё святилище, она, с трудом передвигающаяся из точки «а» в точку «б», не сможет работать ни клоунессой, ни жонглёршей: разве что реквизитом для фокусов с исчезновением.       у девушки косточки выступают по всему телу: не только ключицы или таз, но и рёбра, и грудная клетка; ещё чуть-чуть, и, кажется, можно будет разглядеть печень с лёгкими сквозь кожицу, вечно покрытую мурашками и в паутинках синеющих вен.       юля в прошлом смотрится в зеркало и видит, что набрала пару килограммов лишнего веса, что ляжки обхватить пальцами не выходит, и снова вместо овощного салата — бутылка воды на день.       юля в настоящем находит в себе силы обратиться за помощью к специалистам, но пока не находит смелости для разговора с ними.       с заведующим отделением юлия на контакт не идёт, на каждой беседе игнорирует добродушного старичка, смотрит в стену и думает о том, что он — виновник всех её бед. мужчина делится тяжёлым случаем на планёрке в начале недели, тяжело вздыхает и искренне хочет помочь пациентке: пётр сергеевич по опыту знает, как сложно работать с расстройствами пищевого поведения.       соколова осваивается в отделении, потихоньку выходит из палаты, придерживая пижамные штаны руками: они давно ей большими стали, а шнурок из резинки вынули при поступлении в больницу.       юля злится на больничные порядки, на врачей и на собственные штаны, что вечно сваливаются несмотря на то, что она уже толстовку в них заправила. в один из дней юля психует и выходит из палаты за стаканом воды в армейской отцовской футболке и шерстяных носках, сверкая длинными ногами с острыми коленками и космосом на бёдрах; это срабатывает, как триггер: на девушку резко бросается одна из пациенток в общем коридоре, прижимает к стене и начинает душить до тех пор, пока взгляд не туманится, ноги не ослабевают, а напольная плитка не убегает в неизвестность.       когда юлька приходит в себя от резкого запаха нашатыря, то видит перед собой лишь копну каштановых волос и манящие зелёные глаза с какой-то внутренней силой, и «привет» вырывается из охрипшего горла сам по себе.       — ну, привет, принцесса. давай, спускайся с небес на нашу грешную землю, у тебя скоро капельница.       и тогда юля замечает, что на незнакомой брюнетке накрахмаленный белоснежный халат и бейджик с надписью «екатерина викторовна гордеева, врач-невролог».       «хотя бы не психиатр», — думает юля и вдруг осознаёт, что уже не против побеседовать с ромашиным, если только в роли второго специалиста будет эта зеленоглазая язвительная девушка.