the sense

– О, я ненавижу тебя, Даддарио, – Гарри швыряет в него полотенце и заваливается животом на постель. – Это я еще волосатый? Как насчет твоей шерсти? Мэтт отвечает не сразу, улыбается и лениво потягивается, наблюдая за тем, как свет от лампы отбрасывает блики на карамельную кожу, и вздыхает немного возмущенно. – Хэй! Это не шерсть! – Самая натуральная шерсть, – Гарри ерзает и потягивается с усталым вздохом. – Шерстенка чистокровного барашка. – Так я теперь еще и баран? – Мэтт опасно щурится и облизывает губы. – Хочешь, уберу? В прошлый раз ты не особенно доволен был. – О, нет, только не это, лучше шерстенка, чем щетина, – игриво подмигивает тот. – Натирает, знаешь ли. – Так чем займемся? – быстро переводит тему Мэтт: смотреть на обнаженного Шама на постели выше всяких сил. Он даже не обращает внимания, как Гарри смеется, когда матрас проседает под чужим весом, и как дергает бедром под широкой ладонью. – Есть идеи? – Я собирался поспать: полет, кон – выматывают, – голос Гарри снижается, он немного прогибается в пояснице под скользящими по влажной после душа коже широкими ладонями и шумно вздыхает: – Мэ-этт. Даддарио отзывается не сразу, скользит пальцами между упругих бедер, и только когда Гарри неприкрыто вздрагивает, хмыкает: – Так что ты собирался делать, валяясь тут обнаженным передо мной? Гарри не успевает ответить, потому что давится стоном, ощущая, как грубоватые пальцы сжимают ягодицы, раскрывая его жадному взгляду. Он не сопротивляется, не потому что это бесполезно – хотя на самом деле так и есть – а потому что это стало чем-то естественным для них обоих: Даддарио любуется им, а Шам позволяет себе впитать эти полные неприкрытого восхищения взгляды. Мэтт трогает его, гладит, давит большим пальцем на вход и шумно выдыхает, почти одновременно с мужчиной, когда тот податливо раздвигает бедра и приподнимает зад. Сдерживаться практически нет смысла, да и сил тоже. Чтобы там не говорил Гарри о сне, не зря же он открыл Мэтту дверь в одном полотенце, и уж точно не зря из-под подушки выглядывает замечательный тюбик со смазкой, которым пора бы уже воспользоваться. Пальцы у Даддарио идеальные: длинные, гибкие, вызывающие дрожь во всем теле. Гарри прижимается щекой к подушке и подается навстречу ласкающим движениям, хватается за светлую ткань простыни и выгибается, он даже пытается фыркнуть на очередной пошлый комментарий Мэтта о своем потрясающем теле, и кажется, успевает усмехнуться, слыша чужой нетерпеливый вздох. Перед глазами темнеет у обоих, когда Мэтт, наконец, входит в разгоряченное тело, давит головкой на нежный вход и медленно скользит внутрь, обхватывая ладонями упругие гладкие ягодицы. Он едва двигается, каждый раз, словно в первый изучает реакцию Гарри на себя, они так давно не виделись, что мимолетная дрожь любимого тела и тихий стон кажутся ему лучшей наградой, которую он обязательно откладывает в памяти, чтобы потом перебирать, попав в капкан длительной разлуки. Мэтт практически не помнит, когда это все началось и как, и на самом деле, это не имеет никакого значения, пока взгляд падает на гибкое тело, отзывающееся на каждое прикосновение, на человека, который отдается ему без остатка и забирает столько же. Гарри словно выпивает его до дна, и это кажется самым потрясающим, что он вообще чувствовал в своей жизни. Он делает его живым. Гарри низко стонет, когда Мэтт обхватывает ладонью его шею и прижимает к себе. Он оставляет несколько укусов на загорелом плече, едва ощутимых, но этого достаточно, чтобы потерять голову. Чувствовать кожей чужой жар, и то, как крупно вздрагивает мужчина под ним, ни с чем не сравнимое ощущение, именно оно дает Мэтту какое-то освобождение, порой ему правда кажется, что все это когда-нибудь окончательно сведет его с ума, и он не сможет остановиться в своем стремлении обладать им, не сможет отпустить и спокойно ждать следующей встречи, момента, когда снова будет позволено прикасаться и любить Гарри. И наверно его отчаяние становится слишком очевидно, Мэтт утыкается носом в затылок Шама и низко рычит, сильнее толкаясь внутрь, улавливая неразборчивый шепот, разбавленный хриплыми прерывистыми стонами. Ощущение течения времени теряется, на фоне того, как вселенная Мэтта сужается до одного человека плавящегося в его объятиях. Гарри откидывает голову, выдыхая грудной стон, и крепко хватается за его руки, крупно вздрагивая, чтобы поделиться ощущениями прокатившегося по телу оргазма с Мэттом, который срывается следом, впервые осознанно оставляя яркий след от укуса на загорелой коже шеи. Простыни встречают переплетенные тела прохладой, хотя они тут же пропитываются жаром близости; в голове гудит, Мэттью позволяет себе один отчаянный вздох, надеясь, что он затеряется в этом донельзя сбитом дыхании, и целует аккуратные губы,получая ленивый ответ. Он уверен: Гарри чувствует, как горит отпечаток его зубов на коже, и пока он все еще нежится в ощущениях, возможно ему стоит произнести вслух, то, что давно витает в воздухе и накаляет его между ними. А может и не стоит. Он устал. – Черт, я так люблю тебя, Гарри...Гарри... прости, – Мэтт притискивается невозможно близко, вплотную, будто пытается вплавиться в дрожащее тело, и тяжело выдыхает. – Прости... Не то, чтобы они обсуждали это, да и признать то, что оба чувствуют куда больше, чем просто физическое влечение, было нелегко, но все-таки... разговоры о любви, о признаниях, возможно, нет, наверно так и есть, они сами создали рамки, загнали себя в них. Границы, в которых могли бы быть только шутки, неприкрытые намеки, прикосновения за закрытыми дверьми и шепот, переходящий в слишком громкие стоны, но никаких слов о том, что было очевидно, располагаясь на самой поверхности их отношений, несущее в себе куда больше ответственности, чем просто секс. – Мэттью, – Гарри вплетает пальцы в темные волосы и тихо охает, потому что Даддарио стискивает руки еще сильнее и снова отзывается извинениями. – Гарри, прости, я не должен был. – Хватит, прекрати, – Шаму приходится приложить усилия, чтобы отстраниться и заглянуть в чужое лицо. – Я тоже тебя люблю.