Сборник драбблов

Тилль хмурился и не знал, как будет поступить правильно. Вот будь это Рихард, то, конечно, всё ясно. Тилль полюбопытствовал бы, насколько оно того стоит — а заодно и о том, можно ли теперь остатки, ведь они, как говорится, сладки. Да и вкус на женщин у друга был отличный. Рихарду нравилось всё красивое, и женщин он выбирал себе только таких. А характер… да какая разница, если на пару встреч, то уже хорошо. Будь это Флаке… Тилль, конечно, сильно бы удивился. Но позвал бы поговорить за кружкой пива. Спросил бы, а нужно ли это всё Флаке с его-то большой и счастливой семейкой. Предупредил бы. Ведь если узнал Тилль, то это только дело времени, когда узнают остальные… если ещё не знали. Будь это Пауль или Оливер, то Тилль бы и не сунулся. Не так уж и близки они были, чтобы подобные разговоры затевать. Но Шнайдер… Шнайдер — это совсем другая история. В наготе тайны нет. Так, по крайней мере, думал Кристоф, касаясь кончиками пальцев ткани, достаточно плотной, чтобы не просвечивать. Это в юности ему хотелось всего и поскорее, чтобы можно было рассматривать и трогать. Первый секс у него, как, впрочем, у всех знакомых, случился при выключенном свете и под покрывалом. Было ужасно жарко и неудобно. И очень хотелось рассмотреть всё как следует. Не груди даже — их-то как раз Кристоф рассмотрел при свете дня парой недель ранее, а то, запретное. Но было нельзя. Потом-то уже конечно он наверстал. И, как и следовало ожидать, слегка пресытился. Исследовательский интерес угас, тёмная сторона луны перестала быть тёмной, и любование этой самой луной свою прелесть слегка утратило. Конечно, так было не у всех. Пауль так вообще в последнее время переиначивал старый анекдот, на место гинеколога определяя Тилля и оставляя неизменным счастливое «Лица! Лица!». Шнайдер каждый раз смеялся вполне искренне, свежесть шутка утратила, но и они тоже. Да и каждая шутка становится лучше, если повторить её десять раз. Но, отбросив шутки в сторону, Кристоф признавал, что сейчас его больше привлекала тайна. Загадка. Одежда. Под строгой юбкой могло скрываться что угодно! Нежное и воздушное кружевное бельё, ярко-красные трусики, пошловатые и этой своей пошлостью пленяющие… что-нибудь, состоящее из одних лент и полосок, пробуждающее желание опуститься на колени, или игривый клочок ткани с прорезью в промежности. Незнание, тайна — всё это очаровывало. И потому сейчас, почти ласково оглаживая подол юбки, Шнайдер чувствовал, как сердце то и дело норовит прыгнуть в горло. Хуже всего в этой ситуации было и то, что Тилль не мог просто поговорить со Шнайдером. Во-первых, он не представлял, с чего начать разговор. И, во-вторых, не хотел читать лекции и превращать весь разговор в чтение моралей о супружеской верности. Ну, честное слово, не ему об этом говорить! А хотелось бы… Потому что женой Шнайдера была Ульрике. Тилль в концепцию брака толком не верил. Брак родителей не сложился, они отдалились довольно рано, потому что каждый занимался своей карьерой, и Тилль хорошо понимал, что они давно бы уже развелись, если бы не дети. У него самого, как по накатанной, браки распадались. Сперва Тилль огрызался, мол, в браке всегда двое, если он распался, то и виноваты двое. Но, повзрослев не только годами, но и мозгами, готов был уже признать, что виноват, в целом, скорее он, чем его жёны. Супружеская моногамия казалась ему диковинным зверем, а страсть к экспериментам и новым ощущениям не позволяла даже представить себя с одной женщиной — и навсегда. Ну, или так, чтобы эта женщина не узнала о других. Всегда ведь узнавали. Но была Ульрике. Красавица, умница, образованная и начитанная, с прекрасным чувством юмора и длиннющими ногами, жена Кристофа одно время ловила на себе долгие и пристальные взгляды его коллеги. Нет, разумеется, Тилль никогда и ничего бы себе не позволил… если бы не увидел взаимных поглядываний в свою сторону, конечно же. Но иногда поразмышлять хотелось. На разные темы. Например, о том, что, может, не он был для брака не создан. Может, женщины не те попадались. Или, например, о том, каково было бы нашёптывать в изящное ушко всякие пошлости своим фирменным, низким голосом, который приятели называли «ебаться подано-с!». И каким был бы результат. Но все размышления оставались размышлениями, потому что, во-первых, Шнайдер любил жену, и, во-вторых, Ульрике любила мужа. Но если хоть одно из слагаемых этой нехитрой суммы не соответствовало действительности… «А хрен бы и с ним!», — отважно решил Тилль и позвонил Кристофу. Шнайдера пленяло разнообразие тканей и многочисленных элементов. Это не пошлый костюмчик за полтинник евро, где кружева на ощупь похожи на жёсткую обёрточную бумагу, а ткань не только просвечивает, так ещё и расползается прямо в руках на нитки. Это было по-настоящему. Панталоны с кружевом радовали не только чудесной тканью, но и своей непрозрачностью. Тайна. Что скрывается под этой белоснежностью? Не узнаешь, пока не попробуешь. Верхнюю часть тела приобнимал почти воздушный топ без бретелек, аккуратно прикрывающий грудь. Нужен он был исключительно для того, чтобы корсет не натирал. У белых чулок не было пошлой силиконовой полоски, чтобы удерживать их на коже. Шнайдера ужасно отвращали некрасивые следы этой резинки, от которой оставались продавленные и чуть покрасневшие полосы, ужасно напоминавшие ему почему-то о колбасе. Чулки крепились так, как и должно — подвязками с маленькими, но цепкими пряжками. Правда, подвязки эти можно было увидеть только в том случае, если удастся приподнять панталоны. Потому что нижнее бельё всё скрывало. И, казалось бы, на этом можно бы остановиться и выдохнуть, но нет. Дальше шла нижняя юбка. Льняная и очень простая, она не должна была иметь никаких узоров… но имела. По кромке. Вышивка в мелкую розочку — это почему-то особенно цепляло. Поверх всего этого великолепия надевалась блуза с накрахмаленным воротничком, почти жёстким. А сверху… сверху уже платье. Не чёрное, хотя такие мысли и были, и не яркое — слишком неуместно. Цвета тёмной морской волны. Длинные рукава, простой и почти строгий крой… И поверх — длинный фартук с кружевом. — Дорогая моя, если фартук так сильно сжимать в пальцах, он помнётся. А это… не то, чего я хочу. Тиллю не нравилось говорить по скайпу или мессенджерам, пусть и с камерой. И будь ситуация иной, он бы предпочёл личную встречу. Но получить по роже от Кристофа не хотелось. Потому, договорившись созвониться, Тилль уточнил, что это конфиденциальный разговор. А, значит, ни детей, ни, упаси боже, супруги поблизости быть не должно. Кристоф потягивал охлаждённый зелёный чай, удобно расположившись у себя в кабинете. Большие наушники, казалось, скрывали ему половину головы, да и в целом смотрелись забавно. Выглядел он расслабленным и довольным. Тилль сидел на кровати в номере отеля и пил виски. Это был бы не первый и даже не второй его выбор, но далеко ходить не хотелось, как не хотелось и ждать. — Ты какой-то унылый, — жизнерадостно заявил ему Кристоф. — Высосали из тебя соки подружки? Он весело засмеялся своей нехитрой шутке, и в груди Тилля кольнуло горько-сладкой нежностью. Почему-то вспомнилось, как весело гыгыкал Шнайдер на заре их карьеры после первых концертов, нагрузившись пивом. — Не соки, — вернул несмешную шутку Тилль и посерьёзнел. — Шнайдер, я знаю, что у тебя есть кто-то на стороне. Кристоф не просто подавился своим чаем — натурально прыснул им так, что сумел заляпать даже камеру. Он тут же принялся поспешно утирать капли своим же рукавом, а Тилль замолчал. — Ты обалдел, что ли? — наконец, спросил он, на всякий случай отставляя от себя чай. Тилль отметил это «обалдел» — хороший папа Кристоф старался не ругаться, чтобы не забыться потом при детях, и было в этом что-то ужасно милое. — Не юли, юла, — хмыкнул Тилль и покачал головой. — Я знаю всё. Тут Шнайдер замолчал, недоуменно и слегка обиженно даже глядя на друга. Захлопал непростительно длинными ресницами. — Ты меня с Рихардом не спутал, а? — Вот не надо Круспе приплетать. Не спутал. — Нет у меня никого на стороне. Ни на левой, ни на правой! Тилля так и подмывало спросить, а нет ли никого с тылов, но он мигом отмёл это мелкое хулиганство, навеянное не слишком вкусным виски. — Я видел. Шнайдер замолчал. Потом приоткрыл рот… и снова закрыл его. — Что ты видел? — Приезжал я к тебе домой недели две назад. Помнишь, мы договорились на субботу? — На воскресенье мы договорились, — машинально поправил его Шнайдер. — Но ты слился. Не смог. — Я приехал в субботу. И всё видел. Тут вдруг Шнайдер покраснел до корней волос, видимо, осознав, что его всё же поймали на месте преступления, и рассердился. — Ты в окно, что ли, подглядывал?! Ты знаешь, что это нарушение моей частной жизни? Это… это… свинство! Вот что это такое! А ещё друг называется! «Юпитер, ты сердишься, а, значит, ты не прав», — пришло на ум Тиллю, он с трудом удержался от кривой ухмылки и сделал ещё глоток виски. Шнайдер пыхтел, как закипающий чайник, и сыпал обвинениями вперемешку нападками из разряда « а сам-то, сам-то!». Тилль какое-то время это слушал, прекрасно понимая рефлекс тут же встать в защитную стойку, а потом невежливо прервал распинающегося Кристофа: — Слушай, ну ты бы хоть не тащил домой, а? Ладно я, я промолчу и сделаю вид, что забыл, если надо. А ну как кто другой заметил бы твою… дылду эту? Ты там где заказывал, больше не бери. Кристоф начал раздуваться, как большая лягушка, но так и не сказал ничего. Просто показал два средних пальца и отключился. «Испугался мальчик», — подумал Тилль и допил свой виски. — Ты протёрла пыль? — Конечно. — Пропылесосила ковры? — Разумеется. — Стирку заложила? — Да-да, не беспокойтесь. — А обед? — Суп настаивается, жаркое готово. — Такая хорошая и старательная девочка… обнови мне вино, будь любезна. После обеда приходит время для десерта. — Садись рядом, моя хорошая… вот так. А теперь раздвинь для меня ноги… какие красивые подвязки. Почему розовые? — В тон розочкам на нижней юбке… Пальцы неторопливо скользят по кружеву панталон вверх, туда, где маленькие и тугие пуговички удерживают плотную ткань спереди. — В тон розочкам на нижней юбке — кто? — пальцы сжимаются очень собственническим жестом, подтверждая своё право и на содержимое панталон, и на эти длинные ноги в белых чулочках, и на стон, невольно вырывающийся из стянутой корсетом груди. — Мадам, — одними губами шепчет Кристоф. Пуговички панталон быстро уступают ловким пальцам Ульрике. Тилль прикончил бутылку. В голове приятно шумело, но ничего серьёзного. Раскинувшись на кровати, он лениво размышлял о том, чем бы заесть выпивку. В этот момент его телефон завибрировал где-то рядом. Чертыхаясь, Тилль некоторое время шарил в простынях, а потом, заметив имя, высветившееся на дисплее, тут же принял вызов. — Здравствуй, Тилль. — Привет, Ульрике… — он на миг промедлил, а потом осторожно поинтересовался. — Всё в порядке? Если не в порядке, он готов был приехать. По крайней мере, выпитое мягко убеждало его, что это — самая лучшая идея. — Конечно, — легко отозвалась Ульрике, разом перечеркнув его осторожные догадки. — Я просто хотела тебе сказать… — Да? — Не смей больше никогда… ты слышишь? Никогда больше не смей называть моего мужа «дылдой». Ты меня понял? В голосе Ульрике звенела сталь. И потому Тилль сперва ответил «Да»… и только потом, когда Ульрике удовлетворённо бросила «Вот и хорошо» и отключилась, всё понял.